Артур Конан-Дойль.
     Страна туманов

                                                       Преподобному
                                                       Джорджу Вэйл-Оуэну,
                                                       в знак симпатии,
                                                       восхищения и дружбы


     Глава I

     В КОТОРОЙ СПЕЦИАЛЬНЫЕ КОРРЕСПОНДЕНТЫ

     ПРИСТУПАЮТ К РАБОТЕ

     Общеизвестно,   что   имя   профессора    Челленджера    неоднократно
использовалось в новейшей беллетристике самым бестактным образом.  Дерзкий
автор помещал его в немыслимые романтические  ситуации,  чтобы  поглядеть,
как тот к этому отнесется.  Реакция  последовала  незамедлительно.  Ученый
привлек писателя за клевету,  предпринял  неудачную  попытку  конфисковать
злополучную книгу, устроил погром на  Слоун-стрит,  дважды  лично  угрожал
автору  и  в  результате  потерял  место  лектора   в   Лондонской   школе
субтропической гигиены. И, однако, можно сказать,  что  все  обошлось  еще
достаточно мирно.
     Дело в том, что за последнее время профессор  как-то  сник.  Огромные
плечи его ссутулились. В ассирийской окладистой  бороде  блеснула  седина,
взгляд утратил былую агрессивность,  а  голос  хоть  и  раскатисто  гремел
по-прежнему, но теперь его хозяин не стремился уже заглушить всех  вокруг.
И все же профессор оставался опасным, и  окружающие  с  тревогой  понимали
это. Вулкан не потух, а лишь затаился, о чем говорило  постоянное  угрюмое
ворчание, грозившее новым извержением. Жизнь научила  профессора  многому,
но он продолжал сопротивляться ее урокам.
     Перемена произошла в нем после  определенного  события,  а  именно  -
после  смерти  любимой  жены.  Маленькая  женщина,  словно  птичка,  свила
гнездышко в сердце этого великана. Он же, как это часто бывает с  сильными
людьми, относился с особенной нежностью и заботливостью  к  этому  слабому
созданию. Отдавая, она, как все кроткие и тактичные женщины, получала все.
И потому,  когда  жена  неожиданно  умерла  от  осложнившегося  пневмонией
гриппа, ученый, казалось, был сражен навсегда.  Но  он  все  же  поднялся,
печально усмехаясь, как нокаутированный боксер, готовый к новым раундам  с
Судьбой. Однако это был уже другой человек, и, если бы не помощь и  забота
его дочери Энид, ученый, возможно,  никогда  не  оправился  бы  от  удара.
Именно  она,  зная,  чем  можно  заинтересовать  страстную,   склонную   к
соперничеству натуру отца, подсовывала ему разные  факты  и  информацию  и
добилась, наконец, того, что он вновь включился в жизнь. Только когда отец
опять  почувствовал  интерес  к  спорам,  воспылал  былой   ненавистью   к
журналистам и начал ворчать почем  зря  на  окружающих,  она  успокоилась,
поняв, что он на пути к выздоровлению.
     Энид Челленджер была необыкновенной девушкой и, несомненно, заслужила
того, чтобы ей посвятили несколько строк. От отца она унаследовала  волосы
цвета воронова крыла, а от матери - голубые глаза и белоснежную кожу. Она,
пожалуй, не была красавицей, но, где бы она  ни  появлялась,  все  взгляды
устремлялись к ней. Она казалась тише воды  ниже  травы,  но  дух  ее  был
силен. С детства у нее был выбор: либо противопоставить себя отцу и  стать
личностью, либо уступить его напору и превратиться  в  марионетку.  У  нее
хватило умения остаться собой, уступая отцу, когда на того  накатывало,  и
проявляя твердость  в  более  благополучные  времена.  В  последние  годы,
чувствуя, что ей  становится  все  труднее  сохранять  независимость,  она
начала  работать.  Пописывая  в  лондонские  газеты,   девушка   настолько
преуспела в журналистике, что ее имя стало известным на Флит-стрит. В этом
предприятии ей очень помог давний друг отца, мистер Эдуард Мелоун из Дейли
газетт., имя которого, возможно, уже знакомо читателю.
     В Мелоуне еще можно было узнать того атлета-ирландца, который в  свое
время успешно выступал в международном матче регбистов, хотя жизнь изрядно
потрепала его. Он изменился с тех пор, как убрал с глаз  долой  бутсы.  Но
хотя мускулатура его заметно сдала, а суставы окостенели, мозг по-прежнему
работал  преотлично.  Юноша  превратился  в  мужчину.   Внешне   он   мало
переменился,  разве  что  усы  стали  погуще,  округлилась  талия,  а  лоб
прорезали морщины - следы новых условий жизни в послевоенном мире. Он слыл
уже известным журналистом и подающим  надежды  молодым  писателем.  Многим
казалось странным, что Мелоун все еще оставался холостяком, но в последнее
время появилась надежда, что Энид Челленджер исправит это упущение.  Стоит
ли добавлять, что они были большими друзьями?
     Был воскресный октябрьский вечер; в нависшем еще с утра над  Лондоном
тумане  поблескивали  первые  огоньки.  Окна  четвертого  этажа   квартиры
профессора Челленджера на Викториа-Уэст-Гарденс плотно окутывала  туманная
мгла. Снизу доносился слабый шум проезжавшего транспорта,  но  сама  улица
оставалась невидимой - лишь неясный отблеск говорил  о  ее  существовании.
Профессор Челленджер сидел у камина, засунув руки в карманы  и  вытянув  к
огню крупные кривоватые ноги. Одет он был с небрежностью истинного  гения:
рубашка со свободным воротничком, темно-бордовый, завязанный большим узлом
галстук и вельветовый пиджак черного цвета. Все вместе, включая окладистую
бороду,  создавало  облик  стареющего  представителя  богемы.  Рядом,  уже
готовая к выходу, сидела его дочь, на ней было черное платье с укороченной
юбкой, круглая  шляпка  и  прочие  модные  штучки,  под  которыми  женщины
умудряются скрывать ту красоту, которой их щедро одарила природа. У  окна,
держа в руках шляпу, стоял, поджидая ее, Мелоун.

