политические  махинаторы.  Эти  попытки  соперничающего  отдела
сыграть на его трудностях особенно возмущали Франклина, и когда ближний  бой
принимал слишком уж беззастенчивый характер, он обращался к начальнику ферм.
   - Черт бы меня побрал, Тед, - кричал  он  по  визифону,  -  ты  такой  же
мясник, как я! В каждой тонне планктонного сырья,  которое  ты  поставляешь,
полмиллиарда рачков, а у каждого из них столько же права на жизнь, свободу и
счастье, сколько у моих китов. Так что не прикидывайся чистеньким. Рано  или
поздно Тхеро и до тебя доберется, это только первый шаг.
   - Допускаю, что ты прав, Уолтер, - бодро соглашался  злодей.  -  Но  я-то
надеюсь, что наш отдел меня  переживет.  Трудно  заставить  людей  проливать
слезы из-за рачков - у них нет таких милых десятитонных крошек.
   Что   верно,   то   верно.   Как   провести   границу   между   слезливой
сентиментальностью  и  гуманизмом?  Франклин   вспомнил   недавно   виденную
карикатуру: кто-то грубо срывает  кочан  капусты,  кочан  кричит,  а  рядом,
протестующе вскинув руки, стоит Тхеро. Художник  никому  не  отдавал  своего
голоса, он лишь выражал точку зрения тех,  кто  говорил  -  "много  шума  из
ничего". Возможно, через несколько недель все  и  кончится  -  надоест  этот
предмет, и люди примутся спорить о чем-нибудь другом. Да нет, вряд ли.
   Первая же телевизионная передача показала, что Тхеро -  мастер  создавать
общественное мнение; он не даст железу остыть...
   Меньше месяца понадобилось Тхеро, чтобы собрать десять процентов голосов,
нужных по конституции для созыва следственной комиссии.
   Конечно, то, что одна десятая  человечества  требовала  обнародовать  все
факты, еще не означало полного согласия с Тхеро; просто люди любопытны, да к
тому же очень уж интересно наблюдать, как одно из государственных управлений
обороняется, ведя арьергардный  бой.  Сама  по  себе  следственная  комиссия
ничего не означала. Все решит голосование по ее отчету, а до этого еще  есть
время, по крайней мере несколько месяцев.
   Одним из неожиданных следствий электронной революции двадцатого века было
то, что впервые в истории стало возможным  устроить  во  всем  мире  истинно
демократическое правление - то есть  каждый  гражданин  мог  высказать  свою
точку зрения по всем вопросам политики. То, что афиняне без  особого  успеха
пытались провести в жизнь для нескольких десятков тысяч  свободных  граждан,
теперь осуществилось в глобальном масштабе, в  обществе,  объединившем  пять
миллиардов  человек.  Автоматические  машины,  первоначально  созданные  для
оценки телевизионных программ, получили куда  более  широкое  применение.  С
ними можно было сравнительно просто и без больших расходов  точно  выяснить,
что думает общественность о том или ином предмете.
   Такой  порядок  мог  бы  привести  к  катастрофе   до   эпохи   всеобщего
образования, вернее - до начала двадцать первого столетия. Конечно, нужда  в
контроле не миновала; даже  теперь  голосование  по  какому-нибудь  особенно
острому  вопросу  могло  обернуться  против  интересов  общества.  Ни   одно
правительство не сможет функционировать, если  последнее  слово  в  вопросах
политики не будет оставаться за ним. Пусть, даже девяносто девять  процентов
голосующих выскажутся за  новый  курс  -  государственные  органы  могли  не
посчитаться с  волей  народа;  правда,  им  пришлось  бы  держать  ответ  на
очередных выборах.
   Франклину ничуть не улыбалась роль  главного  свидетеля,  когда  начнется
разбор, но он знал, что этого испытания все равно не избежать.
   Теперь он прилежно собирал данные, чтобы  опровергнуть  доводы  тех,  кто
хотел прекратить бой китов. Это оказалось труднее,  чем  он  ожидал.  Нельзя
просто заявить, что, мол, китовое мясо в готовом для потребления виде  будет
стоить столько-то за фунт, тогда как мясо, синтезированное из планктона  или
водорослей, обойдется дороже. В этом нет  полной  уверенности,  тут  слишком
много  неизвестных  величин.  И  главный  икс  -  расходы  на   эксплуатацию
предполагаемых морских молочных ферм, если постановят превратить все китовое
стадо из мясного в молочное.
