е  и  условилась  о  встрече.  Она-то
знала, что Клод так и поступит, если успеет.
   - Послушай, но получается так, что  ты,  спасая  Клода  от  катастрофы,
решил ускорить эту катастрофу! Разве нет?
   - Нет. Скорее это можно определить так: я попытался  сделать  прививку,
чтоб избежать смертельно опасной болезни.
   - Хороша прививка, от которой умирают!
   - Такое случается и с  проверенными  вакцинами.  А  тут  слишком  много
неизвестных...
   - Как же ты мог...
   Робер опять вскочил.
   - А что мне было делать? - выкрикнул он. - Смотреть и молчать? Тогда  я
был бы ни в чем не виноват, да? И,  видя,  как  они  все  гибнут  на  моих
глазах, мог бы считать, что моя совесть чиста? А я не  могу  так  считать,
пойми ты! Я никогда не боялся ответственности.
   Марсель поднял голову и посмотрел на него.
   - Знаешь, что я тебе скажу? -  медленно  произнес  он.  -  Очень  плохо
бояться ответственности, от этого очень много зла на земле.  Но  еще  хуже
брать на себя ответственность за  то,  что  неминуемо  выскользнет  из-под
твоего контроля!
   Робер долго молчал, расхаживая по комнате. Потом  он  сел  в  кресло  и
налил себе вина.
   - Вероятно, ты прав, - тихо сказал он. - Но, видишь ли, это  не  вообще
ответственность за другого, не абстрактный вопрос: может ли А отвечать  за
В? Это мы с Клодом, наша с ним дружба. Почти четверть  века,  почти  шесть
лет лагерей и тюрем... Даже ты не все знаешь... Я  многое  изменил  в  его
судьбе - может быть, не всегда к лучшему. Я  заставлял  Клода  действовать
вопреки его убеждениям... то есть четких убеждений у него тогда,  пожалуй,
не было, - но вопреки его натуре. Он  не  был  бойцом  -  я  заставил  его
участвовать в борьбе, и он это делал из любви ко мне, ну, и,  конечно,  из
врожденной доброты и честности.
   - Я не понимаю... - пробормотал Марсель.
   - Да вот тебе пример: наш побег из лагеря военнопленных. Ведь это из-за
меня Клод вынес такие нечеловеческие пытки в гестапо. Если  б  не  я,  он,
может, вообще не решился бы на побег, и лучше бы ему сидеть до конца войны
там, чем попасть в Маутхаузен. Ну, а если б он и бежал, то иначе, без всей
этой шикарно задуманной истории с подложными справками.  Ведь  нас  с  ним
почему так зверски пытали?  Потому  что  нельзя  было  объяснить,  как  мы
узнали, кто включен в список  на  эшелон,  и  откуда  достали  бланки  для
справок. Доступа в лагерную канцелярию мы не имели... Походило на сговор с
немецкой  комендатурой  -  значит,  гестаповцы  выбивали  из   нас   имена
предателей рейха, врагов фюрера...
   - Вон что! А на способности Клода вы не решались сослаться?
   - Да гестаповцы либо не поверили бы, либо все равно убили бы нас  обоих
- на что им такие опасные типы! К тому же в этом деле  были  действительно
замешаны парни из комендатуры. Если б мы все рассказали, как есть, до  них
добрались бы обязательно. А они были хорошие ребята. Оставалось нам валить
все на мертвых да твердить: "Больше я ничего не знаю, убейте меня!" И Клод
все это вынес и никогда ни словом не попрекнул меня.
   - А ты? Ты себя не упрекал?
   - Я?.. Видишь ли, я и тут не все понимал в душе Клода.  Это  я  сейчас,
после всего, понимаю, что он жил бы иначе, если б не мое  вмешательство...
Правда, он всегда уверял, что вообще умер бы от горя  и  тоски  в  лагере,
если б не встретил меня... Может, так оно в есть. Клод, он ведь был совсем
особым, непохожим на других.  Но  тогда  -  тогда  я  думал,  что  он  все
воспринимает в общем  так  же,  как  и  я.  Что  борьба  -  это  для  него
естественно и просто, ведь он  благороден,  кристально  честен,  ненавидит
фашистов всеми силами души...
   - Ты хочешь сказать, что, если б не дружба с тобой,  Клод  просидел  бы
всю войну, ни черта не делая? - удивленно спросил  Марсель.  -  Однако  не
слишком лестная характеристика!
   - Я думаю, что поступки Клода нельзя было мерить  обычными  мерками,  -
устало и задумчиво проговорил Робер. - Он был...  ну,  словно  из  другого
измерения...
   - В нашем мире все же действуют наши мерки, ничего тут не поделаешь.  И
я думаю, что дело не только в тебе. Не  смог  бы  такой  добрый  и  чистый
человек, как Клод, оставаться в стороне... Ну, да ладно!
   Марсель задумался.
   - Ты хочешь сказать, насколько я понимаю, - сказал он потом, - что  был
уверен: Клод простит тебе любую жестокость по отношению к нему?
   - Что он поймет: я действовал из любви к нему! - поправил Робер.
