джеру.  Уважаемый  оппонент  наверняка
должен  быть  осведомлен  о  том,  что  медиум-обманщик  -  злейший   враг
спиритуализма;  его  имя  немедленно  предается  анафеме   в   специальных
изданиях, как только становится известно о любом случае  мошенничества,  и
делают это сами спириты, которые осуждают .гиен в  человечьем  обличье.  с
тем же негодованием, что и досточтимый профессор. Ведь никому не  приходит
в голову обвинить банки в том, что фальшивомонетчики используют их в своих
грязных целях. Более того, опускаться до такого уровня аргументации  перед
просвещенной аудиторией - просто даром время  терять.  Если  бы  профессор
Челленджер подверг сомнению религиозную сторону  спиритизма,  одновременно
признавая связанные со спиритизмом явления, спорить с ним было бы  гораздо
труднее, но, отрицая решительно все, он поставил себя  в  весьма  уязвимую
позицию. Несомненно, профессор знаком  с  последними  работами  профессора
Рише, известного физиолога, - за ними стоит труд тридцати лет, - так  вот,
Рише убедительно доказал достоверность этих явлений.
     Может быть, профессор Челленджер соблаговолит  сообщить  собравшимся,
какие именно опыты и личные наблюдения дают ему основание говорить о Рише,
Ломброзо и Круксе как о невежественных  дикарях.  Должно  быть,  уважаемый
оппонент самостоятельно проводил эксперименты, с которыми он не  соизволил
познакомить мир, - в таком случае хорошо бы  обнародовать  их  результаты.
Пока же этого не произошло, его заявления  являются  ненаучными  и  весьма
сомнительными с этической  точки  зрения,  поскольку  не  очень  порядочно
прилюдно высмеивать людей,  ничем  не  уступающих  ему  по  своей  научной
репутации, которые подобные опыты произвели и доложили об  их  результатах
широкой общественности.
     Что  же  касается  постулата  о   независимости   и   самостоятельном
существовании  этого  лучшего  из  миров,  то,  конечно,  столь  удачливый
человек, как профессор, обладающий хорошим пищеварением,  может  позволить
себе придерживаться  подобных  взглядов  на  данный  вопрос,  но  человек,
умирающий от рака желудка где-нибудь в лондонской трущобе,  скорее  всего,
усомнится в доктрине, предлагающей ему отказаться от стремления  к  лучшей
доле, нежели та, которую судьба уготовила ему на земле.
     Это была достойнейшая речь, подкрепленная фактами, цифрами и  датами.
Хотя она и не отличалась  красноречием,  в  ней  содержались  вопросы,  на
которые, как это ни прискорбно, Челленджер ответить не  смог.  Он  зачитал
собственную  речь,  но  не   придал   значения   выступлению   противника,
уподобившись тем легковерным писателям,  которые  пишут  о  предмете,  как
следует его не изучив. Вместо ответа по существу Челленджер вышел их себя.
Лев начал рычать. Его черная грива встала дыбом, глаза сверкали,  а  голос
грохотал под сводами зала. Кто все эти  люди,  прикрывающиеся  несколькими
известными именами ученых, пошедших по ложному пути?  И  по  какому  праву
требуют они от  серьезного  исследователя,  чтобы  тот  приостановил  свои
собственные изыскания и стал тратить драгоценное время на исследование  их
безумных фантазий? Есть вещи настолько очевидные, что они не  нуждаются  в
доказательствах!  Бремя  доказательства  лежит  на  том,   кто   выдвигает
гипотезу. Если  же  этот  джентльмен,  чье  имя  мало  кому  что  говорит,
утверждает, будто может вызывать духов, то пусть  вызовет  хоть  одного  -
прямо сейчас, здесь, перед здравомыслящей и  непредубежденной  аудиторией.
