к. - (Так оно и было.) - Но может быть, вы, Гарри,  не  заметили,  что
теперь "понтиак"  стал  блистательным  спутником  золотой  молодежи,  людей,
которые любят в жизни приключения, азарт. А вы одеваетесь, как будто  у  нас
похоронное бюро. Взгляните на себя в зеркало, Гарри и  спросите  себя,  кому
придет в голову связать марку "понтиак" с такой фигурой?
   Но Гарри был слишком потрясен, чтобы напомнить Двейну, что как бы  он  ни
выглядел, его все равно считали лучшим агентом  по  продаже  "понтиаков"  не
только в своем штате, но на всем Среднем Западе.  А  в  районе  Мидлэнд-Сити
"понтиак" раскупался лучше других машин, хотя цена машины считалась не очень
низкой. Цена на нее считалась средней.

   Двейн Гувер объяснил Гарри Лесабру, что  "Гавайский  фестиваль"  начнется
сразу  после  длинного  уик-энда  и  что  для  Гарри  открывается   радужная
перспектива - растормозиться, развлечься,  да  и  других  людей  подбодрить,
поразвлечь.
   - Гарри, - сказал Двейн, - у меня есть для вас новость: современная наука
изобрела для нас целую гамму роскошных  красок  с  изумительными,  странными
названиями. Красный! Зеленый! Розовый! Оранжевый! Чувствуете, Гарри?  Больше
мы не ограничены только черным, белым да  серым.  Чудесная  новость,  Гарри,
верно? А судебная палата только что объявила, что улыбаться  в  часы  работы
вовсе не преступление, Гарри, да и наш губернатор лично мне обещал,  что  он
никого  не  засадит  в  исправительную  колонию  для  взрослых,   в   сектор
сексуальных преступников, за какой-нибудь анекдотик.

   Эта новость не причинила бы Гарри Лесабру особого ущерба, если бы  он  не
был тайным травести. По выходным дням он любил наряжаться в женское  платье,
и к тому же самое пестрое. Гарри с женой опускали шторы, и Гарри превращался
в райскую птицу.
   Этой тайны никто, кроме жены Гарри, не знал.
   Но когда Двейн стал дразнить его тем, как он одевался на службе,  да  еще
упомянул про сектор сексуальных преступников в  исправительной  колонии  для
взрослых в Шепердстауне, Гарри  сразу  заподозрил,  что  его  тайна  выплыла
наружу. А тайна эта вовсе была не такой уж смешной и безобидной;  Гарри  мог
быть арестован за свои развлечения по выходным дням. На него могли  наложить
штраф до  трех  тысяч  долларов  и  посадить  на  строгий  режим  в  секторе
сексуальных преступников исправительной колонии для взрослых в Шепердстауне.
   Из-за этого бедный Гарри провел в жутком настроении и День  ветеранов,  и
всю неделю после него. Но Двейну было еще хуже.
   Вот что случилось в последнюю ночь  этого  уик-энда  с  Двейном.  Вредные
вещества в его мозгу вытурили его из постели. Они заставили  его  одеться  в
такой спешке, словно случилось что-то, срочно требовавшее его вмешательства.
Было это на рассвете. День ветеранов окончился в полночь, с последним ударом
часов.


   Скверные вещества в  организме  Двейна  заставили  его  выхватить  из-под
подушки револьвер тридцать  восьмого  калибра  и  сунуть  его  себе  в  рот.
Револьвером назывался инструмент,  единственным  назначением  которого  было
делать дырки в человеческих существах. Вид у него был такой:
   В той части планеты, где жил Двейн, любой человек, захотевший иметь такую
штучку, мог купить ее в местной скобяной  лавке.  У  всех  полицейских  были
револьверы. И у всех преступников тоже. И у людей, живших рядом с ними.
   Преступники направляли револьвер на человека и говорили: "Отдай  мне  все
деньги". И те, как правило, отдавали. А полицейские направляли револьверы на
преступников  и  говорили:  "Стой!"  -  или  что-нибудь   еще,   смотря   по
обстоятельствам, и  преступники,  как  правило,  подчинялись.  А  иногда  не
подчинялись. Иногда жена так злилась на мужа,  что  вдруг  пробивала  в  нем
дырку. А иногда муж так злился на жену, что пробивал  дырку  в  ней.  И  так
далее.
   В  ту   же   неделю,   когда   Двейн   Гувер   стал   буйно   помешанным,
четырнадцатилетний  мальчик  из  Мидлэнд-Сити  прострелил  дырки   в   своих
родителях, потому что не хотел показывать им  плохие  отметки,  которые  ему
поставили в школе.  Его  адвокат  собирался  защищать  его,  доказывая,  что
мальчик заболел временным помешательством, а это означало, что в ту  минуту,
когда он стрелял, он был не способен отличить хорошее от дурного.

