полным успехом, -  если
вы положите руку на стол и оставите ее там, а  сами  дематериализуетесь  и
вернетесь в свою среду.
     В знак согласия фигура кивнула, а затем прошла к столу,  наклонилась,
вытянула руку и - исчезла. Тяжелое дыхание медиума начало выравниваться, и
он зашевелился, словно просыпаясь. Мопюи включил верхний свет и от радости
всплеснул руками, издав при этом громкий крик, в котором слились удивление
и восторг.
     На  блестящей  полированной  поверхности  стола   лежала   аккуратная
желтовато-розоватая  парафиновая  перчатка,  широкая  в  кисти,  узкая   в
запястье, два пальца прижаты к ладони. Мопюи был вне себя от  счастья.  Он
отломил от запястья маленький кусочек воска и протянул своему  ассистенту,
который пулей вылетел из комнаты.
     - Это был заключительный аккорд! - вскричал он. - Ну, что они  теперь
скажут! Я обращаюсь к вам, господа. Все вы видели, что произошло. Может ли
кто-либо из вас разумно объяснить происхождение  этой  парафиновой  формы,
если  не  отталкиваться  от  того,  что   она   появилась   в   результате
дематериализации находившейся в ней руки?
     - Лично я иного объяснения не вижу, - ответил Рише, - но вам придется
иметь  дело  с  людьми  косными  и  предубежденными.  Даже  не  сумев  это
опровергнуть, они демонстративно проигнорируют сей факт.
     - Здесь присутствует пресса, а  она  представляет  общественность,  -
заметил Мопюи. - В частности, английская пресса - в лице месье Мелоуна,  -
он перешел на ломаный английский. - Можете  ли  вы  это  каким-то  образом
объяснить?
     - Нет, - признался Мелоун.
     - А вы, месье? - обратился Мопюи к представителю Матен.
     Французский журналист пожал плечами.
     - Для нас, имевших честь здесь  присутствовать,  все  было  в  высшей
степени убедительно, -  сказал  он,  -  и  все  же,  боюсь,  вам  придется
столкнуться с трудностями. Толпе невдомек, с какой тонкой  материей  имеют
дело спириты. Люди скажут, что медиум принес форму с собой  и  положил  на
стол.
     Мопюи торжествующе захлопал в  ладоши:  вошел  ассистент  с  каким-то
листком в руке.
     - Ваши возражения уже устранены, - вскричал он, размахивая  листом  в
руке. Я предвидел их, поэтому подмешал в парафин немного  холестерина.  Вы
все, возможно, заметили, что я отломил от слепка небольшой кусок. Это было
необходимо  для  химического  анализа.  Теперь  он  произведен.  Вот   его
результаты, из которых следует, что холестерин обнаружен.
     - Великолепно! -  воскликнул  французский  журналист.  -  Вы  сделали
невозможными последние сомнения! Но что же дальше?
     - Мы можем сколько угодно повторить наш эксперимент, - ответил Мопюи.
- Я приготовлю целую серию таких слепков, причем иногда это  будут  слепки
кулаков, а иногда - кистей. Затем я закажу гипсовые оттиски - закачаю гипс
внутрь слепка. Хотя он очень хрупок, но это возможно. Когда у  меня  будут
десятки таких оттисков, я разошлю их по городам  и  весям,  -  пусть  люди
своими глазами увидят результаты наших экспериментов. Неужели после  этого
они смогут усомниться в их достоверности?
     - Не стоит слишком надеяться, мой бедный друг, - сказал  Рише,  кладя
руку на плечо энтузиаста. - Вы еще не осознали до конца, насколько  велика
человеческая vis inertiae1. Но, как вы верно заметили, vous marchez - vous
marchez toujours2.
     - И наше движение подчинено определенной логике, - подхватил Мейли. -
Постоянно возрастают наши шансы помочь человечеству понять его и принять.
     Рише улыбнулся и покачал головой.
     - Как всегда, переходите на трансцендентальные материи, месье  Мейли.
Как всегда, пытаетесь ухватить больше того, что видит глаз, и  превращаете
науку в философию! Боюсь, вы неисправимы. Полагаете, ваша позиция разумна?