Он заявляет, что получает послания, - так пусть  тогда  познакомит  нас  с
последними  событиями,  о  которых  еще  не  сообщил  телеграф.   (Выкрики
спиритуалистов: Это уже делалось, и не раз!) А я не верю! Слишком много  я
слышал ваших диких утверждений, чтобы принимать их всерьез. (Шум в зале, и
судья Гейверсон вскакивает со своего места.)  В  конце  концов,  если  его
посещают откровения свыше, пусть раскроет тайну убийства Пекема Рая.  Если
он входит в контакт  с  высшими  силами,  пусть  подарит  миру  философию,
которая была бы выше той, что может создать человеческий  разум.  Все  эти
лженаучные опыты, скрывающий  простое  невежество,  антураж,  болтовня  об
эктоплазме и подобной мифической чепухе - не что иное,  как  обскурантизм,
ублюдочное порождение дикости и предрассудков. И всегда, лишь только  дело
доходит   до   тщательного   расследования,   сталкиваешься   с    научной
нечистоплотностью  и  интеллектуальной  распущенностью.  Любой  медиум  на
поверку оказывается злостным шарлатаном. (Вы лжете! -  послышался  женский
голос из того угла, где сидели Линдены.)  Голоса  покойников  вечно  несут
какой-то вздор. Психиатрические клиники переполнены теми,  кто  исповедует
этот культ, и могли бы стать еще полнее, если бы каждый из  последователей
спиритизма получил по заслугам.
     Речь вышла страстная, но малоубедительная.  Было  ясно,  что  великий
ученый сбит с толку и выведен из себя. Он наконец осознал, что к разговору
на таком уровне не готов, поэтому в качестве единственного средства защиты
избрал брань и огульные утверждения, которые можно было бы себе  позволить
в кругу единомышленников, но ни в коем случае  не  противников,  только  и
ищущих повода за что-нибудь зацепиться.  Казалось,  его  гневная  отповедь
только позабавила спиритуалистов,  а  материалисты  между  тем  беспокойно
заерзали на своих  местах.  Затем  поднялся  Джеймс  Смит,  чтобы  нанести
оппоненту решающий удар. На устах его играла озорная улыбка,  но  во  всем
облике чувствовалась скрытая угроза.
     Он попросил бы своего прославленного соперника проявить более научный
подход. Поразительно, но факт: многие ученые мужи, если вдруг затронуты их
пристрастия  и  предвзятые  суждения,   начинают   проявлять   просто-таки
смехотворное неуважение к собственным принципам, самый главный из  которых
требует прежде изучить предмет, и уж потом его клеймить. В последние  годы
на примере  беспроволочного  телеграфа  и  летательных  аппаратов  тяжелее
воздуха мы убедились, какие на свете встречаются  чудеса,  поэтому  крайне
неосторожно  заявлять  a  priori,   будто   какое-то   явление   абсолютно
невозможно, а именно  такую  ошибку  совершает  профессор  Челленджер.  Он
воспользовался той  славой,  которую  по  праву  приобрел  в  определенных
областях науки, для того чтобы скомпрометировать  предмет,  о  котором  ни
малейшего понятия не имеет. Если человек  является  выдающимся  физиком  и
физиологом, это еще не говорит о том, что он большой специалист в вопросах
души.
     Совершенно очевидно, что профессор Челленджер не удосужился  прочесть
даже основные труды по вопросу, в котором он объявляет  себя  знатоком.  А
между тем может ли он сообщить уважаемой публике, кто является медиумом  у
Шренк-Нотцинга? (Пауза  в  ожидании  ответа.)  А  имя  медиума  у  доктора
Кроуфорда?  Нет?  Может  быть,   профессор   знает,   какова   была   цель
экспериментов профессора Цольнера из Лейпцига? Что, мы и этого  не  знаем?
Но ведь это основные вопросы дискуссии! Оратор некоторое время сомневался,
стоит ли переходить на личности, но сильные  выражения,  которые  позволил
себе профессор,  требуют  соответствующей  откровенности  с  его  стороны.
Известно  ли,  например,  профессору,  что  эктоплазма,  над  которой   он
позволяет  себе  так  насмехаться,  в  последнее  время  была  исследована
двадцатью  немецкими  профессорами  -  вот  список  их  имен,  -   которые
единогласно подтвердили ее существование? Так как же профессор  Челленджер
может отрицать то, что доказано этими джентльменами? Или, может быть, он и
их объявит дураками и преступниками?  Но  дело-то  в  том,  что  профессор
явился сюда, не имея об этих  фактах  ни  малейшего  представления,  -  он
впервые услышал о них лишь здесь. Ему невдомек, что  наука  о  душе  имеет
свои законы, иначе он не стал бы требовать, чтобы создание  из  эктоплазмы
появилось при полном свете на этой сцене, хотя  любой  начинающий  изучать
спиритизм знает, что эктоплазма при свете  распадается.  Что  же  касается
убийства Пекена Рая, то раньше  как-то  не  принято  было  считать,  будто
потусторонний мир -  это  филиал  Скотленд-Ярда.  Так  что  многоуважаемый
профессор попросту пускал всем пыль в глаза...
