адцать.
Спрашивается: за какое время бассейн наполнится водой при четырех открытых
трубах?
   Я следила за Настей. Она смотрела сквозь Гейма и, конечно, видела  этот
бассейн. Вероятно, она видела и трубы, и краны, и, может быть, даже людей,
сидевших у бассейна и ждущих, когда же он наконец заполнится.  Игорь  стал
писать на доске уравнения, ребята ему подсказывали. Но тут Настя сказала:
   - Совсем маленький бассейн. За десять минут заполнится.
   Гейм сразу насторожился и стал допытываться, откуда Настя знает ответ.
   - Вот бассейн, - ответила  Настя.  -  Бетонные  стенки,  лестница,  два
трамплина. И трубы. Черные такие трубы, а на них  белой  краской  написаны
номера...
   - Почему трубы черные? - перебил Лаубис. - Может быть, они  серые.  Или
оранжевые.
   - Черные. С большими белыми номерами, - повторила Настя. - Я так  вижу,
тебе какое дело? Номера один, два, три. Идет вода, за минуту она  заполнит
бассейн на одну двенадцатую. Рядом трубы с номерами два,  три,  четыре.  В
минуту заполняют одну пятнадцатую бассейна. И снова трубы с номерами  один
и четыре. Одна двадцатая объема в минуту.  Каждый  номер  повторяется  два
раза - это же сразу видно. Восемь труб, два комплекта по четыре. За минуту
они заполняют одну пятую бассейна, весь объем -  за  пять  минут.  Значит,
четырем трубам нужно вдвое больше времени. Вот и все.
   - Учитесь, народы, - торжественно объявил  Гейм.  -  Логика  и  ясность
мышления. Моя школа!
   Как же, его школа...
   Меня не раз подмывало все рассказать, но я не  решалась.  В  книгах  по
психологии я вычитала, что математические способности  связаны  с  умением
оперировать абстрактными понятиями. Математик, говорилось в книгах, мыслит
обобщенно, свернутыми структурами. Вот задача такого-то типа,  думает  он,
здесь надо сначала идти таким путем, потом сделать то-то и  то-то.  И  так
далее. Понимаете, без всяких картин. Наоборот, математическое мышление как
раз и состоит в том,  чтобы  уйти  от  конкретных  картин  к  операциям  с
обобщенными образами и символами. Получалось, что моя работа  с  Настей  -
просто бред, ересь какая-то. Я  попробовала  говорить  с  парнем,  который
учился на пятом курсе нашего педвуза.  Разговор  не  получился:  он  начал
посмеиваться, я замолчала.
   Оставались книги. Я много читала; мне казалось, что  должна  отыскаться
книга, которая ответит на все мои вопросы. Книгам уже было  тесно  в  моей
комнатушке. Они лежали на столе, на подоконнике, на полу.  Однажды,  чтобы
освободить место, я перенесла в отцовский шкаф все, что когда-то собрала о
театре.
   - Ну вот, - грустно сказал отец, -  сегодня  ты  сделала  окончательный
выбор. Жаль. Ты стала бы хорошей актрисой.
   Театр. Теперь у меня не хватало времени, чтобы съездить  в  Ростов,  на
премьеру. Двадцать четыре  часа  оказались  такими  же  тесными,  как  моя
комнатушка. Я почти физически ощущала эту тесноту.
   А эксперимент продолжался. Настя шла по  математике  на  пятерках.  Она
даже попала с Геймом на областную  олимпиаду.  Я  поехала  с  ними  -  мне
хотелось присмотреться к ребятам-математикам. Что ж,  в  общем,  они  были
похожи на Гейма: мыслили этими самыми свернутыми структурами, символами и,
конечно, не вживались в образы иксов и игреков. И все-таки Настя до самого
конца олимпиады держалась в призовой группе. Срезалась она перед  финишем.
По условиям задачи надо было найти высоту облаков над рекой. А наблюдатель
был где-то в стороне. Так вот, Настя - единственная! -  учла  при  решении
кривизну земной поверхности. И совершенно напрасно. У жюри  начался  спор,
мнения разделились. С одной  стороны,  задача  не  требовала  поправок  на
кривизну. С другой стороны, наблюдатель стоял далеко от  того  места,  над
которыми висели облака,  -  поправка  на  кривизну  давала  разницу  около
тридцати сантиметров.