   Иной раз люди пробивали дырки в каких-нибудь знаменитостях, чтобы и самим
стать хоть немножко знаменитыми, А иногда люди садились в  самолет,  который
отправлялся в определенный рейс, и грозились пробить дырки в первом и втором
пилотах, если те откажутся направить самолет в совершенно другую сторону.

   Двейн немножко подержал дуло револьвера во рту. Он  ощутил  вкус  смазки.
Револьвер был заряжен, курок взведен. Аккуратные штучки,  содержащие  уголь,
селитру и  серу,  находились  в  нескольких  дюймах  от  мозга  Двейна.  Ему
достаточно было только нажать курок, и порох превратился бы  в  газ.  А  газ
вытолкнул бы кусочек свинца и загнал его в мозг Двейна.
   Но Двейн вдруг решил, что лучше разгромить одну из своих  ванных  комнат,
выложенных плиткой. Он всадил куски свинца и в унитаз, и в умывальник,  и  в
загородку вокруг ванны. На матовом стекле загородки был  нанесен  рисунок  -
птица фламинго. Вот какая она:



   Двейн застрелил фламинго. Потом,  вспоминая  этого  фламинго,  он  злобно
ругался. Вот как он ругался: "У, дурацкая птица, мать ее..."

   Выстрелов  никто  не  слыхал.  Все  дома  по   соседству   были   отлично
заизолированы, так, чтобы звуки  туда  не  входили  и  оттуда  не  выходили.
Например, звуку, который захотел бы  выйти  или  войти  а  дом-мечту  Двейна
Гувера, надо было бы проникнуть через полтора дюйма  пластика,  потом  через
звукоизоляционный полистериновый барьер, через лист  алюминия,  трехдюймовый
воздушный слой, пласт  стекловаты  в  три  дюйма  толщиной,  еще  один  лист
алюминия, дюймовую доску из прессованных опилок,  пропитанных  смолой,  дюйм
деревянной  обшивки,  слой  просмоленного  картона  и,  наконец,  пустотелую
алюминиевую облицовку. Пустота внутри алюминиевой облицовки  была  заполнена
изоляционным чудо-материалом, который употребляется для  ракет,  летящих  на
Луну.

   Двейн включил все прожектора на своем участке и стал играть сам с собой в
баскетбол на черной асфальтированной площадке перед гаражом на пять машин.
   Пес Двейна, Спарки, спрятался в подвал, когда Двейн стал стрелять в своей
ванной комнате. Но  тут  он  вылез.  Спарки  смотрел,  как  Двейн  играет  в
баскетбол.
   - Одни мы с тобой, Спарки, - сказал Двейн. И еще всякое. Двейн  на  самом
деле очень любил этого пса.
   Никто не видел, как он играет в  баскетбол.  Он  был  закрыт  от  соседей
деревьями, кустами и высокой загородкой из кедровых досок.

   Он убрал мяч и сел в черный "плимут" модели "Фьюри", который он  накануне
взял на  комиссию.  "Плимут"  делали  на  заводах  Крайслера,  а  Двейн  был
представителем компании "Дженерал моторс". Он  решил  дня  дна  поездить  на
"плимуте", чтобы знать, что собой представляют его соперники.
   Когда он выезжал по своей подъездной дороге, он решил,  что  надо  как-то
объясните соседям, почему он ездит на машине  "плимут",  и  он  закричал  из
окна: "Надо же знать соперников". И нажал гудок.

   Двейн промчался по Олд-Кантри-роуд и вылетел  на  автостраду,  где  кроме
него не было ни души. Он с маху повернул на  десятом  повороте,  врезался  в
штангу и завертелся на месте. Потом  задним  ходом  выехал  на  Юнион-авеню,
перескочил кювет и остановился на незастроенном участке. Участок принадлежал
Двейну.
   Никто ничего не слыхал: на этом участке никто не жил. Предполагалось, что
примерно каждый час участок будет объезжать полисмен, но полисмен  "кимарил"
в проулке, за товарным складом "Вестерн электрик", милях в двух  от  участка
Двейна. "Кимарить" на жаргоне полицейских значило спать на посту.

