ошо. Я бился  над  нею  и,  когда  не  мог
заснуть, повторял пройденный днем материал...
   - Интересно, - сказал он. Но в его голосе звучало равнодушие.  Я  не  был
уверен, слушает ли он меня.
   В глубине парка пролетали огненные столбы, вспыхивало красное  и  зеленое
зарево, сопровождаемое радостным хором восклицаний. Здесь,  где  мы  сидели,
под деревьями, было темно. Я замолчал. Но эта тишина была невыносима.
   - Это было для меня как самоутверждение, - сказал я. - Теория множеств...
то,  что  Миреа  и  Аверин  сделали  с  наследством  Кантора.   Вы   знаете.
Бесконечные, сверхбесконечные величины, непрерывный  континуум,  мощность...
великолепно. Часы, которые я провел над этим, я помню так, словно  это  было
вчера.
   - Это не так абстрактно, как вы думаете, - проворчал он.  Значит,  слушал
все же. - Вы, наверно, не слышали о работах Игалли?
   - Нет, что это?
   - Теория разрывного антиполя.
   - Я ничего не знаю об антиподе. Что это такое?
   - Ретроаннигиляция. Из этого возникла парастатика.
   - Я даже не слышал таких терминов.
   - Ну, конечно, ведь они возникли шестьдесят лет назад. Но в общем это был
только подход к гравитологии.
   - Вижу, мне придется попотеть, - сказал я. - Гравитология -  по-видимому,
теория гравитации, да?
   - Больше. Это можно выразить только математически. Вы прочитали Аппиано и
Фрума?
   - Да.
   - Ну, тогда вам  будет  просто.  Развитие  теории  метагенов  в  п-мерной
конфигурационно-выраженной системе.
   - Как вы сказали? Но ведь Скрябин  доказал,  что  не  существует  никаких
метагенов, кроме вариационных?
   - Да. Очень изящное доказательство. Но, видите ли, тут все разрывное.
   - Не может быть! Но ведь... ведь это должно были открыть целый мир!
   - Да, - сухо согласился он.
   - Мне вспоминается одна работа Маниковского... - начал я.
   - О, это весьма отдаленно. В лучшем случае... сходное направление.
   - Сколько времени потребуется, чтобы пройти все, что вы  тут  сделали?  -
спросил я. Он помолчал.
   - Зачем вам? Я не знал, что ответить.
   - Вы больше не будете летать?
   - Нет, - сказал я. - Я слишком стар. Я бы не выдержал таких  ускорений...
и вообще не полетел бы, вот и все.
   Теперь мы замолчали основательно. Неожиданный подъем, с которым я говорил
о математике, внезапно исчез, и я сидел возле него,  ощущая  тяжесть  своего
тела, его  ненужную  громадность.  Кроме  математики,  нам  не  о  чем  было
говорить, и мы оба об этом знали. Мне  вдруг  показалось,  что  волнение,  с
которым я рассказывал  о  благословенной  роли  математики  в  полете,  было
фальшивым. Я сам себя обманывал рассказом о скромном, трудолюбивом  героизме
пилота, который в провалах туманностей  занимался  изучением  математических
бесконечностей. Я заврался. В конце концов чем это было?  Разве  потерпевший
кораблекрушение человек, который целые месяцы мучился в  море  и,  чтобы  не
сойти с ума,  тысячи  раз  пересчитывал  количество  древесных  волокон,  из
которых состоит его плот, - разве он мог  чем-нибудь  похвастать,  выйдя  на
берег? Чем? Тем, что он оказался достаточно сильным, чтобы выдержать?  Ну  и
что из этого? Кого это интересовало? Кому  интересно,  чем  я  забивал  свой
несчастный мозг на протяжении десяти лет, и почему это важнее, чем то, чем я
набивал свои кишки? "Пора прекратить эту игру в скромного героя,  -  подумал
я. - Я смогу себе это позволить, когда буду выглядеть так,  как  он  сейчас.
Нужно думать и о будущем".
   - Помогите мне встать,  -  прошептал  он.  Я  проводил  его  до  глидера,
стоявшего на улице. Мы шли очень медленно. В  тех  местах,  где  аллея  была
освещена, нас провожали взглядом. Прежде чем сесть в глидер, он  повернулся,
чтобы попрощаться со мной. Ни у него, ни у меня  в  эту  минуту  не  нашлось
слов. Он сделал непонятный жест рукой, из которой, как шпага, торчал один из
стержней, кивнул, сел, и черная машина бесшумно тронулась. Она отплывала,  а
я стоял, безвольно опустив руки, пока  черный,  глидер  не  исчез  в  потоке
других машин. Потом сунул руки в карманы и побрел по аллее, не находя ответа
на вопрос, кто же из нас сделал лучший выбор.