   Я-то понимала, что для Насти просто не было выбора.  Она  _видела_  эти
облака, _видела_, как они уходят  к  горизонту  и,  конечно,  должна  была
учесть выпуклость Земли.  Словом,  Насте  снизили  баллы  за  громоздкость
решения. По-моему, несправедливо.
   Определенную роль тут  сыграл  психологический  фактор.  Члены  жюри  с
некоторым сомнением поглядывали на Настю. Ну, представьте  себе  ребят  на
математической  олимпиаде.  Сосредоточенные,   эрудированные,   прямо-таки
излучающие любовь к математике, к науке - и потому очень надежные. А рядом
Настя. Начинающая кинозвезда  с  обложки  "Советского  экрана".  Рассеянно
смотрит куда-то в пространство, ничего не записывает...
   Гейм занял первое место, Насте досталось седьмое; вернулись мы все-таки
с победой.
   - Не дуйся, - утешал меня Гейм. - Совсем неплохой результат для  Насти.
В десятом классе нажмет - выйдет на призовое место. Хотя,  честно  говоря,
нет у нее божьей искры.
   Он, конечно, не сомневался, что у него эта самая искра есть.  Тщеславие
вундеркиндов...
   - Слушай, Гейм, - предложила я, - давай договоримся так: если  Настя  в
ближайшие пять  лет  перегонит  тебя,  ты  устроишь  артиллерийский  салют
победительнице.
   - Как это - салют?
   Вот они, свернутые структуры. Ни капли настоящего воображения!
   - А так. У памятника Петру  стоят  две  старые  пушки.  Зарядишь  их  и
выстрелишь. А если ты выиграешь, мы тебе отсалютуем из  пяти  орудий.  Две
пушки у Петра, две у музея и одна возле проходной  судоремонтного  завода.
На весь Таганрог будет шум...
   Тут до него дошла эта картина. Мы заключили торжественное соглашение.
   Пять лет... Понимаете, есть в  психологии  мнение,  что  математические
_учебные_  способности  вовсе  не   гарантируют   наличия   математических
_творческих_ способностей. На эту тему психологи спорят  по  крайней  мере
полстолетия. И могут спорить еще  столько  же.  А  я  должна  была  что-то
решать. Настя относилась ко мне, как спортсмен к тренеру; мое мнение много
для нее значило.
   В общем, я переворошила массу  литературы,  подумала  и  решила:  Настя
должна поступать в физтех.
   Летом мы с утра шли в порт, на мол. Порт в Таганроге небольшой,  тихий.
Бетонный мол - излюбленное место рыбаков. Они целыми днями  сидят  там  со
своими удочками. А мы сидели с книгами. За  лето  я  погрузилась  в  самые
дебри  психологии  -  теорию   интеллектуальных   операций,   генетическую
эпистемологию,  факторный  анализ,  функциональное  моделирование.   Настя
читала  курс  высшей  математики  Фихтенгольца  и  для  практики  пыталась
рассказывать на английском языке душераздирающие истории из  личной  жизни
дифференциалов и кривых второго порядка...
   Кое-что  мне  удалось  записать  и  потом  проанализировать  по  методу
Лирмейкера. Результат был  ошеломляющий:  индекс  фантазии  превышал  250.
Между тем сам Лирмейкер говорит, что ему ни разу не встречался  человек  с
индексом свыше 160.
   Отрабатывая технику анализа, я проверила  научную  фантастику,  сказки,
мифы.  Лишь  в  двух  случаях   индекс   фантазии   достиг   200   -   это
соответствовало, по Лирмейкеру, _гениальной_ фантазии.
   В конце  лета  я  устроила  специальное  испытание  и  заставила  Настю
написать сочинение на тему "Пятое время года". Сама я  тоже  с  превеликим
трудом выжала три странички на эту тему (индекс  фантазии  106).  Я  брала
самые жесткие коэффициенты, которые только допускал  метод  Лирмейкера,  -
все равно у Насти получалось 290 единиц!
   Конечно, шкала Лирмейкера тут просто теряла  смысл.  Качество,  которое
выработалось у Насти, уже не было  фантазией  в  обычном  понимании  этого
слова.  Это  новое  качество  так  относилось  к  простой  фантазии,   как
интегральное исчисление относится к арифметике.
   И еще одну работу я проделала в это лето:  составила  сборник  задач  и
упражнений по развитию ультрафантазии. Все эти годы я шла, в сущности,  на
ощупь - у меня не было сколько-нибудь обоснованной системы. Да и не  могло
быть - никто не ставил таких опытов. И вот теперь я отчетливо видела  пути
развития ультрафантазии. Видела ошибки, допущенные  раньше.  Начнись  опыт
сейчас, я добилась бы тех же результатов за два года, а не за четыре.