   Двейн немножко побыл на незастроенном  участке.  Он  включил  радио.  Все
станции в Мидлэнд-Сити ночью спали,  но  Двейн  нашел  какую-то  музыкальную
передачу из Западной Виргинии. По радио ему предложили купить  около  десяти
сортов цветущих кустарников и пять  фруктовых  деревьев  за  шесть  долларов
наложенным платежом.
   - Неплохо, по-моему, -  сказал  Двейн.  Он  и  вправду  так  считал.  Все
передачи,  которые  передавали  и  принимали  в   стране   Двейна   -   даже
телепатические, - так или иначе были связаны с куплей-продажей  какой-нибудь
чертовни. Для Двейна они были слаще колыбельной песни.

Глава пятая

   Пока Двейн Гувер слушал радио из Западной Виргинии, Килгор Траут пробовал
выспаться в одном из кинотеатров Нью-Йорка. Это было  гораздо  дешевле,  чем
снимать номер в гостинице. Траут никогда в жизни этого не делал, но он знал,
что по таким  киношкам  спят  самые  грязные  старикашки  Нью-Йорка.  А  ему
хотелось  прибыть  в  Мидлэнд-Сити   самым   грязным   из   всех   стариков.
Предполагалось, что он там примет участие в  симпозиуме  не  тему:  "Будущее
американского  романа  в  век  Маклюэна".  И  он  хотел  выступить  на  этом
симпозиуме так: "Не знаю, кто такой Маклюэн, но я знаю, что значит  провести
ночь в кинотеатре  Нью-Йорка  с  другими  грязными  стариками.  Может  быть,
поговорим об этом?"
   И еще он хотел сказать: "А может ли этот Маклюэн, кто  он  там  ни  есть,
объяснить связь между порнофотографией и книгоиздательским делом?"

   Днем  Траут  приехал   из   Когоуза.   Он   успел   зайти   в   несколько
порнографических книжных лавчонок и в  магазин  белья.  Ом  купил  две  свои
книжки: "Чуму на колесах" и "Теперь все можно рассказать", потом  журнал  со
своим рассказом и рубашку под смокинг. Журнал назывался  "Черные  подвязки".
На вечерней рубашке вся грудь была в рюшах. По совету продавца Траут  вместе
с рубашкой купил еще пакет с набором туалетных принадлежностей. В наборе был
пояс, бутоньерка и галстук бабочкой. Все это было апельсинового цвета.
   Это добро Траут держал на коленях вместе с шуршащим  бумажным  мешком,  а
котором был его смокинг, шесть пар новых шортов,  шесть  пар  новых  носков,
бритва и новая зубная щетка. У Траута много лет зубной щетки вообще не было.


   Широковещательная реклама на обложках романов Траута обещала,  что  будет
много "норок нараспашку". Картинка  на  обложке  романа  "Теперь  все  можно
рассказать"  (кстати,  именно  этот  роман   превратил   Двейна   Гувера   в
кровожадного  маньяка)  изображала  университетского  профессора,   которого
раздевала  компания  голеньких  студенток.  В  окно  женского  студенческого
общежития виднелась башня городской библиотеки. За окном стоял  день,  и  на
башне виднелись часы. Вид у них был такой:


   На профессоре уже ничего не оставалось, кроме полосатых кальсон,  носков,
подвязок и конфедератки - это была такая шапка, и выглядела она так:

   Ни одного слова насчет профессора,  или  студенток,  или  университета  в
книжке Траута не было. Эта книга была написана в виде  письма  от  Создателя
вселенной единственному обитателю этой вселенной, обладавшему свободой воли.

   Что же касается рассказа в журнале "Черные подвязки", то Траут понятия не
имел, что рассказ был опубликован. А рассказ был напечатан давным-давно -  в
апрельском номере 1962 года. Траут нашел  журнал  случайно  перед  входом  в
лавочку в корзине со всякой другой  пошлятиной.  Все  это  были  панталонные
журнальчики.
   Когда Траут купил журнал, кассир решил,  что  он  не  то  пьяный,  не  то
слабоумный. Чего там он увидит, кроме дамочек в  трусиках,  подумал  кассир;
разве можно их сравнить с теми картинками,  которые  продавались  в  глубине
лавки?
   - Надеюсь, получите удовольствие, - сказал кассир Трауту. Этим  он  хотел
сказать,  что  Траут  там  найдет  картинки,   под   которые   можно   будет
самоублажаться, так как все эти журналы издавались именно с такой целью.
   - Это для фестиваля искусств, - сказал Траут.