     Тут-то все и началось. Сперва  Челленджер  ерзал  на  стуле,  теребил
бороду, бросал свирепые  взгляды  на  выступавшего,  но  вдруг  неожиданно
вскочил и, как раненый лев, одним прыжком подскочил к столу  председателя.
Сей джентльмен дремал, откинувшись в  кресле  и  сложив  пухлые  ручки  на
довольно упитанном животе, но атака профессора заставила  его  вздрогнуть,
при этом он чуть не свалился в оркестровую яму.
     - Сядьте, сэр! Сядьте! - возопил он.
     - И не подумаю! - пророкотал в ответ Челленджер. - Сэр, я обращаюсь к
вам как к председателю! Что  же,  выходит,  меня  пригласили  сюда,  чтобы
оскорблять! Это переходит всякие границы, и я больше не  намерен  терпеть!
Коль скоро затронута моя честь, я имею полное право постоять за себя!
     Как все люди, не привыкшие считаться  с  мнением  других,  Челленджер
весьма болезненно воспринимал всякое несогласие с его собственным.  Каждое
новое колкое замечание противника отзывалось  в  нем  подобно  бандерилье,
вонзающейся в бок разъяренного  быка.  В  бессильной  ярости  потрясал  он
огромным волосатым кулаком  над  головой  председателя,  хотя  угрозы  его
предназначались непосредственному противнику, который отвечал  насмешливой
улыбкой, и эта улыбка в  конце  концов  толкнула  нашего  героя  на  самые
решительные действия: он угрожающе двинулся  на  толстяка-председателя,  а
тот стал медленно отступать. Среди публики поднялся  страшный  шум.  Часть
рационалистов была шокирована, остальные же гневно кричали: Стыд!  Позор!,
желая  поддержать  своего   любимца.   Спиритуалисты   отпускали   ехидные
замечания, а некоторые даже бросились на помощь Смиту, чтобы  уберечь  его
от физической расправы.
     - Надо спасать старика, - обратился к Мелоуну лорд Рокстон,  -  иначе
он себя погубит. Похоже, он невменяем, - заедет кому-нибудь по физиономии,
а его потом к суду привлекут.
     На сцене тем временем началась  настоящая  потасовка,  да  и  в  зале
обстановка была не лучше. Мелоун и Рокстон с трудом пробрались к сцене  и,
действуя частично силой, частично уговорами, потащили Челленджера из зала,
а тот все  продолжал  осыпать  проклятьями  своего  обидчика.  Послышались
мольбы, обращенные к председателю, и собрание закончилось - в  суматохе  и
неразберихе.
     Весь этот прискорбный эпизод, - писала на  следующее  утро  Таймс,  -
убедительно доказывает опасность публичных дебатов, особенно если  предмет
спора может всколыхнуть страсти как  ораторов,  так  и  слушателей.  Такие
выражения, как безмозглый идиот  и  недоразвитая  обезьяна,  употребленные
всемирно известным профессором по отношению к своему  оппоненту,  наглядно
демонстрируют, до чего могут дойти участники подобных диспутов.
     Итак,  после  многословного  отступления  мы  вновь  возвращаемся   к
профессору Челленджеру,  сидящему  в  самом  дурном  расположении  духа  с
вышеупомянутым номером Таймс. в руках  и  хмурым  выражением  на  лице.  И
угораздило же Мелоуна выбрать именно этот момент для  того,  чтобы  задать
профессору весьма деликатный вопрос.
     Впрочем, справедливости ради следует заметить, что наш приятель этого
момента  не  выбирал,  -  просто  зашел  удостовериться,  что  человек,  к
которому, несмотря на все его причуды, он питал глубокое уважение  и  даже
любовь, в результате событий предыдущего вечера не пострадал. Но ему  вряд
ли стоило беспокоиться на этот счет.
     - Это невыносимо! - орал профессор все тем же тоном,  так  что  могло
показаться, будто он кричал одно и то же всю ночь. - Мелоун, вы тоже  были
там и, несмотря на ваше необъяснимое и ничем не оправданное  сочувствие  к
бессмысленным идеям этих людей, должны признать, что  собрание  велось  из
рук вон плохо и мой праведный гнев был вполне оправдан. Возможно, когда  я
швырнул стол председателя в президента  Духовного  колледжа,  я  несколько
переусердствовал, но они меня довели. Вы же помните,  как  этот  Смит  или
Браун, как его там, - впрочем, это неважно, - осмелился  обвинить  меня  в
невежестве и в том, что я пускаю пыль в глаза.