   В  десятом  классе  у  Насти  были  сплошные  пятерки.  Гейм  уехал   в
Новосибирск, в физматшколу, и  Настя  сверкала  на  нашем  небосклоне  без
конкуренции.
   Да, пожалуй, тут надо  сказать  о  парнях.  Математическая  слава  плюс
огромные глаза цвета грозового неба действовали как  магнит.  Сначала  это
меня тревожило. Мерещились разные ужасы: а вдруг Настя выйдет замуж  и  не
пойдет в физтех?.. Ничего,  обошлось.  Видимо,  не  очень  приятно,  когда
смотрят сквозь тебя и думают о  чем-то  своем.  В  соответствующих  кругах
сложилось мнение, что Настя - зубрилка, мечтающая только о золотой медали.
   Она и в самом деле получила золотую медаль.  Я  с  трудом  вытянула  на
похвальную грамоту; все  считали,  что  Настя  мне  помогает;  приходилось
поддерживать честь фирмы.
   Медаль - это хорошо, а  вот  сомнений  у  меня  тогда  было  более  чем
достаточно. Я вдруг обнаружила: на переднем крае точных наук  господствует
идея, противоречащая  самой  основе  моего  эксперимента.  Считается,  что
современная наука работает там,  где  воображение  бессильно.  Чем  смелее
ученый уйдет от наглядных представлений, тем дальше он продвинется. И  это
подкреплялось убедительными примерами. В самом деле, попробуйте вообразить
фотон, который ведет себя иногда как частица, иногда как волна, иногда как
волно-частица и к тому же не имеет массы покоя... Теория  относительности,
квантовая механика, ядерная физика - каждый шаг вперед  удавалось  сделать
лишь ценой отказа от _наглядных_ представлений. Именно поэтому так выросла
роль математики.
   Получалось, что я иду против течения. Для утешения я  придумала  теорию
щелей: продвигаться вперед можно не только с позиции математической  силы,
но и окольными путями - существуют щели, по которым  воображение  способно
прорваться далеко вперед...
   Мы  поехали  в  Москву  и  без  особого  труда  поступили:  Настя  -  в
физико-технический  институт,  я  -  на  психологический  факультет   МГУ.
Забавное было зрелище, когда мы впервые появились в коридорах  физтеха.  Я
не сомневалась в Насте и позволила себе немного  порезвиться.  Оделись  мы
просто, но очень эффектно. Психология кое-чему научила меня в этом смысле.
К тому же мы с апреля  ходили  на  мол  и  успели  основательно  загореть.
Широкие массы бледнолицых абитуриентов были потрясены.
   - Дорогие девушки, - вежливо обратился  к  нам  долговязый  очкарик,  -
неужели вы решили бросить ВГИК?..
   - О чем ты говоришь, Борис? - вмешался другой интеллектуал.  -  Актрисы
просто пришли посмотреть. В перерыве между съемками.
   Это была одна шайка. Ребята  из  математической  школы  Костылева.  Они
понимали друг друга с полуслова, чистенько  подхватывали  реплики,  просто
прелесть. Мы им подыгрывали:
   - Загар? Отдыхали в Крыму, подумаешь! Говорят, главное перед экзаменами
- свежий воздух и хорошее питание...
   Развлекались  они  минут  двадцать.  Зато  с  каким   удовольствием   я
рассматривала  их  физиономии  после   экзамена!   Решая   задачу,   Настя
самостоятельно пришла к формуле Коши - Буняковского.
   - Значит, свежий воздух, да? - сказал мне долговязый  очкарик.  Сам  он
едва-едва дотянул до пятерки, и вид у него  был  взъерошенный.  -  Значит,
свежий воздух и хорошее питание? Артистки! Не бросайте ВГИК,  подумайте  о
судьбах родного киноискусства...
   Мы поселились у  Лидии  Николаевны,  двоюродной  тетки  Насти.  В  наше
распоряжение  была  выделена  шикарная  комната  в  двенадцать  квадратных
метров, из которых по крайней мере три  метра  занимали  камни,  минералы,
полезные, полуполезные и просто бесполезные  ископаемые,  собранные  мужем
Лидии Николаевны, геологом, работавшим сейчас в Афганистане. Камни были на
подоконнике, на полках, на полу. Тахта, которая мне досталась,  стояла  на
четырех глыбах полупрозрачного, похожего  на  лед  флюорита.  Два  дня  мы
сдирали пыль, въевшуюся в поры камней, и  довели  минеральное  царство  до
блеска. Потом заново разложили камни.  На  стол  поставили  большую  друзу
золотистого  пирита.  Лидия   Николаевна,   работавшая   в   архитектурном
институте, объявила, что камни отлично вписались в интерьер.