   Хорошо, что от города, который я некогда покинул, но  осталось  камня  на
камне. Как будто я жил  тогда  на  другой  Земле,  среди  других  людей;  то
началось и кончилось раз навсегда,  а  это  было  новое.  Никаких  остатков,
никаких руин, которые ставили бы под сомнение мой биологический  возраст;  я
мог   позволить   себе   забыть   о   его    земном    эквиваленте,    таком
противоестественном - и вот невероятный случай сталкивает меня с  человеком,
которого я помню маленьким ребенком; все время, сидя рядом с ним,  глядя  на
его высохшие, как у мумии, руки, на его лицо, я чувствовал себя виноватым  и
знал, что он об этом догадывается. "Какой невероятный случай", - повторял  я
снова и снова почти бессмысленно, как вдруг понял, что его могло привести на
это место то же, что и меня: ведь там рос каштан,  который  был  старше  нас
обоих.
   Я не знал еще, как  далеко  удалось  им  передвинуть  границу  жизни,  но
понимал, что возраст  Ремера  наверняка  был  исключительным;  он  мог  быть
последним или одним из последних людей  своего  поколения.  "Если  бы  я  не
полетел, я был бы мертв уже!" - подумалось мне, и вдруг впервые передо  мной
обнажилась вторая, неожиданная сторона этого полета, он предстал передо мной
как хитрость, как бесчеловечный обман по отношению к другим. Я  шел  сам  не
зная куда, вокруг шумела толпа, поток идущих  увлекал  и  толкал  меня  -  и
внезапно я остановился, словно проснувшись.
   Вокруг царил неописуемый хаос; в  сопровождении  бессвязных  криков,  под
звуки  музыки  залпами  взлетали  в  небо  фейерверки,  повисая   в   вышине
разноцветными букетами; пылающие шары осыпались  на  кроны  стоявших  вокруг
деревьев; все это то и дело перекрывалось многоголосым оглушительным  криком
и хохотом, казалось, совсем рядом находятся американские горы, но напрасно я
искал их глазами. В глубине парка  возвышался  высокий  дом  с  башенками  и
крепостными стенами, словно перенесенный из средневековья укрепленный замок;
холодные языки неонового пламени, лижущие его крышу, ежеминутно складывались
в слова ДВОРЕЦ МЕРЛИНА. Толпа, принесшая меня сюда, направлялась к пурпурной
поразительной  с  виду  стене  павильона;  она  представляла  собой  как  бы
человеческое лицо; окна служили пылающими  глазами,  а  огромная,  зубастая,
перекошенная пасть дверей каждый раз открывалась, чтобы под веселый  смех  и
гомон толпы поглотить очередную порцию людей; каждый  рад  она  проглатывала
одинаковое количество - шесть человек. Сначала я  решил  было  выбраться  из
толпы, отошел в сторонку, но это было совсем нелегко; к тому  же  идти  было
некуда, и мне подумалось, что  из  всех  возможных  способов  убить  остаток
вечера этот, неизвестный, вряд ли окажется наихудшим.  Одиночек  вроде  меня
здесь почти не было - преобладали  парочки,  парни  и  девчонки,  женщины  и
мужчины, их расставляли по двое, и,  когда  пришла  моя  очередь  нырнуть  в
белоснежный блеск огромных зубов и разверстый  мрачный  пурпур  таинственной
глотки,  я  оказался  в  неловком  положении,  не   зная,   можно   ли   мне
присоединиться к  уже  образовавшейся  шестерке.  В  последнюю  минуту  меня
выручила  женщина,  стоявшая  с  молодым,  черноволосым  человеком,  одетым,
пожалуй, экстравагантнее остальных; она схватила меня за руку и бесцеремонно
потащила за собой.
   Сделалось почти совсем темно. Я ощущал теплую, сильную  руку  незнакомки.
Пол поплыл, стало светлее, и мы  очутились  в  просторном  гроте.  Несколько
шагов пришлось пройти в  гору,  по  каменной  осыпи,  между  потрескавшимися
каменными столбами.  Незнакомка  отпустила  мою  руку  -  и  мы  по  очереди
наклонились, проходя под низкими сводами пещеры.
   Хоть я и приготовился к неожиданностям, но был изумлен не  на  шутку.  Мы
оказались на широком песчаном берегу  огромной  реки,  под  палящими  лучами
тропического солнца. На противоположном,  далеком  берегу  к  реке  вплотную
подступали джунгли.
