гающихся  манекенов;  они  протягивали  друг
другу какие-то сверкающие предметы, что-то надували - я даже не смотрел в их
сторону. В отдалении показалось несколько человек; но я не был уверен, что и
это не куклы, и не стал их догонять.
   Дома расступились,  и  я  увидел  большую  надпись:  ПАРК  ТЕРМИНАЛ  -  и
светящуюся зеленую стрелу.
   Эскалатор начинался в проходе между  домами,  потом  вошел  в  серебряный
тоннель, в стенах которого бился золотой пульс, как будто под ртутной  кожей
стен действительно плыл драгоценный металл; пронесся  горячий  ветерок,  все
померкло - я стоял в застекленном  павильоне.  Он  имел  форму  раковины,  в
складках гофрированного потолка брезжила туманная, едва  уловимая  зелень  -
это был блеск тончайших  жилочек,  словно  фосфоресценция  одного  огромного
подрагивающего листа; во все стороны расходились двери, за  ними  темнота  и
маленькие, ползущие по полу буковки: Парк Терминал, Парк Терминал.
   Я вышел. Это в самом деле был парк. Невидимые во мраке,  протяжно  шумели
деревья, ветра не было, должно быть,  он  несся  высоко  вверху,  а  мерный,
торжественный голос деревьев отделял меня от всего невидимым сводом. Впервые
я почувствовал себя одиноким, но не так, как в толпе, - мне  было  хорошо  в
этом одиночестве. Наверно, в парке было  много  людей,  доносились  шепотки,
временами чье-то лицо мелькало бледным пятном, один  раз  я  чуть  не  задел
кого-то. Вершины деревьев сплелись, и звезды видны были только  в  просветах
листвы. Я вспомнил, что к парку я поднимался, а ведь  уже  там,  на  площади
пляшущих цветов и улице витрин, надо мной было небо,  явно  хмурое.  Как  же
могло случиться, что теперь, поднявшись этажом выше, я вижу чистое  звездное
небо? Этого понять я не мог.
   Деревья расступились, и, не успев еще  увидеть,  я  почувствовал  дыхание
воды, запах ила, гниющих корней, намокших листьев - и замер.
   Заросли черным кольцом  охватывали  озеро.  Я  слышал  шелест  камышей  и
тростника, а вдали, на другой  стороне  озера,  над  ним,  вздымался  единой
громадой  массив  стекловидно  светящихся  скал,  полупрозрачная  гора   над
равнинами  ночи;  едва  заметное  голубоватое  призрачное  сияние  наполняло
вертикальные бойницы, бастионы и башни, застывшие многогранники зубцов,  рвы
и пропасти,  и  этот  светящийся  колосс,  невероятный  и  неправдоподобный,
отражался бледным удлиненным  двойником  в  черных  водах  озера.  Я  стоял,
потрясенный и восхищенный, ветер доносил тончайшие, тающие  отзвуки  музыки;
напрягая зрение, я разглядел этажи и террасы этого титанического сооружения,
и вдруг, словно в озарении, понял,  что  снова  вижу  космопорт,  гигантский
Терминал, в котором блуждал накануне, и, может быть, даже смотрю на то самое
место, где встретил Наис, стоя сейчас на дне поразившей меня  тогда  мрачной
равнины.
   Что это - еще архитектура или уже состязание с природой? По-видимому, они
поняли, что, перейдя определенный рубеж, необходимо отказаться от симметрии,
от правильности форм и идти на выучку  к  величайшему  мастеру  -  смышленые
ученики планеты!
   Я  пошел  вдоль  озера.  Колосс,  застывший  в  сияющем  взлете,   словно
сопровождал меня. Да, это было мужеством - задумать такую форму, воплотить в
лей жестокость пропастей, безжалостность и шершавость обрывов и пиков  и  не
скатиться до механического копирования, ничего не утратить, не  сфальшивить.