   Словом, данных для вывода недостаточно. Честнее всего так и  сказать,  но
от Франклина хотели, чтобы он безапелляционно заявил - прекратить бой  китов
практически и экономически невозможно ни сейчас,  ни  в  будущем.  На  такой
ответ его толкала и верность своему отделу, не говоря уже о нежелании рубить
сук, на котором он сидел.
   И если бы дело  ограничивалось  экономическими  расчетами,  но  были  еще
эмоциональные факторы. Дни,  проведенные  вместе  с  Маха  Тхеро,  когда  он
соприкоснулся с древней цивилизацией  и  ее  философией,  повлияли  на  него
гораздо  сильнее,  чем  он  думал.  Как  и  большинство   людей   этой   эры
материалистов, он был  опьянен  победами  естественных  наук  и  социологии,
озарившими начальные десятилетия двадцать первого века.  Он  гордился  своим
скептическим рационализмом и свободой от всяких  суеверий.  Главные  вопросы
философии его никогда особенно не занимали; он знал, что они есть, но считал
это не своей областью.
   И  вот  этот  неожиданный  вызов,  который  застиг  его  врасплох,   даже
неизвестно, как обороняться. Франклин всегда считал себя гуманным человеком,
однако ему напомнили, что иногда гуманности мало. Чем больше он  ломал  себе
голову над этим, тем раздражительнее становился; в конце концов Индра решила
принять меры.
   - Уолтер, - твердо сказала она, уложив спать заплаканную Энн после ссоры,
в которой отец и дочь были одинаково повинны, - ты избавишь себя и других от
многих неприятностей, если посмотришь в лицо фактам и перестанешь обманывать
себя.
   - Что ты хочешь сказать, черт возьми?
   - Вот уже целую неделю ты на всех  сердит.  Напустился  на  Люндквиста  -
правда, тут отчасти и моя вина, - огрызаешься на репортеров, воюешь со всеми
отделами, с собственными детьми, того и гляди на меня набросишься.
   Только один человек тебе мил - Маха Тхеро, который заварил всю эту кашу.
   - С какой стати мне сердиться на него? Пусть он  одержимый,  но  ведь  он
святой - во всяком случае, более святого  человека  мне  вряд  ли  доведется
встретить.
   - А я и не спорю. Я только говорю, что в душе ты с ним  согласен,  да  не
хочешь этого признать.
   Франклин чуть не вспылил.
   - Знаешь, это просто смешно! - начал он. И осекся;  вся  ярость  сошла  с
него. Да, это смешно, но вместе с тем это правда.
   И сразу на душе стало спокойно, он больше не злился на весь мир и на себя
самого. Ребяческая обида - за что на его голову такие неприятности  -  разом
испарилась.  С  какой  стати  он  должен  стыдиться  своей  привязанности  к
великанам, которых опекает? Если можно обойтись без того, чтобы  резать  их,
он будет рад, независимо от того, чем это кончится для Отдела китов.
   Внезапно  вспомнилась  улыбка  Тхеро  при   расставании.   Неужели   этот
удивительный человек предвидел, что Уолтер в конце концов примет  его  точку
зрения? Если его мягкая настойчивость, которую он умел сочетать  с  тактикой
смелого лобового удара, как в случае  с  телевизионной  программой,  одолела
даже Франклина, значит, Тхеро наполовину выиграл битву.

Глава 22

   "Прежде было гораздо проще жить", - со вздохом подумала Индра.
   Правда, Питер и Энн почти весь день в школе, но почему-то у нее от  этого
не прибавилось досуга. Нужно было куда-то ездить, самой принимать  гостей  -
ведь Уолтер занимал один из высших постов в государстве. Впрочем,  нет,  это
преувеличение; не меньше шести ступеней отделяли начальника Отдела китов  от
президента и его советников.
   Есть, однако, вещи поважнее чинов и званий. Что ни говори,  работа  Уолта
окружена неким ореолом, и его дела вызывают повышенный интерес;  недаром  он
известен гораздо больше, чем начальники других отделов Морского  управления.
И ведь слава пришла к  нему  еще  до  статьи  в  "Земле"  и  полемики  из-за
китобойни. Кто знает по имени начальника Планктонных  ферм  или  заведующего
Отделом пресноводных ресурсов? А Уолтера знают.
   Индра гордилась этим, хотя понимала, что слава неизбежно влечет за  собой
зависть.