   В неподвижных затонах замерли лодки -  точнее,  пироги,  выдолбленные  из
древесных стволов; на фоне буро-зеленого потока, лениво катившего  за  ними,
застыли в величественных позах огромные  негры,  обнаженные,  лоснящиеся  от
масла, покрытые известково-белой татуировкой; каждый опирался лопатообразным
веслом о борт лодки.
   Одна уже переполненная  пирога  как  раз  отплывала;  чернокожая  команда
ударами весел и пронзительными воплями разгоняла наполовину скрытых  в  иле,
похожих на сучковатые колоды  крокодилов,  те  поворачивались  и,  бессильно
щелкая зубастыми челюстями, сползали в глубокую воду. Нас,  спускавшихся  по
крутому берегу, было семеро; первая четверка заняла места в следующей лодке,
негры уперли весла в  обрывистый  берег  и  с  заметным  усилием  оттолкнули
ненадежный кораблик, так что его даже развернуло; я немного отстал, со  мной
была уже только пара, которой я был обязан  своим  решением  и  предстоявшей
прогулкой. Показалась вторая лодка,  метров  десяти  длиной.  Черные  гребцы
окликнули нас  и,  преодолевая  течение,  искусно  причалили  к  берегу.  Мы
прыгнули один за другим в ветхое суденышко, подняв  пыль,  пахнущую  тлеющим
деревом. Молодой человек  в  фантастическом  наряде,  изображавшем  тигриную
шкуру  -  верхняя  половина  головы  хищника,  свисающая  на  спину,  могла,
вероятно, служить капюшоном, - помог сесть своей  спутнице.  Я  занял  место
напротив, и вот мы уже плывем, и у меня уже не было  никакой  уверенности  в
том, что несколько минут назад я еще  находился  в  парке,  во  мраке  ночи.
Огромный негр, стоявший на остром носу лодки, время от времени издавал дикий
крик, два ряда  сверкающих  спин  склонялись,  весла  резко  и  стремительно
входили в воду. И вот, наконец, лодка вошла в главное русло.
   Я  чувствовал  тяжелый  горячий  запах  воды,   тины,   гниющей   зелени,
проплывавшей рядом, за бортами, которые возвышались над водой не  более  чем
на ладонь. Берег удалялся. Мы плыли  мимо  серо-зеленых,  словно  выгоревших
зарослей  кустарника,  с  песчаных,  раскаленных  солнцем   отмелей   иногда
плюхались в воду, подобно ожившим стволам, крокодилы,  один  довольно  долго
плыл за кормой, сначала поднимая свою продолговатую голову над водой,  потом
вода начала заливать его вытаращенные глаза, и  вот  уже  один  только  нос,
темный, как речной  голыш,  торопливо  разрезает  бурую  воду.  Из-за  мерно
сгибавшихся спин гребцов иногда можно было увидеть вскипавшие буруны -  река
обходила затопленные препятствия, - тогда негр, стоявший  на  носу,  издавал
иной, хриплый звук, весла с  одной  стороны  начинали  бить  чаще,  и  лодка
поворачивала; я не уловил той  минуты,  когда  глухие,  грудные  восклицания
негров начали слагаться в  невыразимо  тоскливую,  все  время  повторяющуюся
песню,  что-то  вроде  гневного  крика,  перерастающего  в  жалобу,  которую
завершал дружный всплеск рассеченной веслами воды.
   Так  мы  плыли  по  огромной  реке,  среди  серо-зеленой  степи,   словно
действительно перенесенные в сердце Африки. Стена  джунглей  ушла  далеко  и
исчезла за раскаленной стеной знойного воздуха, черный рулевой ускорял темп.
Вдали в степи паслись антилопы, один раз в облаках  пыли  тяжелой  медленной
рысью прошло стадо жирафов.
   Внезапно я почувствовал  на  себе  взгляд  сидевшей  напротив  женщины  и
посмотрел на нее.