   Что же касается самого рассказа, то он назывался "Плясун-дуралей", и, как
во многих произведениях Траута, в нем говорилось о трагической невозможности
наладить общение между разными существами.
   Вот сюжет рассказа. Существо по имени Зог прибыло на летающем  блюдце  на
нашу Землю, чтобы объяснить, как предотвращать войны и лечить рак. Принес он
эту информацию с планеты Марго, где язык обитателей  состоял  из  пуканья  и
отбивания чечетки.
   Зог приземлился ночью в штате Коннектикут. И только он  вышел  на  землю,
как увидал горящий дом. Он ворвался в дом, попукивая и отбивая  чечетку,  то
есть предупреждая жильцов на своем языке о страшной опасности, грозившей  им
всем. И хозяин дома клюшкой от гольфа вышиб Зогу мозги.

   В кинотеатре, где сидел Траут, держа свой пакет  на  коленях,  показывали
только скабрезные фильмы. Музыка тихо баюкала зрителей. На серебряном экране
молодой человек и молодая  женщина  безмятежно  почмокивали  друг  дружку  в
разные места.
   И  Траут,  сидя  там,  сочинил  новый  роман  Героем  романа  был  земной
астронавт, прилетевший на планету, где вся  животная  и  растительная  жизнь
была  убита  от  загрязнения  атмосферы  и  остались  только   гуманоиды   -
человекообразные. Гуманоиды питались  продуктами,  добываемыми  из  нефти  и
каменного угля.
   В честь астронавта - звали его Дон - жители планеты задали пир. Еда  была
ужасающая. Разговор шел главным образом  о  цензуре.  Города  задыхались  от
кинотеатров, где показывали  исключительно  непотребные  фильмы.  Гуманоидам
хотелось бы прикрыть все эти кинотеатры, но так, чтобы не  нарушать  свободы
слова.
   Они спросили Дона, представляют ли  порнофильмы  такую  же  опасность  на
земле, и Дон сказал: "Конечно". Они поинтересовались,  действительно  ли  на
земле показывают очень похабные фильмы. Дон сказал:
   - Хуже не придумаешь,
   Это прозвучало как вызов. Гуманоиды  были  уверены,  что  их  порнофильмы
переплюнут любой земной фильм. И тут все расселись по пневмокебам и  поплыли
в порнокино на окраине.
   Был перерыв, и Дон успел поразмышлять - что же можно придумать гаже,  чем
те фильмы,  которые  он  видел  на  Земле?  И  он  даже  почувствовал  некое
возбуждение еще до того, как начался фильм. Женщины  из  публики  тоже  были
распалены и взволнованы.
   Наконец свет погас, и занавес раздвинулся. Сначала на  экране  ничего  не
было. Слышалось только чавканье и  стоны  через  динамики.  Потом  появилось
изображение. Это были первоклассные кадры - гуманоид мужеского  пола,  евший
нечто вроде груши. Камера переходила с его губ и языка на  зубы,  блестевшие
от слюны. Ел он эту грушу не торопясь. Когда последний  кусок  исчез  в  его
слюнявой пасти, камера крупным планом остановилась на его кадыке. Его  кадык
непристойно прыгал. Он удовлетворенно рыгнул, и на экране показалась надпись
на языке этой планеты:
   КОНЕЦ.

   Все это, конечно, было липой. Никаких груш на планете не  было.  И  фильм
про грушу  был  просто  короткометражкой,  чтобы  публика  успела  поудобнее
усесться.
   Потом начался самый фильм. В нем участвовали  мужская  и  женская  особь,
двое их детей, их собака и их кот. Они непрерывно ели - целых полтора  часа;
суп, мясо, бисквиты, масло,  зелень,  овощи,  картофельное  пюре  с  соусом,
фрукты, конфеты, пирожные. Камера все время была примерно в футе  расстояния
от их сальных губ и прыгающих кадыков. А потом отец поднял на стол и  собаку
и кота, чтобы они тоже могли принять участие в этой оргии.
   Через некоторое время актеры наелись  досыта.  Они  так  обожрались,  что
глаза у них полезли на лоб. Они еле двигались. Они сказали, что теперь  они,
наверно, с неделю ничего не  смогут  проглотить.  Они  медленно  убирали  со
стола. Переваливаясь, они прошли на кухню и  там  выкинули  фунтов  тридцать
недоеденной пищи в мусорный ящик.
   Публика сходила с ума.
   Когда Дон с приятелями вышли из кино, к ним стали приставать  гуманоидные
проститутки и предлагать им и апельсины, и яйца, и молоко, и масло, и орехи.
Разумеется, никаких таких вкусностей у проституток и в помине не было.
   Гуманоиды предупредили Дона, что если он  пойдет  к  одной  из  них,  она
приготовит ему ужин из нефти и каменного угля и сдерет чудовищную плату.
   И пока он будет есть, она ему будет нашептывать всякие  сальности  -  про
то, какая это сочная и свежая еда, хотя вся еда была липовая.