     - Энид, мне кажется, нам пора идти. Уже почти семь, - сказал он.
     Они писали совместно серию статей о лондонских церквях и  религиозных
сектах и потому каждое воскресенье  отправлялись  в  новое  место,  готовя
очередной материал для газеты.

     - До восьми еще уйма времени, Нэд.

     -  Присаживайтесь,  сэр!  Присаживайтесь!   -   загудел   Челленджер,
пощипывая бороду - явный признак того, что у него портится  настроение.  -
Ничто так не выводит меня из себя, как человек, стоящий у меня за  спиной.
Несомненный атавизм, страх, что тебя стукнут по голове дубиной или  всадят
кинжал в спину, но с этим чувством не справиться. Вот так.  И  ради  всего
святого, положите шляпу! А то у вас такой вид,  будто  вы  опаздываете  на
поезд.

     - Обычное состояние журналиста. Если мы не будем спешить, поезд уйдет
без нас. Энид начала это понимать. Впрочем, в одном вы правы -  времени  у
нас еще много.

     - Вам далеко ехать? - спросил Челленджер.
     Энид сверилась с записной книжкой.

     - Мы уже побывали в семи  местах.  Прежде  всего,  в  Вестминстерском
аббатстве, на самой пышной службе;  были  также  у  Святой  Агаты,  в  так
называемой  .высокой.  церкви,  и  в  Тюдоров-ской  -  .низкой.   Посетили
католиков в Вестминстерском  соборе,  пресвитериан  -  на  Энделл-стрит  и
унитариев  -  на  Глостер-сквер.  Но  сегодня   нам   захотелось   чего-то
необычного, и мы решили отправиться к спиритуалистам.
     Челленджер свирепо фыркнул, как разъяренный бык.
     - На следующей неделе вас, пожалуй,  потянет  в  сумасшедший  дом,  -
сказал он. - Не хотите ли вы сказать, Мелоун, что  у  этих  безумцев  есть
своя церковь?
     - Я специально занимался этим вопросом, - ответствовал Мелоун. -  Моя
обычная тактика - сначала изучить голые факты и цифры. В Великобритании  у
нас свыше четырехсот зарегистрированных церквей.
     Челленджер расфыркался так, что, казалось, поблизости  пасется  целое
стадо свирепых быков.
     -  Глупость  людская  поистине  беспредельна!  Homo   sapiens!   Ноmо
idioticus! Кому они там молятся? Духам?
     - Вот это нам и предстоит выяснить. Собственно, об этом и будет  сама
статья. Я разделяю ваше к ним отношение, а вот Аткинсон из больницы Святой
Марии, с которым я недавно беседовал, думает иначе. А ведь  он  восходящая
звезда хирургии.
     - Слышал о нем. Кажется, специалист по цереброспинальной хирургии?
     - Совершенно точно. Очень уравновешенный  и  компетентный.  Считается
большим специалистом в психических исследованиях - к этой  области  знания
относится и спиритуализм.
     - Тоже мне область знания!
     - Во всяком случае, так принято считать. Сам он относится к  подобным
вещам весьма серьезно. Я консультировался с ним, когда  мне  потребовалась
нужная информация. Он знаком с  их  литературой.  И  знаете,  что  он  мне
сказал? Эти люди - пионеры человечества!
     - В Бедламе им место, -  прорычал  Челленджер.  -  И  при  чем  здесь
литература? Какая еще там у них литература?
     - Это особая статья. У Аткинсона по этому вопросу пятьсот томов, и он
все же жаловался, что в  его  библиотеке  многое  отсутствует.  Существует
обширная  спиритуалистическая   литература   на   французском,   немецком,
итальянском языках, не считая нашего.
     - Слава Богу, что психи водятся не только у нас. Ну и галиматья!
     - А ты читал что-нибудь, отец? - спросила Энид.
     - Вот еще! У меня нет времени, чтобы удовлетворить хотя  бы  половину