Я вернулся к стене деревьев. Бледная, проступающая на черном небе  голубизна
Терминала еще виднелась сквозь ветви, потом погасла,  заслоненная  чащей.  Я
раздвигал руками гибкие ветви, колючки цеплялись за свитер, царапали  брюки,
слетевшая с листьев роса, как дождь,  осыпалась  на  лицо,  я  взял  в  губы
несколько листков, пожевал, они были  молодые,  горчили,  в  первый  раз  по
возвращении я испытывал такое: мне ничего не хотелось, я ничего не искал, ни
в чем не нуждался, только бы идти вот  так,  сквозь  шелестящую  чащу,  куда
глаза глядят. Так ли все это  представлялось  мне  в  течение  целых  десяти
лет?..
   Кусты расступились. Извилистая аллея. Мелкий гравий хрустел  под  ногами,
слабо светясь, я хотел бы вновь в темноту, но  продолжал  идти  по  аллее  -
туда, где под каменным кругом стояла человеческая фигура. Понятия  не  имею,
откуда брался свет, окружавший ее, вокруг  было  пусто,  какие-то  скамейки,
креслица, перевернутый столик, песок, сыпучий и глубокий; я чувствовал,  как
ноги погружаются в него, какой он теплый, несмотря на ночную прохладу.
   Под сводом, возведенным на потрескавшихся,  изъеденных  колоннах,  стояла
женщина, словно ожидая меня. Я уже различал  ее  лицо,  мерцание  искорок  в
бриллиантовых пластинках, закрывавших уши, белую, серебрящуюся в тени ткань.
Я не мог поверить. Сон? Я был в нескольких десятках шагов от нее, когда  она
запела. Среди слепых деревьев ее голос казался слабым, почти детским;  я  не
различал слов, может быть, их и не было - губы ее были  полуоткрыты,  словно
она пила, в лице ни малейшего напряжения, ничего, кроме  задумчивости,  она,
казалось, загляделась, словно видела что-то, чего нельзя увидеть, и об  этом
пела теперь. Я боялся спугнуть ее, шел все медленней. Я был уже  в  световом
кругу, охватившем каменную беседку. Ее голос усилился, она  призывала  мрак,
умоляла, замирая, руки упали, как будто она забыла о них, как будто в ней не
осталось ничего, кроме голоса, с которым она уносилась  и  таяла,  казалось,
она отрекалась от всего и все отдавала, и  прощалась,  зная,  что  вместе  с
последним, замирающим звуком умрет не только песня. Я  не  знал,  что  такое
возможно. Она умолкла, а я все еще слышал ее голос. И вдруг за  моей  спиной
какая-то девушка пробежала к беседке,  за  ней  кто-то  гнался,  с  коротким
гортанным смешком она сбежала по ступеням вниз и пронеслась сквозь стоявшую,
и уже летела дальше, догонявший мелькнул черным силуэтом рядом со мной,  они
исчезли; снова раздался зовущий смех, и  я  остался,  как  пень,  вросший  в
землю, не зная, смеяться мне или плакать; призрачная певица  снова  затянула
что-то тихонько. Я не хотел слушать. Я отошел в темноту с окаменевшим лицом,
как ребенок, которому раскрыли, что сказка - ложь. Это казалось профанацией.
Я шел, а ее голос преследовал меня. Я свернул в сторону, аллея  шла  дальше,
слабо светились кусты живой изгороди, мокрые  фестоны  листьев  свисали  над
металлической калиткой. Я отворил ее. Там было как будто  светлее.  Изгородь
оканчивалась широкой вольерой, из травы торчали каменные глыбы, одна из  них
шевельнулась, приподнялась, на меня глянули  два  бледных  огонька  глаз.  Я
замер. Это был лев. Он встал тяжело  сначала  на  передние  лапы;  теперь  я
увидел его целиком, в пяти шагах, - грива у него была  небольшая,  кудлатая,
он потянулся раз-другой, неторопливо, покачивая бедрами, подошел ко мне,  не
издавая ни малейшего шороха. Я уже пришел в себя.