     - Это верно, - примирительно сказал Мелоун. - Но не беда,  профессор,
вы ведь тоже в долгу не остались.
     Хмурое лицо Челленджера прояснилось, и он весело потер руки.
     - Да-а, лично мне кажется, что некоторые мои удары попали в  цель  и,
полагаю, они не скоро забудутся. Эти людишки просто содрогнулись, когда  я
сказал, что по ним желтый дом плачет. Так и завизжали, помню, ну прямо как
щенки. Хотя, признаюсь, безумная идея, будто я обязан читать их  идиотские
книжонки, немного вывела меня из себя. И все-таки, надеюсь,  мой  мальчик,
что сегодняшним вашим появлением я обязан тому,  что  моя  вчерашняя  речь
повлияла на вас и вы пересмотрели те взгляды, которые, должен  признаться,
подвергают серьезному испытанию нашу дружбу.
     Мелоун отважно ринулся навстречу опасности.
     - Я пришел, - выпалил он, - по несколько  иному  поводу.  Вы,  должно
быть, заметили, что ваша дочь Энид и я последнее врямя тесно  общались,  и
для меня, сэр, она стала единственной избранницей, поэтому я  уже  никогда
не буду счастлив, если не смогу назвать ее своей женой. Я не богат, но мне
недавно предложили в одном издании место заместителя  главного  редактора,
так что я вполне могу позволить себе обзавестись семьей. Мы с вами знакомы
довольно давно, и, я надеюсь, вы ничего против меня не  имеете.  Позвольте
же рассчитывать на ваше согласие!
     Челленджер погладил бороду, веки его угрожающе прикрыли глаза.
     - Мои чувства, - сказал он, - не настолько притупились,  чтобы  я  не
заметил, какие отношения установились между вами и моей дочерью.  Но  этот
вопрос в значительной степени  связан  с  проблемой,  которую  мы  еще  не
закончили обсуждать. Боюсь, оба вы впитали  яд  тех  опасных  заблуждений,
искоренению которых я готов посвятить жизнь. Хотя бы ради  потомков  я  не
могу дать согласие на союз, строящийся на подобном основании, поэтому  мне
нужны  веские  доказательства  того,  что   ваши   взгляды   стали   более
взвешенными. Я буду просить о том и свою дочь.
     Так неожиданно Мелоун  оказался  в  ряду  достойных  мучеников  идеи.
Предстояло сделать трудный выбор, но Мелоун и тут не растерялся.
     - Боюсь, сэр, вы не стали бы относиться ко мне лучше, если бы я  стал
менять свои взгляды -  не  важно,  верны  они  или  нет,  -  под  влиянием
меркантильных соображений. И я не стану поступаться убеждениями, даже если
без этого не смогу получить руки Энид. Уверен, что она разделяет мою точку
зрения.
     - Так, значит, вас не впечатлило мое блестящее выступление?
     - Напротив, сэр. Я считаю, что ваша речь была верхом красноречия.
     - Но я вас не убедил?
     - Нет, поскольку для меня гораздо важнее  доказательства,  полученные
при помощи моих собственных чувств.
     - Но ваши чувства мог обмануть какой-нибудь мошенник-трюкач.
     - Боюсь, сэр, я уже сделал свой выбор.
     - Ну, в таком случае,  я  тоже,  -  прорычал  Челленджер,  бросив  на
Мелоуна неожиданно враждебный взгляд. - А теперь вы покинете  этот  дом  и
вернетесь только тогда, когда вновь обретете рассудок.
     - Минуточку, - остановил его Мелоун. - Прошу вас, сэр, не  принимайте
скоропалительных решений. Я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы  рисковать
ею. Возможно, под вашим руководством я бы скорее  разобрался  в  вопросах,
которые ставят меня в тупик. Если мне удастся все устроить, не согласитесь
ли вы лично присутствовать на одном  из  сеансов,  чтобы  благодаря  вашей
невиданной наблюдательности пролить свет на вещи, которые я  сам  не  могу
понять?
     Челленджер был неимоверно падок на лесть. Он сразу почувствовал  себя
важной птицей, распустил перья и захорохорился.