моих истинно научных интересов. Какой вздор ты несешь, Энид!
     - Прости, отец. Но ты был так убедителен...  Я  подумала,  ты  что-то
знаешь.
     Челленджер  крутанул  своей  массивной  головой  и  бросил  на   дочь
испепеляющий взгляд.
     - Человек, наделенный логическим умом  и  первоклассным  интеллектом,
сразу понимает, где истина, а где - вздор; ему не обязательно  углубляться
в существо вопроса. По-твоему, я должен  досконально  изучить  математику,
чтобы заявить об ошибке человека, доказывающего, что два  и  два  -  пять?
Может, мне снова засесть за физику и уничтожить  набор  своих  .Principia.
из-за того, что какой-то мошенник или дурак утверждает, будто  стол  может
подниматься в воздух, несмотря на существование закона тяготения?  Неужели
нужно изучить пятьсот томов, чтобы дорасти до уровня полицейского, который
всегда разберется, кто перед ним - мошенник или честный человек? Энид, мне
стыдно за тебя!
     Дочь весело засмеялась.
     - Папа, прекрати рычать на меня. Сдаюсь. По правде говоря, я тоже так
думаю.
     - И все же их поддерживают весьма достойные люди, - произнес  Мелоун.
- Что вы скажете о Лодже, Круксе и прочих уважаемых гражданах?
     - Не стройте из себя дурака, Мелоун. И у великих есть слабые стороны.
Своего рода оскомина на здравый смысл. Неожиданно впадаешь в идиотизм. Что
и произошло с этими людьми. Нет, Энид, я не знаком с их  доказательствами,
да и не собираюсь знакомиться: существуют очевидные вещи.  Если  постоянно
пересматривать всякое старье, когда же заниматься новыми  проблемами?  Все
давно ясно, доказательствами здесь служат здравый смысл, английский  закон
и поддержка всех здравомыслящих европейцев.
     - Понятно, - отозвалась Энид.
     - Однако, - продолжал профессор, -  готов  признать,  что  иногда  мы
имеем дело с простительными заблуждениями.
     Голос  его  зазвучал  тише,  а  выразительные  серые  глаза  печально
уставились в пространство.
     - Я  знаю  случаи,  когда  мощнейший  интеллект  -  мой  собственный,
например, - на какое-то мгновение сдавал.
     Мелоун  почувствовал,  что  в   словах   профессора   кроется   нечто
интересное.
     - И что же, сэр?
     Челленджер колебался. Он, казалось, боролся с собой. Ему было  трудно
говорить. Но, набравшись мужества, он, как бы откинув  от  себя  сомнения,
приступил к рассказу.
     - Ты ничего не знаешь об этом, Энид. Это  очень  личное  переживание.
Впрочем, наверняка, чепуха. Потом я всякий раз  заливался  краской  стыда,
стоило мне только вспомнить, как я чуть было не поверил в этот бред.  Даже
самых закаленных людей можно застать врасплох.
     - Да, и что же, сэр?
     - Все произошло после смерти моей жены. Вы ведь знали ее,  Мелоун?  И
можете понять, каково мне пришлось  тогда.  Это  случилось  в  ночь  после
кремации... Не могу вспоминать  об  этом  без  ужаса.  Бесконечно  дорогое
крошечное тельце опускалось все ниже, потом его лизнули языки  пламени,  и
дверца захлопнулась.
     Беззвучные рыдания сотрясали  крупное  тело  профессора,  он  прикрыл
глаза большими волосатыми руками.
     - Зачем я только рассказываю об этом? Ладно, так уж вышло. Пусть  это
послужит вам уроком Так вот... Той ночью - после  кремации  -  я  сидел  в
холле. А она, - он указал на Энид,  -  спала  рядышком.  Прямо  в  кресле,
бедная малышка. Вы ведь бывали в нашем доме на Ротерфилд, Мелоун. Там  был
огромнейший холл. Я сидел у камина, комната  утопала  в  полутьме,  и  мой