   Но сейчас ему явно грозило нечто похуже. Пока что  никому  в  отделе,  не
говоря уже о деятелях из Главного морского управления или ВОП, в  голову  не
приходило,  что  у  Уолтера  могут  быть  какие-то  сомнения,  что   он   не
поддерживает всей душой нынешний порядок...
   Она попыталась сосредоточиться  на  последнем  номере  "Природы",  но  ей
помешал служебный  визифон.  Его  установили  в  их  доме,  сколько  она  ни
возражала,  в  тот  день,  когда  Уолтер  стал  начальником  отдела.   Линии
общественного пользования посчитали недостаточными, и теперь  Уолтера  можно
было вызвать в любой миг, если только он не  принимал  мер,  чтобы  помешать
этому.
   - Доброе утро, миссис Франклин, - сказала дежурная; она успела стать  как
бы другом семьи. - Шеф дома?
   - Должна вас огорчить, - с удовлетворением ответила Индра.  -  Муж  целый
месяц работал без выходных, и сейчас он в заливе, на яхте вместе с  Питером.
Кстати, радиостанция не работает, придется вам выслать за ним самолет,  если
он вам нужен.
   - Как, и запасная тоже? Странно. Вообще-то это не так  срочно.  Когда  он
вернется, передайте ему, пожалуйста, телефонограмму.
   Тихий щелчок, и в поместительную корзину для памятных  записок  скользнул
лист бумаги. Индра пробежала глазами текст, рассеянно сказала  дежурной  "до
свидания" и  поспешила  вызвать  Франклина;  его  радиостанция  была  вполне
исправна.
   Скрип  снастей,  плеск  рассекаемой  яхтой  воды,  крики  морских   птиц,
отчетливо слышимые в динамике, перенесли Индру в залив Мортон.
   - По-моему, это важно для тебя, Уолтер, - сказала она. - В среду здесь, в
Брисбене, состоится специальное заседание. Перспективной комиссии.  Выходит,
у тебя остается три дня, чтобы решить, что ты скажешь.
   Было слышно, как Франклин пробирается к микрофону, потом он заговорил:
   - Спасибо, дорогая. Я знаю, что хочу сказать, не знаю только как.
   Но ты мне можешь кое в чем помочь.  Ты  знаешь  жен  всех  смотрителей  -
попробуй обзвонить их сколько успеешь, выясни, что думают обо всем  этом  их
мужья. Сделаешь?  Только  так,  чтобы  не  бросалось  в  глаза.  Мне  теперь
трудновато узнать мысли рядовых работников. Они все стараются  угадать,  что
мне хочется услышать.
   В голосе  Франклина  звучала  грусть,  которую  за  последние  дни  Индра
замечала все чаще, хотя, зная своего супруга, она не сомневалась, что он  не
жалеет о взятом на себя обязательстве.
   - Это хорошая мысль, - сказала  она.  -  Мне  уже  давно  надо  позвонить
кое-кому, так что повод есть. И придется, видимо, устроить вечеринку.
   - Ничего, пока еще я начальник отдела, мне это по карману. Но  если  меня
через месяц разжалуют в смотрители, приемов больше не будет.
   - Неужели ты думаешь...
   -  Ну,  до  этого,  конечно,  не  дойдет,  но  меня  могут  перевести  на
какую-нибудь  не  столь  ответственную  должность.   Правда,   я   себе   не
представляю, куда еще меня можно деть, кроме нашего отдела. (Уйди с  дороги,
болван, - не видишь,  что  ли?)  Извини,  дорогая,  уж  больно  много  здесь
отдыхающих катается. Мы вернемся  домой  через  полтора  часа,  если  только
какой-нибудь идиот нас не протаранит. Пит просит меду к чаю.
   Пока.
   Плеск яхты смолк, а Индра все еще задумчиво глядела на динамик. Она  тоже
хотела пойти с Уолтером и Питом в залив, но сказала себе,  что  сейчас  сыну
нужнее отец. Иногда эта мысль ее огорчала, ведь через несколько месяцев  они
расстанутся с сыном. Отец и мать лепили  его  тело  и  душу,  а  теперь  вот
ускользает он от них.
   И ничего  не  поделаешь;  то,  что  связывало  отца  и  сына,  должно  их
разлучить. Вряд ли Питер задумывался, почему  его  так  притягивает  космос,
ведь  это  обычно  для  ребят  его  возраста.  Но  он  один  из  самых  юных
трипланетных стипендиатов, и она-то знает, в чем дело: сын  полон  решимости
покорить стихию, которая победила его отца.