   Конечно, не худо было  бы  убавить  камней  и  прибавить  этого  самого
интерьера. Однако  я  не  хотела  переходить  в  общежитие  до  завершения
эксперимента.
   Вывод формулы Коши - Буняковского  (чем  я  немало  гордилась)  еще  не
гарантировал, что Настя сможет самостоятельно делать новые  открытия.  Тут
вообще складывалась кошмарная ситуация. Я  не  могла  требовать  от  Насти
открытий сразу, на первом курсе. А с другой  стороны,  нельзя  было  ждать
пять или десять лет: это меня не устраивало. Психологические  эксперименты
требуют иногда столько времени, что и трех жизней не хватит.
   Я злилась, но ничего не могла изменить. Насте надо было заниматься. Мне
тоже. Много времени уходило на  дополнительные  предметы,  -  я  составила
индивидуальные планы на два года вперед. Плюс спорт: четыре раза в  неделю
мы ходили на плавание. Наконец, Москва с ее театрами, концертными  залами,
картинными галереями,  музеями  и  просто  площадями  и  улицами,  которые
обязательно надо было обойти.
   Я много  ходила.  Мне  нравилось  ходить  по  улицам  большого  города,
смотреть на прохожих, на дома, на витрины и думать. Однажды  (это  было  в
конце зимы) я забежала погреться в метро  и  на  встречном,  поднимающемся
вверх, эскалаторе увидела ребятишек с воспитательницей. Вероятно, это была
группа из детского дома. Трудно сказать, куда они ездили  в  такой  мороз.
Ребятишки были в одинаковых шубках, шапках и рукавицах.
   - Двадцать шесть человек,  -  сказал  кто-то  за  моей  спиной.  -  Две
футбольные команды и запасные игроки. Подрастает смена.
   - Вот именно, - насмешливо отозвался другой  голос.  -  Сегодня  у  них
равные шансы. Потом кто-то станет капитаном, а кто-то просидит всю игру на
скамейке, в запасе...
   Я хотела обернуться, и вдруг - мгновенно, в  какую-то  неуловимую  долю
секунды - у меня  появилась  мысль,  которую  я  ждала  все  эти  годы.  Я
отчетливо увидела, что надо делать  дальше.  Увидела  картину,  в  которой
эксперимент с Настей был лишь одним из эпизодов.
   Ушел поезд, на время опустел перрон, а я стояла, смотрела на рельсы,  и
сердце стучало так, словно я бежала куда-то из последних сил.
   С этого дня я начала готовиться к следующему эксперименту. Время -  вот
чего мне постоянно не хватало. Слишком быстро прошел  этот  первый  год  в
Москве.
   Летом, сразу после экзаменов, я устроила Настю лаборанткой  в  Институт
технической  кибернетики.  Я  надеялась,  что  Насте  представится  случай
проявить свои способности. Случай  действительно  представился,  хотя  все
получилось совсем не так, как я рассчитывала.
   После первого трудового дня Настя вернулась в восторженном  настроении,
невнимательно проглотила парадный обед, сооруженный мною под  руководством
Лидии Николаевны, и весь вечер вводила нас  в  дела  лаборатории  бионики.
Группа, в  которой  работала  Настя,  занималась  проблемой  распознавания
образов. В общих чертах  эта  проблема  мне  знакома,  она  затрагивает  и
психологию.
   Возьмем какую-нибудь букву, скажем, "а". Ее можно написать  по-разному:
прописью, печатным шрифтом, мелко, крупно, самыми различными почерками, но
человек легко определит,  какая  это  буква.  Можно  положить  "а"  набок,
перевернуть, зачеркнуть  каким-нибудь  замысловатым  узором  -  все  равно
человек увидит и узнает "а". Наш мозг умеет выделять главное,  характерное
для всех изображений объекта и отбрасывать несущественные детали,  как  бы
они ни искажали этот объект. Значит, существуют приемы, с помощью  которых
мозг распознает  зрительные  образы.  Чтобы  научить  машину  распознавать
образы (без этого она не сможет  читать  и  вообще  видеть),  нужно  найти
приемы распознавания, суметь их промоделировать, - в этом одна из  главных
задач бионики. В  Настиной  лаборатории  опыты  велись  на  персептроне  -
электронной  машине,  специально   сконструированной   для   распознавания
образов.  Персептрону  показывали  набор  географических  карт,  и  машина
безошибочно отыскивала два одинаковых изображения среди  сотен  более  или
менее похожих.