   - Но, но, не пугай, - сказал я.
   Он не мог быть настоящим - призрак, как та певица,  как  те  там,  внизу,
возле черных автомобилей, - он зевнул, стоя в одном шаге от меня,  в  темной
пасти сверкнули  клыки,  челюсти  клацнули  с  лязгом  стального  засова,  я
почувствовал его смрадное дыхание, что за...
   Он фыркнул. Я ощутил капельки слюны, и, прежде чем успел  ужаснуться,  он
толкнул меня своей огромной головой в бедро, ворча, начал тереться об  меня,
я почувствовал идиотские спазмы истерического смеха в груди...
   Он подставил мне горло, обвисшую, тяжелую шкуру. Почти не  сознавая,  что
делаю, я начал почесывать, теребить  его,  он  мурлыкал  все  громче,  сзади
сверкнула вторая пара глаз, еще один лев,  нет,  львица,  она  толкнула  его
плечом. В горле у него заклокотало, это  было  мурлыканье,  не  рев.  Львица
настаивала. Он ударил ее лапой. Она яростно фыркнула.
   "Это плохо кончится", - подумал я. Я был беззащитен, а львы такие  живые,
такие настоящие, каких только можно себе вообразить. Я ощущал тяжелый  смрад
их тел. Львица продолжала фыркать; вдруг лев вырвал свои  жесткие  патлы  из
моих  рук,  повернул  к  ней  свою  огромную  голову   и   заревел;   львица
распласталась по земле.
   - Мне пора, - сказал я, обращаясь к ним, беззвучно, одними губами и  стал
отступать  к  калитке,  осторожно  пятясь,  малоприятная  минута,  но   лев,
казалось, вообще не замечал меня.  Он  тяжело  лег,  снова  превратившись  в
продолговатый камень, львица стояла над ним и толкала его мордой.
   Я с трудом удержался, чтобы не броситься бегом,  когда  закрыл  за  собой
калитку. Колени подкашивались, в горле першило,  и  вдруг  мое  покашливание
сменилось неудержимым смехом: я  вспомнил,  как  говорил  ему  "но,  но,  не
пугай", будучи уверен, что это только призрак.
   Вершины деревьев отчетливо выделялись на небе; светало. Я  был  даже  рад
этому, потому что не знал, как  выбраться  из  парка.  Парк  уже  совершенно
опустел. Я прошел  мимо  каменной  беседки,  где  раньше  увидел  певицу,  в
следующей аллее набрел на робота, подстригавшего траву. Он ничего не знал  о
гостинице, но объяснил мне, как пройти к ближайшему эскалатору. Я  спустился
вниз, на несколько этажей, не меньше, и, выйдя на улицу  нижнего  горизонта,
удивился, снова увидев над собой небо. Но и моя способность удивляться  была
на исходе. Я был сыт по  горло.  Я  куда-то  шел,  помню,  что  сидел  возле
фонтана, а может быть, то был не фонтан, встал, пошел дальше  в  нарастающем
свете  нового  дня,  пока  не  очнулся  от  забытья  прямо  против  огромных
сверкающих окон с огненными буквами ОТЕЛЬ "АЛЬКАРОН".
   В белом холле, напоминавшем перевернутую  вверх  дном  гигантскую  ванну,
сидел  робот,  великолепно  стилизованный  под  портье,  полупрозрачный,   с
длинными тонкими руками. Ни о чем не спрашивая, он подал мне книгу, я вписал
свое имя и, получив маленький треугольный жетон, отправился наверх. Кто-то -
я уж не помню кто - помог мне открыть дверь, точнее, открыл ее вместо  меня.