     - Профессор Рише, - ответил Мейли  серьезным  тоном,  -  я  бы  хотел
услышать ваш ответ на тот же вопрос. Я глубоко почитаю ваш талант  и  ценю
вашу осторожность, но разве вы не видите, что  входите  в  противоречие  с
самим собой? Теперь вы признаете - не можете не признать, - что наделенное
разумом видение в человечьем обличье, состоящее из  вещества,  которое  вы
сами называете эктоплазмой, может передвигаться  по  комнате  и  исполнять
приказания, в то время как медиум находится без чувств у вас же на глазах,
и в то же время  не  решаетесь  согласиться  с  тем,  что  дух  существует
объективно, независимо от тела. Разве это разумно?
     Рише вновь с улыбкой покачал головой. Проигнорировав вопрос Мейли, он
повернулся к доктору Мопюи, поздравил его с успехом  и  откланялся.  Через
несколько минут все разошлись, а наши друзья взяли такси и  отправились  к
себе в гостиницу.
     Мелоуна все  увиденное  просто  потрясло,  и  он  полночи  провел  за
письменным столом, составляя подробный отчет  для  Центрального  агентства
новостей, - с упоминанием имен  тех,  кто  стал  свидетелем  эксперимента,
имен, слишком почитаемых, чтобы их можно было заподозрить в невежестве или
обмане.
     Это, безусловно, будет поворотный  пункт  в  истории  науки,  который
откроет новую эру, - возбужденно думал он.
     Однако, открыв  двумя  днями  позже  ведущие  лондонские  газеты,  он
обнаружил: колонку о футболе, колонку о гольфе, целую полосу,  посвященную
курсу акций, большую серьезную статью в Таймс. о повадках чибисов, - и  ни
одного упоминания  о  тех  чудесах,  свидетелем  которых  он  стал.  Мейли
рассмеялся, увидев его разочарованное лицо.
     - Мир сошел с ума, господа, - сказал Мелоун. - Мир обезумел!  Но  это
еще не конец.

     Глава XIII

     В КОТОРОЙ В БОЙ ВСТУПАЕТ

     ПРОФЕССОР ЧЕЛЛЕНДЖЕР

     Профессор Челленджер был не в духе, и, как всегда  в  таких  случаях,
все домочадцы были об этом осведомлены. Последствия его гнева  сказывались
не только на тех, кто его окружал, - в прессе время от времени  появлялись
грозные послания, на чем свет стоит поносившие  какого-нибудь  несчастного
оппонента, которые оскорбленный громовержец рассылал, восседая  в  суровом
величии в своем кабинете, с высот квартиры на Виктория-Уэст-Гарденс. Слуги
едва осмеливались входить  в  комнату,  где  за  столом  сидел  мрачный  и
распаленный от злости человек  с  нечесаной  гривой  и  косматой  бородой,
поднимавший лицо от бумаг, словно лев, которого  заставили  оторваться  от
кости. Одна лишь Энид могла нарушить его уединение в такие минуты, но даже
у нее порой сердце замирало  от  страха,  -  такое  случается  и  с  самым
отважным  укротителем,  когда  он  открывает  клетку.  Конечно,   и   Энид
доставалось от него, но ей, по  крайней  мере,  не  приходилось  опасаться
рукоприкладства, которое он частенько допускал по отношению к другим.
     Порой приступы гнева у знаменитого профессора имели под собой  вполне
материальные причины.
     - Печень расшалилась, - частенько говаривал  он,  оправдываясь  после
очередной вспышки. Но на сей раз у него были  все  основания  сердиться  -
опять этот спиритизм!
     Буквально на каждом шагу ему приходилось сталкиваться  с  ненавистным
предрассудком, который шел  вразрез  с  его  работой  и  жизненным  кредо.
Профессор пытался не  обращать  на  него  внимания,  насмехался  над  ним,
относился  к  нему  с  презрением  -  но  он,  треклятый,  так  и  норовил
вторгнуться в его жизнь и в очередной раз напомнить о себе. В  понедельник
профессор, казалось бы, окончательно расправился с ним в своих статьях,  а
в субботу его призрак вновь маячил перед ним.  Какая,  в  сущности,  чушь!
Профессору казалось, что его отвлекают от важных,  животрепещущих  проблем
Вселенной и заставляют тратить  время  на  сказки  братьев  Гримм  или  на
призраков,  созданных  воображением  какого-нибудь  падкого  на   сенсации
беллетриста.