   Настя уверяла, что персептрон просто чудо.
   - С таким персептроном, - сказала Настя, -  мы  обязательно  утрем  нос
самому Розенблатту, основоположнику персептроники.
   Тут она замолчала и стала смотреть на камни в углу комнаты. Сначала мне
показалось, что Настя представила себе  эту  картину:  как  осуществляется
процедура  утирания  носа  и  как  ведет  себя  при  этом   основоположник
персептроники. Но по глазам (в них  начали  собираться  грозовые  тучи)  я
поняла, что дело серьезнее.
   У Насти появилась идея.
   Мне хотелось расцеловать Настю, но  из  психологических  соображений  я
сдержала восторг. Надо было по-деловому все обсудить.
   Идея в самом деле была замечательная.
   Предъявим  персептрону  много  разных  фотографий  одного  и  того   же
человека.  Пусть  машина  выделит  наиболее  характерные  черты   и   даст
_обобщенный_ портрет. Каким бы искусством ни обладал фотограф, он не может
снять обобщенный образ. Обобщение под силу только живописи. Но живопись, в
отличие от  фотографии,  не  документальна.  Если  идея  окажется  верной,
персептрон позволит соединить  конкретность  и  точность  фотоискусства  с
художественным  обобщением,  свойственным  живописи.  И  тогда   останется
сделать только шаг, чтобы прийти к новому синтетическому виду искусства  -
фотописи...
   Мы не спали до поздней ночи, на все  лады  развивая  эту  идею.  Мы  не
представляли,  как  обернется  дело.  Это  моя  вина.   Я   обязана   была
предусмотреть возможные осложнения.
   Утром, проводив Настю, я пошла в читалку. В  этот  день  мне  никак  не
удавалось сосредоточиться, мысли вертелись  вокруг  Насти,  персептрона  и
фотописи. Я даже попыталась представить, как мы утираем нос Розенблатту. А
вернувшись домой, обнаружила плачущую Настю. На кровати лежал  чемодан,  и
Настя, глотая слезы, укладывала в него свои вещи.
   Пришлось потрудиться, пока я получила информацию о случившемся.
   Так вот, утром Настя изложила идею своему непосредственному начальнику,
программисту Юрочке. При этом она называла его "шеф" и  смотрела  на  него
глазами цвета грозового неба. Юрочка, конечно, не устоял, Он  пробормотал:
"Головокружительная идея!" - и пошел  к  руководителю  группы,  бородатому
Вове. Тот сначала морщился и хмыкал, но Юрочка привел  неотразимый  довод.
Он  напомнил,  что  в  связи  с  юбилеем  П.П.Пыхтина,  старшего  научного
сотрудника  отдела  экономики,  юбилейная  комиссия  готовит  альбом;  там
собраны полторы сотни снимков, просто готовый материал для персептрона.  И
лаборатория  бионики,  которую   упрекали   в   Прохладном   отношении   к
предъюбилейной возне, теперь сможет  внести  свой  вклад,  украсив  альбом
первым в мире фотописным портретом. Вова поскреб бородку и согласился.
   Начали обсуждать детали.  Выяснилось,  что  попутно  удастся  проверить
некоторые спорные положения, содержащиеся в недавно опубликованной  статье
киевских биоников из группы Стогния.
   - Такой появился энтузиазм, - вытирая слезы, рассказывала Настя,  -  их
уже нельзя было остановить...
   Но она, разумеется, и не думала их останавливать.
   Подготовка опыта заняла три  часа,  пришлось  переналаживать  фотоблок.
Восемь минут машина рассматривала альбом. Еще двадцать пять минут ушло  на
обработку полученного фотописного портрета. К обеденному перерыву  портрет
был готов.  Сработали  неведомые  каналы  информации,  вокруг  персептрона
собрался народ из разных отделов и лабораторий. Появление первой  фотописи
шумно приветствовали. Портрет получился  яркий.  Пыхтин  выглядел  на  нем
несколько необычно и в то же время был чр