   "Ладно, хватит грезить", - сказала себе Индра. Она взяла свою  визифонную
книгу и принялась отмечать галочками фамилии тех, кого в этот час можно было
застать дома.

***

   Перспективная комиссия заседала два раза в год, но перспективами почти не
занималась,  так  как   деятельность   Отдела   китов   достаточно   успешно
направлялась комитетами, которые ведали финансами, производством, кадрами  и
техникой. Франклин участвовал во  всех  них  -  правда,  как  рядовой  член,
председателем всегда был кто-нибудь  из  Главного  морского  управления  или
Всемирного секретариата. Случалось, он приходил домой с заседаний удрученный
и обескураженный, но чтобы он еще был и расстроен - это уже редкость.
   Вот почему Индра почувствовала неладное, едва он вошел в дом.
   - Ну, говори уж сразу, - покорно молвила она,  когда  ее  усталый  супруг
плюхнулся в ближайшее кресло. - Будешь искать новую работу?
   Она шутила лишь наполовину, и Франклин выжал из себя тусклую улыбку.
   - До такой беды не дошло, - ответил он, - но  дело  оказалось  посложнее,
чем я думал. У старика Берроза все было  подготовлено  заранее;  видно,  его
здорово натаскали  в  Секретариате.  Вот  суть  его  выступления:  пока  нет
уверенности,  что  продукты  из  китового  молока  и  синтетических  веществ
окажутся намного дешевле нынешних, бой китов будет продолжаться.
   Даже выигрыш в десять процентов считается недостаточным, чтобы  оправдать
перестройку. Говоря словами Берроза, нас должен беспокоить стоимостный учет,
а не туманные философские категории, вроде справедливости к животным.
   Это еще вполне разумно, из-за этого я бы не стал лезть на рожон.
   Неприятности начались во  время  перерыва,  когда  Берроз  отвел  меня  в
сторонку и спросил, что обо всем этом думают смотрители. Я сказал  ему,  что
восемьдесят процентов из них за прекращение боя, даже если от этого продукты
подорожают. Не знаю, почему  он  задал  мне  этот  вопрос.  Может,  проведал
что-нибудь насчет нашей маленькой рекогносцировки.
   Как бы то ни было, он  сразу  расстроился.  Вижу,  мнется,  хочет  что-то
сказать и не решается. Потом вдруг выпалил -  мол,  меня  назначили  главным
свидетелем, и Морскому управлению вовсе не  улыбается,  если  я  в  открытом
заседании, на глазах у нескольких миллионов  зрителей  выступлю  на  стороне
Тхеро. "А если меня спросят, что я сам думаю? -  говорю.  -  Уж  кажется,  я
больше всех старался увеличить производство китового мяса и жира, и  все  же
мне хочется, чтобы  наш  отдел  возможно  скорее  превратился  в  управление
заповедника". Он спросил меня, хорошо ли я все продумал. Говорю - да...
   Дальше разговор пошел уже горячее, хотя и в благожелательном тоне.
   Мы согласились с ним, что есть две точки зрения: для  одних  киты  -  это
киты, а для других - только цифры в производственных  сводках.  После  этого
Берроз отправился звонить по телефону, а мы ждали. С полчаса он разговаривал
с деятелями из  Секретариата,  наконец  вернулся  и  передал  мне  приказ  -
конечно, он это выразил иначе, но ведь ясно. Словом, во  всем  этом  разборе
мне отводится роль куклы в руках чревовещателя.
   - А если противная сторона напрямик спросит твое личное мнение?
   - Наш адвокат постарается отвести этот  вопрос.  Не  удастся  -  тогда...
короче говоря, у меня не должно быть личного мнения.
   - А в чем же все-таки дело?
   - Это самое я спросил у Берроза, и он в конце концов признался.
   Оказывается, тут замешана политика. Всемирный секретариат боится, как  бы
Маха Тхеро, если он выиграет дело, не приобрел слишком большой вес. Так  что
борьба будет нешуточная.
   - Понимаю, - медленно  сказала  Индра.  -  Думаешь,  -  Тхеро  добивается
политической власти?
   - Во всяком случае, не из властолюбия. Но может быть, ему нужно  влияние,
чтобы проводить, свои идеи. А это не устраивает Секретариат.