     И с каждым днем становилось все хуже. Сначала эти люди сбили  с  пути
верного Мелоуна, который, при всей своей простоте, был вполне  нормальным,
здравомыслящим  человеком,  -  теперь  он  поддался   искушению   и   стал
исповедовать порочные идеи спиритов.  Затем  они  совратили  и  Энид,  его
малышку, единственного человека, связывающего его с миром  всех  остальных
людей: она согласилась с доводами Мелоуна.  Более  того,  сама  искала  им
подтверждения. И он напрасно убил время, выводя на  чистую  воду  медиума,
мошенника и интригана, который передавал вдове послания покойного  мужа  в
расчете подчинить бедную женщину себе. В данном случае все было  очевидно,
Энид этого и не отрицала, но  ни  она,  ни  Мелоун  не  допускали  широких
обобщений.
     - Жулики есть везде, - говорили они.  -  Но  мы  должны  исходить  из
презумпции невиновности.
     Все это было нехорошо, но худшее еще только предстояло. Дело  в  том,
что один из спиритуалистов публично посрамил профессора - и кто?  Человек,
который сам признался, что не имеет образования, и который профессору даже
в подметки бы не годился, коснись дело любой другой области  человеческого
знания! И вот во время публичного диспута... Впрочем, все по порядку.
     Так вот, Челленджер, глубоко презиравший всех, кто  не  разделял  его
взглядов, и не имевший должного представления о предмете, о  котором  идет
речь, в роковой для себя момент заявил, что  готов  спуститься  со  своего
Олимпа и сразиться в споре с любым представителем противоположной  партии,
какого та только соизволит предложить.
     Я вполне  отдаю  себе  отчет  в  том,  -  писал  Челленджер,  -  что,
опустившись до этого, я, как и любой другой  представитель  науки  с  моей
репутацией, рискую оказать слишком много чести абсурдным и  фантастическим
заблуждениям, на что при других обстоятельствах их апологеты не могли бы и
рассчитывать, но мы должны исполнить свой долг перед обществом и,  изредка
отвлекаясь от серьезных дел, тратить время на  то,  чтобы  поганой  метлой
выметать паутину предрассудков,  которая,  разрастаясь,  способна  нанести
серьезный ущерб, если только ее вовремя не разрушать жрецам Науки.
     Вот так, со свойственной ему  самоуверенностью,  шел  наш  Голиаф  на
битву со своим скромным противником, в  прошлом  помощником  печатника,  а
ныне  редактором  издания,  посвященного  проблемам  спиритизма,   которое
Челленджер называл не иначе как жалкая газетенка.
     Обстоятельства  диспута  стали  достоянием  широкой   общественности,
поэтому нет  необходимости  пересказывать  в  подробностях  это  печальное
событие. Анналы донесут до  будущих  поколений  тот  исторический  момент,
когда  славный  ученый  муж  вошел  в  Куинс-Холл,  сопровождаемый  своими
сторонниками-рационалистами, которые желали стать  свидетелями  полного  и
окончательного посрамления мистиков. Присутствовало  также  большое  число
этих несчастных обманутых душ, которые все же надеялись, что их  избранник
не будет безжалостно брошен на алтарь  оскорбленной  Науки.  Представители
двух фракций до отказа заполнили зал, взирая друг на друга с  нескрываемой
враждебностью, такие же чувства, должно  быть,  за  тысячу  лет  до  этого
испытывали голубые и зеленые, сошедшиеся на Константинопольском ипподроме.
Слева от сцены дружными  рядами  расположились  несгибаемые  рационалисты,
считавшие викторианцев-агностиков  доверчивыми  простаками  и  укреплявшие
свою веру регулярным чтением Литерари газетт и Фрифинкера.