   Ее красота поразила меня. Еще раньше я заметил, что она красива, но мысль
эта была мимолетна, и я тут же  забыл  об  этом.  Теперь  она  была  слишком
близко, чтобы не заметить того, что она была не  просто  красива,  она  была
прекрасна.  Темные,  с  медным  отливом  волосы,  белоснежное,   неизъяснимо
спокойное лицо и неподвижные темные губы. Она очаровала меня. Не как женщина
- скорее как эта застывшая под солнцем бескрайняя  степь.  Ее  красота  была
именно тем совершенством, которого я всегда немного побаивался. Может  быть,
оттого, что я слишком мало прожил на Земле и слишком много думал о  ней,  во
всяком случае,  передо  мной  была  одна  из  тех  женщин,  которые  кажутся
слепленными из иной глины, чем простые смертные, хотя  это  только  красивая
ложь, всего лишь определенная конфигурация лица, - ко кто  об  этом  думает,
когда смотрит? Она улыбнулась одними глазами, ее  губы  сохраняли  выражение
презрительного равнодушия. Это относилось не ко мне, скорее к ее собственным
мыслям. Ее спутник сидел на скамье, заклиненной  в  выдолбленном  углублении
ствола, левая рука безвольно свисала через борт,  так  что  кончики  пальцев
погружены были в воду, но он не смотрел ни на воду, ни  на  проходящую  мимо
панораму дикой африканской степи. Он просто  сидел,  как  сидят  в  приемной
зубного врача, раз навсегда пресыщенный и равнодушный.
   Перед нами появились рассыпанные по всей поверхности  реки  серые  камни.
Рулевой завопил,  как  будто  выкрикивал  заклинания,  удивительно  сильным,
пронзительным голосом. Негры яростно работали  веслами,  и  лодка  помчалась
мимо  этих  камней,  оказавшихся  ныряющими  бегемотами;  стадо  толстокожих
осталось позади. Но сквозь ритмичный плеск весел,  сквозь  хриплую,  тяжелую
песню  гребцов  послышался  идущий  неизвестно  откуда  глухой  шум.  Далеко
впереди, там, где река исчезала среди все более  крутых  берегов,  появились
две наклонившиеся друг к другу гигантские дрожащие радуги.
   - Are! Аннаи! Аннаи! Агее!!  -  рулевой  рычал,  как  обезумевший.  Негры
зачастили веслами, лодка понеслась, как на крыльях, женщина  протянула  руку
и, не глядя, начала искать ладонь своего спутника.
   Рулевой визжал. Пирога шла с поразительной скоростью.  Нос  задрался,  мы
скользнули  с  хребта  огромной,  словно  застывшей,  волны,  и  из-за  спин
склонившихся  в  сумасшедшем  темпе  гребцов  я  увидел   громадный   речной
водоворот:  внезапно  потемневшая  вода  валилась  в  ворота   скал.   Поток
раздваивался, нас несло вправо, где вода вскипала белыми от пены горбами,  а
левый рукав реки исчезал, как  обрезанный,  и  только  чудовищный  грохот  и
столбы водяной пыли говорили о том, что там водопад. Мы обошли его, войдя  в
правый рукав, но и тут было  неспокойно.  Пирога,  как  необъезженный  конь,
бешено прыгала среди черных скал, над которыми стояла  стена  рычащей  пены,
берега сближались. Негры на правом борту извлекли весла  из  воды,  уперлись
грудью в их тупые рукоятки, и ужасным  толчком,  силу  которого  можно  было
понять по тому звуку, что вырвался из груди гребцов,  пирога  отпрыгнула  от
скалы и попала в главное течение. Нос  взметнулся  вверх,  стоявший  на  нем
рулевой чудом удержал равновесие, меня пробрал мороз при  виде  взвивавшихся
из-за каменных глыб водных вихрей; пирога, подрагивая, как пружина, полетела
вниз. Спуск был сумасшедший, по обеим  сторонам  проносились  черные  скалы,
увенчанные развевающимися гривами пены, пирога еще и еще раз оттолкнулась от
них и, как стрела, пущенная по белой пене, вошла в самую быстрину. Я  поднял
глаза и увидел высоко над собой растопыренные  кроны  сикомор;  среди  веток
резвились маленькие обезьянки. Толчок был такой  мощный,  что  мне  пришлось
схватиться за борт; нас  швырнуло,  и  под  грохот  воды,  зачерпнув  обеими
бортами, так что мгновенно все промокли до нитки, мы пошли еще круче  -  это
уже было падение. Береговые скалы улетали ввысь, словно  уродливые  каменные
птицы  с  пенной  оторочкой  у  концов  острых  крыльев.   Грохот,   грохот!
Выпрямившиеся силуэты гребцов на фоне неба -  будто  стражи  катастрофы.  Мы
летели прямо на скальный столб, разделявший теснину надвое, впереди  вскипал
черный водоворот, мы летели на скалу, я услышал крик женщины.
   Негры боролись яростно, отчаянно, рулевой вскинул руки, я видел  открытый
в крике рот, но не слышал голоса. Пирога  шла  наискось,  останавливаясь  на
мгновение, потом, словно и не было яростных  взмахов  весел,  повернулась  и
пошла кормой вперед, все быстрее и быстрее.