   - Вот в этом и состоит твой страшный просчет,  я  же  тебе  говорю!  Ты
сначала показал ему в этой своей модели, как  ты  это  называешь,  что  на
любовь и дружбу не стоит рассчитывать, а потом и наяву убил его доверие  к
себе и к Констанс. Чего же ты хотел? Весь его мир вдребезги разлетелся под
твоими ударами - ты знал, куда бить вернее! - и ты хотел,  чтоб  он  после
этого остался в живых?
   Смуглое лицо Робера посерело.
   - Вероятно, ты прав... - сказал он совершенно безжизненным  голосом.  -
Но что же мне было делать? Я действительно считал,  что  дружба  дает  мне
права... или, если хочешь, налагает обязанности...
   - Права или обязанности мучить, убивать? Во имя дружбы? Да,  ты  должен
был рискнуть, я понимаю, но есть  же  всему  мера!  Ты  обязан  был  снова
усыпить Клода, когда увидел, что с ним творится! И внушить  ему,  чтоб  он
все забыл!
   Робер устало покачал головой.
   - Он бы не поддался гипнозу. Я совершенно выдохся к тому времени и  сам
был настолько потрясен, что... И потом - я вообще  не  смог  бы  пойти  на
такое. К чему тогда были бы все мучения - и его и мои? Надо было, чтоб  он
продумал и понял...
   -  Но  есть  ведь  границы  всему,  даже  дружбе!  Нельзя  же  насильно
вторгаться в душу человека и переделывать там все по своему  вкусу!  Когда
это попытался сделать Клод, ты возмутился и пожалел его семью. А  ты  сам?
Клод, как я понимаю, действовал импульсивно и сам горько жалел об этом. Но
ведь ты-то все продумал и подготовил заранее! Нет уж,  прости,  Робер,  но
эти твои шутки здорово попахивают лагерем. На  более  высоком  уровне,  да
эсэсовцам бы до этого ни в жизнь не додуматься...
   Робер медленно, с усилием встал. Лицо его было совсем серым.
   - Спасибо, - глухо проговорил он.
   Марсель тоже встал. Багровый шрам причудливо подергивался и пульсировал
на его лице.
   - Прости, но я должен был тебе это сказать! Лучше, чтоб ты понял...
   - Сначала ты повторил то, что Клод сказал  мне:  что  эсэсовцам  бы  до
этого не додуматься. Потом - то, что я сказал Клоду:  "Я  должен  был  это
сделать, надо, чтобы ты понял..." Вот видишь, как это все получается -  во
имя дружбы, во имя долга?
   - Я ведь только сказал, может быть,  слишком  резко,  слишком  жестоко,
но...
   -  В  том-то  и  дело!  Разве  ты  твердо  знаешь,  где  граница  между
жестокостью полезной и жестокостью смертоносной?  Разве  ты  можешь  точно
определить в таких случаях, какую  дозу  лекарства  надо  дать,  чтоб  оно
излечило, а не убило? Всегда можешь обозначить, где грань между  добром  и
злом? В лагере это было в общем ясно, а  теперь...  Видимо,  я  свернул  с
правильного пути, хотя и в другом направлении, чем Клод...
   - Ну, направление-то у вас, пожалуй, одно - лагерь...  Не  сердись,  но
это так. Разве тебе никогда не приходило в голову, что не только Клод,  но
и ты, и я, и все, кто так или  иначе  прошли  через  это,  стали  другими?
Послушай, ну, вот припомни: каким ты был до войны? Ты мог  бы  не  то  что
сделать, а хоть задумать что-либо подобное по отношению к другу?
   - Абстрактный вопрос. Я же тогда ничего этого не знал.
   - Дело не в том, что ты знал, но что ты  мог?  Что  вмещалось  в  твоей
душе?
   - Понимаю... Что ж, может, ты и прав... - Робер стал  у  окна,  глубоко
вдохнул влажный ночной воздух. - Может, война сместила и раздробила многое
в наших душах. Изменился мир, изменились  и  мы.  До  войны  мы  те  могли
подумать, что вот такой ночной дождь над Парижем способен убить  человека,
- сейчас мы знаем, что это возможно. Но вряд  ли  человечество  изменилось
так уж радикально - и в  плохом  и  в  хорошем  смысле.  Человек  остается
человеком, хотя все очень усложнилось и запуталось... Разве совсем исчезли
мерки добра и ала?
   - Я этого вовсе не думаю. Я вообще говорил не обо всем  человечестве...
хотя...
   Робер повернулся к нему.
   - Ты мне ответь все-таки: что сделал бы  ты  на  моем  месте?  Ждал  бы
катастрофы сложа руки? Или все же попробовал бы вмешаться, спасти то,  что
можно спасти? Даже если б надежда на успех была очень мала? Даже если б ты
рисковал прожить остаток дней, терзаясь угрызениями совести? Что сделал бы
ты, Марсель, на моем месте?
   Марсель долго молчал. Потом он поднял глаза.
   - Не знаю... - сказал он тихо. - По совести говоря, не знаю...