Глава шестая

   Двейн Гувер посидел часок в машине на своем незастроенном участке, слушая
радио из Западной  Виргинии.  Ему  сообщили,  как  можно  застраховать  свое
здоровье, откладывая несколько  пенсов  в  день.  Ему  сообщили,  как  лучше
пользоваться машиной. Ему сообщили, как бороться с запорами. Ему  предложили
Библию, в  которой  слова,  доподлинно  сказанные  Создателем  или  Христом,
выделены красным шрифтом. Ему предложили купить комнатное растение,  которое
будет привлекать и пожирать всех болезнетворных микробов в его доме.
   И все это откладывалось в памяти Двейна на случай;  если  что-нибудь  ему
понадобится. У него в голове много чего накопилось.

   Пока Двейн сидел в одиночестве, старейшая жительница Мидлэнд-Сити умирала
в городской больнице, в конце бульвара Фэйрчайлд, примерно в девяти милях от
Двейна. Звали ее Мэри Янг. Ей было сто восемь лет. Она была черная. Родители
Мэри Янг были черными рабами в штате Кентукки.
   Между Двейном Гувером и Мэри Янг существовала еле заметная  связь.  Когда
Двейн был маленьким, Мэри несколько месяцев стирала белье в его  семье.  Она
рассказывала ему всякие истории из Библии и всякие истории про рабов. И  она
ему рассказала про публичную казнь одного белого: его повесили в  Цинциннати
у Мэри на глазах, когда она была совсем девчонкой.

   Черный врач в городской больнице наблюдал, как Мэри умирает от воспаления
легких.
   Врач ее не знал. Он всего неделю как появился в Мидлэнд-Сити. Он даже  не
был американцем, хотя и окончил Гарвардский университет. Он был  из  племени
индаро. Он был родом из Нигерии. Звали его Сиприан Уквенде. Он не чувствовал
никакой родственной связи с Мэри или  с  другими  черными  американцами.  Он
чувствовал свое родство только с племенем индаро.
   Умирая, Мэри была так же одинока на  всей  нашей  планете,  как  и  Двейн
Гувер, как и Килгор Траут. Потомства она не завела. Ни друзей, ни родных при
ее смерти не было. Потому свои последние слова на земле она сказала Сиприану
Уквенде. У нее не оставалось сил привести в движение голосовые  связки.  Она
могла только беззвучно шевелить губами.
   И вот что она сказала в свой смертный час: "Ox, ox-ox..."

   Как и все земляне перед смертью, Мэри Янг разослала смутные напоминания о
себе всем, кто ее  знал.  Она  выпустила  маленькое  облачко  телепатических
мотыльков, и один из них коснулся щеки Двейна Гувера, в девяти милях от нее.
   Двейн услыхал усталый голос где-то сзади, хотя  там  никого  и  не  было.
Голос сказал Двейну: "Ox, ox-ox..."

   Скверные вещества в мозгу Двейна заставили его завести машину. Он  выехал
с незастроенного участка  и  медленно  поехал  по  Юнион-авеню,  параллельно
автостраде.
   Он  проехал  мимо  своего  главного  предприятия,  "Парка  "понтиаков"  у
Одиннадцатого поворота", и повернул  к  гостинице  "Отдых  туриста".  Двейну
Гуверу принадлежала третья часть гостиницы - его совладельцами были  ведущий
одонтолог Мидлэнд-Сити доктор Альфред Маритимо  и  Билл  Миллер,  занимавший
множество  постов  и   между   прочим   пост   председателя   комиссии   при
исправительной  колонии  для  взрослых  в  Шепердстауне,  которая  выпускала
арестантов на поруки.
   Двейн поднялся по черной лестнице гостиницы на крышу, никого не  встретив
по дороге. Светила полная луна. Новое здание  Мидлэндского  центра  искусств
имени Милдред Бэрри - прозрачный полый  шар  на  подпорах  -  было  освещено
изнутри и походило на полную луну.
   Двейн посмотрел вниз, на спящий город. Тут он родился.  Первые  три  года
жизни он провел в сиротском приюте в двух милях от того места, где он сей