Стены словно из льда; в стенах - блуждание огоньков; из-под окна, к которому
я подошел, появилось из ничего кресло, сверху уже  спускался  плоский  лист,
чтобы образовать что-то вроде бюро, но мне нужна была кровать. Я не  мог  се
найти и даже искать не пытался. Я упал на пенистый ковер и тотчас  заснул  в
искусственном свете этой комнаты без  окон,  потому  что-то,  что  я  принял
сначала за окно, было, конечно, телевизором, я уходил  в  сон,  ощущая,  что
оттуда,  из-за  стеклянной  стены,  гримасничает  какая-то  огромная   рожа,
оценивает меня, смеется, болтает, брюзжит... Сон был спасителен, как смерть;
даже время в нем остановилось.
   II
   Еще не открыв глаз, я коснулся рукой груди. На мне  был  свитер;  если  я
спал не раздеваясь, значит была моя вахта. "Олаф!" - чуть было не позвал я и
вдруг вскочил.
   Это был отель, а не "Прометей". Я сразу вспомнил  все:  лабиринты  порта,
девушку, посвящение в тайну,  ее  страх,  голубоватую  глыбу  Терминала  над
черным озером, певицу, львов...
   В поисках ванной я случайно обнаружил кровать; она сливалась со стеной  и
выпадала жемчужным, набухшим квадратом, если что-то там нажать. В ванной  не
было ни ванны, ни кранов, ничего, одни лишь блестящие  плитки  в  потолке  и
небольшие углубления для ног, выложенные губчатым пластиком. На душ это тоже
что-то не походило. Я почувствовал себя неандертальцем.  Быстро  разделся  и
застыл с одеждой в руках - вешалок тоже не было, зато был небольшой  шкафчик
в стене, я втиснул туда все свои вещи. Рядом три кнопки - голубая, красная и
белая. Нажал белую. Погас свет. Красную. Зашумело, но это все-таки  была  не
вода, просто какой-то мощный вихрь, отдающий озоном и еще чем-то; он охватил
меня с головы до ног, на коже оседали мелкие блестящие пузырьки, они  шипели
и исчезали, не ощущалось даже влажности, а так, словно покалывание маленьких
электрических иголочек, массирующих  мускулы.  Я  нажал  напропалую  голубую
кнопку, и вихрь как-то изменился -  теперь  он  как  будто  пронизывал  меня
насквозь - очень странное ощущение. Я подумал, что если привыкнуть,  то  это
может даже понравиться.  В  Адапте  на  Луне  такого  не  было  -  там  были
обыкновенные ванны. Понятия не имею почему. Кровь теперь бежала  быстрее,  я
чувствовал себя отлично, недоставало только одного -  чем  и  как  вычистить
зубы. В конце концов я решил махнуть на это рукой. В  стене  была  еще  одна
дверца, с надписью: "Купальные халаты". Я заглянул внутрь. Никаких  халатов,
какие-то три металлические фляжки вроде сифонов.
   Но я был абсолютно сух, и мне не нужно было вытираться.
   Я открыл шкафчик, в который вложил одежду, и  остолбенел:  он  был  пуст.
Хорошо хоть, что плавки я бросил на шкаф. Я вернулся в комнату в  плавках  и
принялся разыскивать телефон, чтобы разузнать, что случилось с одеждой.  Все
это было, пожалуй, слишком хлопотно. Телефон я нашел в конце концов у окна -
так я продолжал называть телеэкран, - он выскочил из стены, когда я начал во
всеуслышание ругаться; наверно, реагировал на голос. Идиотская мания прятать
все в стены. Отозвались из приемной. Я спросил об одежде.
   - Вы вложили ее в чист, - ответил мягкий баритон. -  Будет  готова  через
пять минут.
   "И на  том  спасибо",  -  подумал  я.  Сел  за  столик,  крышка  которого
предупредительно подсунулась под локоть, едва я нагнулся. Как это  делалось?
Стоит  ли  интересоваться;  большинство  людей  пользуется  техникой  своего
времени, абсолютно не понимая ее.