     Среди  собравшихся  были  доктор  Джозеф  Баумер,  известный   своими
лекциями о несостоятельности религиозных представлений,  и  мистер  Эдуард
Моулд, который весьма красноречиво разглагольствовал о праве  человека  на
бренное тело и душу, способную умереть. Напротив  них,  словно  размахивая
орифламмой, сверкал своей рыжей бородой Мейли. По  одну  сторону  от  него
сидела жена, по другую - Мервин, журналист; их  плотным  кольцом  окружали
убежденные сторонники, представители духовного союза Куин-Сквер, Духовного
колледжа, а также других церквей и религиозных общин,  собравшиеся,  чтобы
поддержать своего избранника в его безнадежной затее. В толпе  можно  было
различить милые  лица  Болсоувера,  бакалейщика,  и  его  друга  Тербейна,
медиума-носильщика, аскетическую фигуру преподобного Чарльза Мейсона, Тома
Линдена, в конце концов выпущенного  из  тюрьмы,  миссис  Линден,  .кружок
спасения. - в полном составе, доктора Аткинсона, лорда Рокстона, Мелоуна и
многих других. Посередине, словно  разделяя  две  партии,  величественный,
толстый и флегматичный, восседал судья Гейверсон из Отделения  королевской
скамьи, который согласился председательствовать. Обращал на себя  внимание
тот факт, что официальная церковь осталась в стороне, не проявив  интереса
к этому животрепещущему спору, который затрагивал самые основы, можно даже
сказать,  жизненные  центры  истинной  религии.  Впавшие  в  спячку   либо
пребывающие в благодушном состоянии святые отцы  не  могли  осознать,  что
живой интеллект нации пристально  изучает  их  организм,  пытаясь  понять,
обречена ли  церковь  на  полное  вымирание  или  же  способна  в  будущем
возродиться в новом обличье.
     На сцене в одном углу, окруженный своими многоумными последователями,
восседал профессор  Челленджер,  торжественный  и  грозный,  с  агрессивно
выпяченной бородой и неким подобием улыбки на устах; его живые серые глаза
были полуприкрыты, что придавало всему его облику еще  более  высокомерный
вид. В другом углу сцены примостился скромный невзрачный человек  с  такой
маленькой головой, что в шляпе Челленджера он бы  просто  утонул.  Человек
этот выглядел очень бледным и то и дело с робким, извиняющимся видом кидал
умоляющий взгляд на своего осанистого противника. Но те, кто  поближе  был
знаком с Джеймсом Смитом, не очень беспокоились за него,  так  как  знали,
что за кроткой и непритязательной наружностью скрывается  столь  блестящее
владение предметом, как его практической, так  и  теоретической  стороной,
каким редко кто может похвастаться. Ученые мужи  из  Общества  Психических
Исследований - сущие дети в  сравнении  с  ним,  если  говорить  о  знании
духовных проблем, ибо вся жизнь таких, как он, посвящена различным  формам
общения  с  невидимым  миром.  Правда,  при  этом  подобные  люди   подчас
утрачивают связь с  миром,  в  котором  живут,  и  от  них  нет  пользы  в
повседневных делах, но что касается Смита, то издание газеты и руководство
большой, разбросанной по всей стране общиной заставляло его крепко  стоять
на ногах, а выдающиеся природные способности, не испорченные  бесполезными
сведениями, позволили ему всего себя посвятить  той  единственной  области
знания, которая открывает широкие горизонты для самого яркого ума. И  вряд
ли Челленджер отдавал себе отчет в том, что предстоящая  дискуссия  должна
была развернуться между дилетантом, блестяще эрудированным, но  скользящим
по поверхности предмета, и сосредоточенным,  углубленно  изучившим  вопрос
профессионалом, каким был его оппонент.
     Собравшиеся были едины во мнении, что первые полчаса речи Челленджера
были образцом  ораторского  мастерства  и  продуманной  аргументации.  Его
мощный трубный голос, который мог принадлежать  лишь  человеку  с  грудной
клеткой объемом в пятьдесят кубических дюймов, взлетал и замирал  в  точно
найденном ритме, который завораживал слушателей. Он был рожден  для  того,
чтобы покорять аудиторию, - истинный лидер, способный повести человечество
за собой. Многословный,  остроумный  и  убедительный,  профессор  подробно
остановился  на  возникновении  анимизма  среди  дикарей,  открытых   всем
стихиям, неспособных объяснить, почему  идет  дождь  или  гремит  гром,  и
видящих лишь добрый или дурной знак в тех природных явлениях, которые ныне
Наука сумела описать и объяснить.