   В мгновение ока  обе  шеренги  негров  исчезли,  бросив  весла:  они,  не
раздумывая, прыгнули  в  воду  по  обе  стороны  пироги.  Рулевой  последним
отважился на смертельный прыжок.
   Женщина еще раз вскрикнула; ее спутник уперся  ногами  в  противоположный
борт, она прижалась к нему; я смотрел в  настоящем  восторге  на  невиданную
картину обваливающихся водяных гор,  гремящих  радуг;  лодка  ударилась  обо
что-то; крик, пронзительный крик...
   Поперек  мчащейся  вниз  напролом  воды,  уносившей  нас,  над  самой  ее
поверхностью лежал ствол, лесной великан, свалившийся сверху и  образовавший
нечто вроде мостика. Мои спутники упали на дно лодки. Я колебался -  сделать
ли мне то же самое. Я знал, что все это: негры, поток, африканский водопад -
лишь необыкновенная иллюзия, но  сидеть  неподвижно,  когда  нос  лодки  уже
скользнул под залитый водой смолистый ствол огромного дерева, было выше моих
сил. Я молниеносно упал, но одновременно вытянул руку, и она  прошла  сквозь
ствол, не коснувшись его,  я  не  почувствовал  ничего,  как  и  ожидал,  и,
несмотря на это,  впечатление,  будто  мы  чудом  избегли  катастрофы,  было
полным.
   Но это еще не  был  конец;  на  следующем  гребне  пирога  встала  дыбом,
гигантская волна обрушилась на нас, повернула, и несколько  мгновений  лодка
шла по адскому кругу, метя в самый центр водоворота. Если женщина и кричала,
я этого не слышал, я не услышал бы ничего; треск, грохот ломающихся бортов я
почувствовал телом, уши были  словно  заткнуты  ревом  водопада,  пирога,  с
нечеловеческой силой подброшенная вверх, заклинилась  между  скал.  Те  двое
выпрыгнули на заливаемую пеной скалу, вскарабкались вверх, я за ними.
   Мы очутились на обломке скалы, посреди двух  рукавов  поболевшей  кипящей
воды. Правый берег был довольно далеко,  к  левому  было  переброшено  нечто
вроде воздушного  мостика,  прямо  над  волнами,  обрушивавшимися  в  бездну
дьявольского котла. В воздухе стояла ледяная изморось  водяных  брызг,  этот
тоненький мостик  висел  над  стеной  рева,  скользкий  от  влаги,  лишенный
поручней; нужно было,  ставя  ноги  на  замшелые  доски  так  и  ходившие  в
переплетениях канатов, пройти несколько шагов, отделявших от берега. Те двое
опустились  на  колени  и  как  будто  препирались,  кому  идти  вперед.  Я,
разумеется, ничего не  слышал.  Воздух  словно  затвердел  от  непрерывного"
грохота. Наконец молодой человек встал и что-то сказал мне, указывая вниз. Я
увидел пирогу, се оторванная корма в  эту  минуту  затанцевала  на  воде  и,
вращаясь все быстрее, исчезла, затянутая вихрем.
   Молодчик в тигровой  шкуре  был  теперь  несколько  менее  равнодушным  и
сонным, чем в начале путешествия, зато казался разозленным, как будто  попал
сюда против собственной воли. Он схватил женщину за руки, и мне  показалось,
что он обезумел, потому что он явно сталкивал ее в ревущую пропасть. Женщина
что-то сказала ему, я видел возмущение, блеснувшее в се  глазах.  Я  положил
руки им на плечи, давая знак, чтоб они меня пропустили, и шагнул на  мостик.
Он раскачивался и танцевал,  я  шел  не  очень  быстро,  чтобы  не  потерять
равновесия,  раз-другой  закачался  посредине,  внезапно  доска  подо   мной
задрожала так, что я чуть не упал: это женщина, не дожидаясь, пока я пройду,
ступила на нее; боясь, что она упадет, я резко прыгнул  вперед,  приземлился
на самом краешке скалы и тотчас обернулся.
   Женщина не прошла - она отступила. Молодой человек взошел первым и теперь
держал ее за руку; эта дрожащая  процессия  двигалась  на  фоне  невероятных
черно-белых водяных завес, созданных водопадом. Юноша был уже рядом со мной,
я протянул ему руку; в ту же минуту женщина отступила, я дернул его так, что
скорее вырвал бы его руку, чем дал ему упасть, от рывка  он  пролетел  метра
два и приземлился сзади меня, на колени, но женщина не удержалась.
   Она еще не коснулась вод