   Я сидел в одних плавках и обдумывал  различные  возможности.  Можно  было
пойти в Адапт. Если  бы  дело  было  только  в  ознакомлении  с  техникой  и
обычаями, я бы  не  стал  раздумывать,  но  я  уже  на  Луне  приметил,  что
одновременно они стараются навязать определенный подход, даже готовую оценку
явлений, они предлагали готовую шкалу ценностей и, если видели, что вы с ней
не  соглашаетесь,  объясняли  это  -  и  вообще   все   ваше   поведение   -
консерватизмом, подсознательным сопротивлением, рутиной, старыми  привычками
и так далее. А я и не собирался отказываться ни от  своих  привычек,  ни  от
своего консерватизма, по крайней мере до тех пор, пока сам не решу, что  то,
что мне предлагают, лучше. Но уроки сегодняшней ночи  нисколько  не  убедили
меня в этом. Не нуждался я ни в их наставлениях с первой же минуты, ни в  их
заботливой снисходительности. Интересно, почему они не подвергли  меня  этой
бетризации? Нужно обязательно узнать.
   Можно было бы поискать кого-нибудь из наших, Олафа например. Правда,  это
выглядело бы как нарочитое нарушение  инструкций  Адапта.  О  да,  ведь  они
ничего не приказывали,  они  все  время  твердили,  что  действуют  в  наших
интересах, что я могу поступать как мне заблагорассудится, даже  прыгнуть  с
Луны прямо на Землю (шуточки доктора Абса), если мне так не терпится.  Я  не
собирался подчиняться им, но Олафу  это  могло  не  понравиться.  Во  всяком
случае, я ему напишу. Адрес есть.
   Работа. Искать работу? Какую, пилота? И что, гонять на линии Марс - Земля
- Марс? Это я бы смог, но...
   Я вдруг вспомнил, что у меня есть какие-то деньги. То есть  это  были  не
деньги, они как-то иначе назывались, но я не мог понять, в чем тут различие,
если все равно на них все можно было достать. Я попросил  соединить  меня  с
городом. В трубке зазвучал далекий мелодичный сигнал. На телефоне не было ни
диска, ни цифр, может быть, следовало произнести название банка? Оно было  у
меня записано на карточке. Карточка? Там, в одежде... Я заглянул  в  ванную,
одежда уже лежала в шкафу, будто свежевыстиранная, в карманах всякая  мелочь
и эта карточка. Этот банк вовсе не был  банком,  он  назывался  Омнилокс.  Я
назвал это слово, и тотчас же, будто моего вызова  ждали,  отозвался  низкий
голос:
   - Омнилокс слушает.
   - Меня зовут Брегг, - сказал я. - Эл Брегг, и кажется,  у  вас  есть  мой
счет... я хотел бы узнать, сколько там?
   Что-то щелкнуло, и другой, более высокий голос произнес:
   - Эл Брегг?
   - Да.
   - Кто открыл счет?
   - Управление космической  навигации  по  распоряжению  Планетологического
института и Космической комиссии ООН, но это было сто двадцать семь лет тому
назад...
   - У вас есть какие-нибудь удостоверения?
   - Нет, только карточка из лунного Адапта, от доктора Освамма...
   - Отлично. Ваш счет: двадцать шесть тысяч четыреста семь итов.
   - Итов?
   - Да. Что вас еще интересует?
   - Я хотел бы получить немного де... этих самых итов.
   - В каком виде? Не хотите ли кальстер?
   - Что это такое? Чековая книжка?
   - Нет. Вы сможете сразу платить наличными.
   - Ах, вот как! Отлично.
   - На какую сумму открыть вам кальстер?
   - Понятия не имею - тысяч на пять...
   - Пять тысяч. Хорошо. Выслать в отель?
   - Да. Одну минутку, я забыл, как он называется, этот отель.