     Следовательно, вера в то, что вне нас существуют  духи  или  какие-то
невидимые существа, основывалась на  ложных  посылках,  и  среди  наименее
образованной части общества вера эта  странным  атавизмом  возрождается  в
наши дни. Долг Науки - противостоять подобным  тенденциям  к  регрессу,  и
лишь осознание своего долга заставило профессора покинуть тишь кабинета  и
появиться  на  сцене  при  большом  скоплении  людей.  Затем  он   вкратце
охарактеризовал спиритизм, причем в тех выражениях, которые приняты  среди
противников  этого  движения.  Со   слов   Челленджера   возникла   весьма
неприглядная картина, состоящая из  щелканья  суставами,  фосфоресцирующей
краски, наскоро сшитых из  холста  привидений,  отвратительной  и  грязной
сделки между останками покойного мужчины,  с  одной  стороны,  и  вдовьими
слезами, с другой. Люди, повинные в этом, - гиены  в  человечьем  обличье,
способные  наживаться  за  счет  чужих   могил.   (Восторженные   возгласы
рационалистов,  иронические  смешки  спиритуалистов.)  Однако   не   стоит
подозревать в мошенничестве всех подряд.  (Спасибо,  профессор!  -  громко
выкрикнул кто-то из рядов оппонентов.) Ведь остальные -  попросту  идиоты.
(Смех.) Ну разве может считаться преувеличением, если мы  назовем  идиотом
человека, готового поверить, что его покойная бабушка станет посылать  ему
весточки через ножку обеденного стола? И разве хоть кто-нибудь из  дикарей
опускался до столь диких  предрассудков?  Эти  люди  отняли  у  смерти  ее
величие и своим грубым вторжением  нарушили  безмятежный  покой  могильной
плиты, - отвратительный, богомерзкий поступок. Ему неловко, что приходится
прибегать к столь сильным словам, но  только  скальпелем  или  прижиганием
можно  уничтожить  злокачественную  опухоль.  И   не   пристало   человеку
углубляться в теоретизирование о природе жизни за могильной  чертой,  -  у
него и в этом мире достаточно дел. Жизнь прекрасна, и  человек,  способный
оценить ее радости и налагаемые ею обязанности, не станет тратить время на
лженауку, в основе которой лежит обман, неоднократно разоблаченный  и  все
же  привлекающий  все  новые  и  новые  толпы  полоумных  фанатиков,   чья
патологическая   доверчивость    и    противоречащая    здравому    смыслу
предубежденность делает их глухими к голосу рассудка.
     Таковы были, в общих чертах, основные положения его  блестящей  речи,
открывшей диспут. Материалисты разразились бурной  овацией,  спиритуалисты
чувствовали себя не в своей тарелке. И тогда поднялся их оратор,  бледный,
но исполненный решимости противостоять этому сокрушительному натиску.
     В его голосе, да и во всем облике не было ничего от того, что  делало
Челленджера столь  привлекательным,  но  говорил  он  внятно  и  аргументы
подбирал с той безошибочностью, которая отличает мастерового,  досконально
изучившего  свой  инструмент.  Поначалу  он  держался  в  высшей   степени
деликатно и даже примирительно, так что  можно  было  подумать,  будто  он
робеет. Казалось, он сознавал, насколько самонадеянно  со  стороны  такого
малообразованного человека,  как  он,  сойтись  в  споре  с  прославленным
оппонентом. И в то же время полагал, что среди  многочисленных  достижений
профессора - достижений, заставивших весь мир заговорить  о  нем,  -  есть
одно упущение, о  котором  нельзя  не  упомянуть.  Красноречие  профессора
привело его в восторг, но что касается содержащихся в речи постулатов,  то
при ближайшем рассмотрении они удивляют, если не сказать больше - вызывают
презрение. Похоже на то, что при подготовке своей речи профессор обложился
всей антиспиритуалистической литературой,  какую  только  мог  сыскать,  -
весьма сомнительный источник информации по этому вопросу, -  и  совершенно
упустил из виду работы, авторы которых опираются исключительно на практику
и собственную убежденность.
     Все эти разговоры о щелканье суставами и  прочих  штучках  по  своему
невежеству лучше бы подошли викторианской эпохе, что же касается  эпизода,
в котором бабушка якобы разговаривала через ножку стола,  то  он,  оратор,
сомневается  в  объективности  такого  описания  спиритического  феномена.
Подобные  примеры  напоминают  шутки  о  пляшущих  лягушках,   которые   в
значительной степени мешали признанию результатов первых опытов Вольта,  и
не делают  чести  профессору  Челлен