разум тоже погрузился во тьму. Нужно было разбудить дочь и отправить ее  в
постель, но она так сладко спала, откинувшись в кресле, что я  не  решился
ее беспокоить. Было, наверное, около часу  ночи;  помнится,  луна  светила
сквозь мутное стекло. Я сидел и думал. А потом услышал...
     - Что, сэр?
     -  Звуки.  Сначала  тихие,  вроде  тиканья  часов.  Потом  громче   и
отчетливее: тук-тук-тук. И тут случилась  странная  вещь  -  то,  из  чего
доверчивые люди впоследствии создают легенды. Надо  сказать,  что  у  моей
жены была особенная манера стучать в дверь. Своими  маленькими  пальчиками
она как бы отбивала незатейливую мелодию. Она и меня приучила, и потому мы
всегда знали о приходе друг друга. Так вот, мне почудилось -  ведь  я  был
тогда как  помешанный,  -  что  стуки  обрели  знакомый  ритм.  Я  пытался
выяснить, откуда они доносятся, но так и не  сумел.  Вы,  конечно,  можете
себе представить, как я старался установить их источник. По моим догадкам,
он находился где-то наверху.  Я  потерял  представление  о  времени.  Стук
повторился не менее десятка раз.
     - Отец, ты никогда не рассказывал об этом!
     - Нет. Но я разбудил тебя. И попросил посидеть со мной тихо.
     - Вот это я помню.
     - Мы сидели затаившись, как мышки, но больше ничего  не  повторилось.
Все кончилось. Обычный обман чувств. Может, в дереве  завелся  жучок,  или
плющ шелестел снаружи... Ритм мог возникнуть и в моем  воспаленном  мозгу.
Вот так человек впадает в детство и начинает валять  дурака.  Этот  случай
стал для меня уроком. Я понял, что чувства могут обмануть  даже  умнейшего
из умнейших.
     - Но как вы можете знать, сэр, с точностью,  что  это  не  была  ваша
жена?
     - Чушь, Мелоун! Чушь! Я видел, как пламя охватило  ее.  Ну,  что  там
могло остаться?
     - Ее душа. Дух.
     Челленджер тоскливо покачал головой.
     - Дорогое мне тело распалось на составные элементы: газообразная  его
часть улетучилась, а твердые частицы выгорели и превратились в  прах.  Это
был конец. Ничего не осталось. Со смертью все кончается, Мелоун. Разговоры
о душе - это пережиток анимизма  древних.  Предрассудок.  Миф.  Скажу  как
физиолог: человека можно заставить совершать злодеяния или  достичь  высот
добродетели  путем  манипуляций  с  сосудами  мозга.  Гарантирую,  что   в
результате операции я превращу Джекиля в Хайда. Другой  добьется  того  же
путем гипноза. Алкоголь тоже сойдет. Или  сильнодействующие  лекарственные
препараты. Так что все это  заблуждения,  Мелоун!  Выдумки!  Другой  жизни
нет... ночь - вечная ночь... долгий отдых для усталого труженика.
     - Печальная философия.
     - Лучше печальная, чем лживая.
     - Возможно, вы  правы.  В  такой  позиции,  во  всяком  случае,  есть
мужество. У меня нет возражений. Мой разум на вашей стороне.
     - А вот я инстинктивно против! - вскричала Энид. - Как хотите, а я не
могу в это поверить. - Она обвила руками могучую шею отца. - Вы никогда не
убедите меня, что тебя, папочка, с твоим исключительным  умом  и  величием
духа после смерти ждет судьба каких-нибудь сломанных часов.
     -  Четыре  ведра  воды  и  мешок  минеральных  солей,  -   проговорил
Челленджер, с улыбкой высвобождаясь из  объятий  дочери.  -  Вот  из  чего
состоит твой папочка, дорогая, и тебе придется примириться с этим.  Однако
уже  без  двадцати  восемь.  Я  жду  вас  на  обратном  пути,  Мелоун.   С
удовольствием выслушаю рассказ о ваших приключениях в стане этих безумцев.