     - Если я, дорогой Мелоун, смогу помочь вам избавиться от этой  заразы
- назовем ее, скажем, microbus  spiritualensis1,  -  то  я  весь  к  вашим
услугам.  С  радостью  уделю  часть  своего  свободного   времени,   чтобы
разоблачить эти пагубные заблуждения. Не  стану  утверждать,  что  вам  не
хватает мозгов, но вы слишком добродушны,  поэтому  легко  подпадаете  под
чужое влияние. Только  предупреждаю,  что  я  буду  въедливым  и  дотошным
инспектором и полностью  использую  возможности  лабораторных  методов,  в
которых я, по общему признанию, так преуспел.
     - Именно об этом я и мечтал.
     - Тогда вам остается лишь все подготовить, а уж я  не  заставлю  себя
ждать. Пока же я вынужден настаивать на том чтобы вы на время  оставили  в
покое мою дочь.
     Некоторое время Мелоун колебался.
     - Обещаю вам ждать шесть месяцев, - наконец сказал он.
     - Что же вы собираетесь делать потом?
     - Там видно будет, - дипломатично ответил Мелоун, тем самым с  честью
выйдя из довольно сложной ситуации.
     Случилось так, что, покинув квартиру профессора, Мелоун столкнулся  с
Энид,  которая  возвращалась  из  магазина.  Со   свойственным   ирландцам
нахальством Мелоун рассудил, что  отсчет  обещанных  шести  месяцев  можно
начать в любой момент, но не обязательно прямо сейчас, поэтому он уговорил
Энид спуститься с ним в лифте. Лифт был из тех, что управляются изнутри, и
одному лишь Мелоуну известно, каким образом он застрял между  этажами,  но
факт тот, что, несмотря на стук и нетерпеливые звонки, он тронулся с места
не раньше чем через пятнадцать минут. Когда же агрегат вновь  заработал  и
Энид вернулась домой, а Мелоун оказался на улице, оба  уже  были  морально
готовы к шестимесячному ожиданию и надеялись, что им удастся  благополучно
пережить этот эксперимент.

     Глава XIV

     В КОТОРОЙ ЧЕЛЛЕНДЖЕР НЕОЖИДАННО ВСТРЕЧАЕТ

     НЕОБЫЧНОГО КОЛЛЕГУ

     Профессор Челленджер  трудно  сходился  с  людьми.  Быть  его  другом
одновременно означало и быть его вассалом. Он не терпел равных себе, но  в
роли покровителя был непревзойден. Тогда  -  при  всей  своей  царственной
осанке, гипертрофированном чувстве собственного достоинства, самодовольной
улыбке и облике снизошедшего  до  простых  смертных  божества,  -  он  мог
держаться в высшей степени дружелюбно. Но много и требовал в благодарность
за свое расположение: глупость внушала ему отвращение, физическое уродство
отталкивало, независимость вызывала протест. Ему нужен был  друг,  которым
бы восторгался весь мир, но тот должен был, в свою  очередь,  восторгаться
одним-единственным сверхчеловеком, верховным  существом.  И  такого  друга
Челленджер обрел в лице доктора Росса Скоттона, который одновременно  стал
и любимым его учеником.
     А теперь  этот  человек  смертельно  заболел.  Его  пользовал  доктор
Аткинсон из клиники Святой Марии, который уже появлялся на страницах нашей
повести, и его сообщения о состоянии  больного  были  весьма  удручающими.
Болезнь называлась рассеянный склероз, и Челленджер знал, что Аткинсон  не
преувеличивает, говоря, что выздоровление почти невероятно.  Как  все-таки
несправедлива судьба: молодой блестящий ученый, еще  не  достигший  своего
апогея, но уже написавший такие основополагающие  труды,  как  Эмбриология
симпатической  нервной  системы.  и  Ошибки  справочника  Обсоник,  должен
буквально  превратиться  в  ничто,  распавшись  на  отдельные   химические
элементы  и  не  оставив  следов  своего  существования.  Что   оставалось
профессору: лишь пожимать своими широкими плечами, трясти  своей  огромной
головой и готовиться к неизбежному. День ото дня вести, доходившие от ложа
умирающего, становились все более печальными, а потом  и  вовсе  наступила
зловещая тишина. Однажды Челленджер навестил  своего  юного  друга  в  его
квартире на Гауэр-стрит, но то, что он увидел, так его  потрясло,  что  он
больше своих визитов не  возобновлял.  Судороги  скручи