   - Ну и что ты собираешься делать?
   - Не знаю, - ответил Франклин. - Честное  слово,  не  знаю.  Он  все  еще
колебался, когда открыли разбор и Маха Тхеро впервые  лично  выступил  перед
всемирной аудиторией. Глядя на маленького человечка в  желтом  облачении,  с
голым блестящим черепом, Франклин невольно подумал, что на первый взгляд  он
кажется невзрачным, чуть ли не смешным. Но стоило ему  заговорить,  и  сразу
все изменилось: перед зрителями был  сильный,  убежденный  в  своей  правоте
человек.
   - Я хочу внести полную ясность, - сказал Маха Тхеро, обращаясь не  только
к председателю комиссии, но и  к  незримым  миллионам,  которые  следили  за
разбором  по  телевидению.  -  Неверно,  будто  мы  пытаемся  навязать  миру
вегетарианство, как утверждают некоторые наши противники.
   Сам Будда не отвергал мяса, когда ему предлагали. И мы  не  отказываемся,
гость должен с благодарностью принимать все, что ему предлагает хозяин.
   Нами руководит нечто посерьезнее, чем предубеждение к той или иной  пище,
-  ведь  это  обычно  чистая  условность.  Больше  того,  мы  уверены,   что
большинство разумных людей независимо от веры рано или  поздно  примут  нашу
точку зрения. Ее очень просто изложить, хотя  она  представляет  собой  итог
двадцатишестивековых размышлений. Ранить, убивать живые существа,  какие  бы
то ни было, по-нашему, не правильно. Конечно, было бы глупо утверждать,  что
без  этого  можно  вовсе  обойтись.  Мы  признаем,  например,  необходимость
уничтожать  микробы,  вредных   насекомых,   хотя   и   сожалеем   об   этой
необходимости.
   Но везде, где можно, - надо отказаться от убийства.  Сейчас  экономически
возможно производить все виды синтетического белка из  растительного  сырья,
стоит только постараться. Два или три десятилетия - и мы сбросим бремя вины,
которое, несомненно, угнетает душу каждого думающего человека при взгляде на
тех, кто вместе с нами населяет эту планету.
   Однако мы никому не навязываем нашу  точку  зрения.  Добрые  дела  теряют
цену, если их проводят насильно.  Нам  хочется,  чтобы  представленные  нами
факты сами говорили за себя, и пусть мир выбирает.
   Что ж, подумал Франклин, сказано ясно, без обиняков, и ни тени фанатизма,
который в наш разумный век обрек бы все дело на неудачу.
   Правда, этот вопрос не втиснешь в рамки трезвых рассуждений. Если бы  мир
во всем подчинялся чистой логике,  такой  спор  не  возник  бы  -  никто  не
усомнился бы в праве человека по  своему  произволу  распоряжаться  животным
царством. Но логика годится не всегда, ведь с ее  помощью  ничего  не  стоит
оправдать и людоедство.
   В своей речи Тхеро вовсе не коснулся того, что так поразило Франклина. Он
не сказал о возможной встрече  с  внеземными  цивилизациями,  которые  будут
судить о человеке по тому, как он относится к животным.
   Может быть, решил, что широкая публика посчитает этот довод надуманным  и
вообще перестанет принимать всерьез все дело? Или Тхеро рассчитал, что такой
аргумент сильнее всего подействует на  бывшего  астронавта?  Об  этом  можно
только гадать: во всяком случае,  очевидно,  что  он  великолепно  учитывает
психологию массы и отдельного человека.
   Дальше пошли знакомые сцены - Франклин сам помогал Тхеро снимать их, -  и
он выключил  телевизор.  Небось  Главное  управление  теперь  не  радо,  что
предоставило всякие льготы Его Преподобию, - а что оно могло сделать?
   Через два дня  выступление  перед  комиссией.  Франклин  чувствовал  себя
скорее обвиняемым, чем свидетелем. Если разобраться, он и впрямь ответчик  -
вернее, не он, а его совесть. Странно подумать: когда-то он попытался  убить
самого себя, теперь отказывается убивать других. Тут есть какая-то связь, но
слишком сложная, не стоит доискиваться. К тому же это все равно  не  поможет
ему решить задачу.
   Между тем решение приближалось, правда, с совершенно неожиданной стороны.
Глава 23

   Франклин уже поднимался по трапу в самолет,  чтобы  лететь  на  заседание