     Глава II

     В КОТОРОЙ ОПИСЫВАЕТСЯ ВЕЧЕР

     В СТРАННОЙ КОМПАНИИ

     Любовные дела Энид Челленджер и Эдуарда Мелоуна не  должны  волновать
читателя хотя бы по той причине, что до них нет дела самому  автору.  Всем
молодым людям свойственен инстинкт продолжения человеческого рода. Мы же в
своем  сочинении  пытаемся  рассказать  о  делах  не  столь  банальных   и
представляющих больший интерес. Об их  взаимной  склонности  мы  упомянули
лишь для того, чтобы была понятнее  их  доверительная  близость  и  нежное
товарищество. Если англо-кельтский мир и стал  в  чем-то  лучше,  так  это
прежде всего  связано  с  тем,  что  отошли  в  прошлое  хитрые  уловки  и
ханжество, и теперь юноши и  девушки  могут  беспрепятственно  встречаться
друг с другом и быть просто друзьями.
     Проехав  по  Эджвер-роуд,  такси  с  нашими  искателями   приключений
свернуло на боковую улочку под  названием  Хелбек-Террас.  Там,  в  унылой
веренице кирпичных домов, ярко светилась одна арка. Такси подкатило  прямо
к ней, и водитель распахнул дверцу.
     - Это и есть Церковь спиритуалистов, - сказал он. Кивком поблагодарив
клиентов за щедрые чаевые,  он  прибавил  простуженным  голосом  человека,
добывающего себе пропитание в любую  погоду.  -  Сплошное  надувательство,
сэр.
     Успокоив таким образом свою совесть, он вновь уселся на  водительское
сидение, и минуту спустя красные огоньки фар уже растаяли в темноте.
     Мелоун от души рассмеялся.
     - Vox populi1, Энид. Вот вам отношение народа.
     - Между прочим, и наше тоже.
     - Но мы своей статьей поневоле сделаем им рекламу.  Не  думаю,  чтобы
наш водитель одобрил это. Клянусь  Юпитером,  мы  можем  не  протолкнуться
внутрь.
     У входа в церковь теснилось множество людей, а  человек,  стоящий  на
верхних ступенях, убедительно просил собравшихся разойтись.
     - Ничего не выйдет, друзья. Сожалею, но ничем не могу помочь. Полиция
и так уже грозилась  привлечь  нас  к  ответственности  за  скученность  в
помещении. - Он позволил себе пошутить:  -  Никогда  не  слышал,  чтобы  у
ортодоксальной церкви были такие проблемы. Вот уж нет.
     - Я приехала из самого Хаммерсмита, - раздался чей-то плачущий голос.
Свет упал на измученное, полное страдания лицо невысокой женщины в  черном
с ребенком на руках. Она-то и произнесла эти слова.
     - Вы к ясновидице? - отозвался привратник  с  пониманием.  -  Советую
оставить свой адрес, и я сообщу, когда миссис Деббс  сможет  вас  принять.
Все лучше, чем мучиться в сутолоке, не зная, дойдет ли до вас  очередь.  А
так она займется лично вами. Не толкайтесь, сэр, это не  поможет...  А  вы
кто такие?.. Журналисты?.. - он схватил Мелоуна за локоть.  -  Вы  сказали
журналисты? Но ведь пресса нас  бойкотирует?  Если  не  верите,  раскройте
субботний  номер  Таймс.  на  той  странице,  где  публикуются  расписания
церковных служб. О нас ни словечка. А из какой вы  газеты?  Дейли  газетт?
Ого, наши акции растут. А ваша дама тоже оттуда?.. Специальная статья? Вот
это да! Идите за мной, сэр, и держитесь поближе. Постараюсь что-нибудь для
вас сделать. Запирай, Джо! Успокойтесь, друзья, и расходитесь.  Ничего  не
поделаешь!  Вот,  глядишь,  выстроим  помещение  побольше,  тогда  милости
просим... Сюда, мисс.
     Они опять  спустились  на  улицу,  обошли  здание  и  приблизились  к
маленькой дверце, над которой горел красный фонарь.
     - Я хочу вывести вас сразу на помост - в зале совсем нет места.
     - Силы небесные! - воскликнула Энид.
     - Там вам будет лучше видно, мисс, а если повезет, медиум скажет  вам
несколько слов. У тех, кто сидит ближе,  всегда  больше  шансов.  Входите,
сэр!
     Они оказались в небольшой неопрятной комнате с грязно-белыми стенами,
сплошь увешанными шляпами и накидками. Сух