   - Это тот, из которого вы звоните?
   - Тот самый.
   - Это "Алькарон". Мы вышлем сейчас же. Только вот что: не  изменилась  ли
ваша правая рука?
   - Нет... а что?
   - Ничего. В противном случае нам пришлось бы изменить кальстер. Вы сейчас
его получите.
   - Благодарю, - сказал я, кладя трубку. Двадцать шесть тысяч, сколько это?
Я понятия не имел. Что-то забренчало. Радио? Телефон? Я поднял трубку.
   - Брегг?
   - Да, - ответил я. Сердце ударило сильней, всего один  раз.  Я  узнал  ее
голос. - Откуда ты узнала, где я? - спросил  я,  потому  что  она  не  сразу
отозвалась.
   - По Инфору. Брегг... Эл... послушай, я хотела тебе объяснить...
   - Нечего объяснять, Наис.
   - Ты злишься. Но пойми...
   - Я не злюсь.
   - Эл, правда? Приходи сегодня ко мне. Придешь?
   - Нет, Наис, скажи, пожалуйста, сколько  это,  двадцать  с  лишним  тысяч
итов?
   - Как это сколько? Эл... ты должен прийти.
   - Ну... сколько времени можно на это прожить?
   - Сколько угодно, мы ведь ничего не тратим на жизнь. Но не надо об  этом.
Эл, если бы ты захотел...
   - Подожди. Сколько итов ты тратишь в месяц?
   - По-разному. Иногда двадцать, иногда пять, а то и вообще ничего.
   - Ага. Спасибо.
   - Эл! Послушай!
   - Я слушаю.
   - Это не может так кончиться...
   - Что кончится? - сказал я. - Ничего не  начиналось.  Благодарю  тебя  за
все, Наис.
   Я положил трубку.
   На жизнь почти ничего не тратят?.. Это в данную минуту интересовало  меня
больше всего. Что же, значит какие-то вещи, какие-то услуги бесплатны?
   Снова телефон.
   - Брегг слушает.
   - Приемная. Вам прислан кальстер из Омнилокса. Высылаю его в ваш номер.
   - Благодарю... Алло!
   - Слушаю?
   - Нужно платить за номер?
   - Нет.
   - Скажите, а ресторан... есть в гостинице?
   - Да, четыре. Прислать вам завтрак в номер?
   - Хорошо, а за еду... платят?
   - Нет. Кальстер уже наверху. Завтрак будет через минуту.
   Робот отсоединился, и я не  успел  спросить  его,  где  мне  искать  этот
кальстер. Я не имел ни малейшего представления, как он выглядит. Встав из-за
столика, который тотчас съежился и увял в одиночестве, я увидел что-то вроде
подставки, вырастающей из стены, возле двери; на ней лежал плоский  предмет,
завернутый в полупрозрачный пластик и  похожий  на  небольшой  портсигар.  С
одной стороны шел ряд окошечек, цифры в них образовывали 1001110001000. Ниже
две малюсенькие кнопочки с цифрами "один" и "ноль". Я смотрел,  ошарашенный,
и вдруг понял, что это записано 5 тысяч в двоичной системе. Я нажал кнопку с
единичкой, и на ладонь вывалился  крохотный  пластмассовый  треугольничек  с
выдавленным на нем "1". Значит, это было нечто вроде устройства, печатающего
или отливающего деньги, в пределах суммы, обозначенной в  окошках,  -  число
уменьшилось на единицу.
   Я оделся и уже собирался выйти, но тут вспомнил  об  Адапте.  Я  позвонил
туда и объяснил, что не смог найти их человека в Терминале.
   - Мы уже беспокоились о вас, - отозвался женский голос, -  но  сегодня  с
утра узнали, что вы поселились в "Алькароне"...
   Они знали, где я нахожусь. Почему же  они  не  разыскали  меня  в  порту?
Несомненно, нарочно: рассчитывал