л  снова  -  на
другой ноге сделалось то же самое.
   Эти вещества были отходами завода фирмы  "Бэрритрон".  Фирма  изготовляла
новую бомбу для  военно-воздушных  сил  США  -  новое  средство  уничтожения
личного состава вражеской  армии.  Бомба  разбрасывала  пластиковые  осколки
вместо стальных, потому что пластиковые были дешевле. Кроме  того,  их  было
невозможно обнаружить в теле раненого врага даже путем рентгеноскопии.
   На заводе "Бэрритрон" никто понятия не имел, что  их  отходы  попадают  в
Сахарную речку. Эта фирма заключила контракт со строительной фирмой  "Братья
Маритимо", которой заправляли гангстеры, чтобы те построили им очистительную
установку для уничтожения отходов. Фирма знала, что  строительной  компанией
заправляют гангстеры. Все об этом знали. Но обычно  "Братья  Маритимо"  были
лучшими строителями в городе. Они, например, выстроили дом для Двейна Гувера
- очень прочный, хороший дом.
   Но вдруг они делали  что-нибудь  невообразимо  преступное.  Примером  мог
служить очистительный комплекс фирмы "Бэрритрон". Он  обошелся  фирме  очень
дорого, и сложные машины комплекса все время работали. На самом же деле  там
вместо новых машин было как попало  наворочено  всякое  старье,  а  под  ним
скрыты  наворованные  где-то  канализационные  трубы,  ведущие   от   завода
"Бэрритрон" прямехонько в Сахарную речку.
   Владельцы "Бэрритрона" расстроились бы вконец, узнай они,  как  их  фирма
отравляет воду. За все время своего существования они только и  делали,  что
старались быть образцом и примером высшей гражданской порядочности,  сколько
бы им это ни стоило.

   Килгор Траут пересек Сахарную речку на ногах моего отца, и эти конечности
с каждым шагом становились все больше похожи на перламутр.  Траут  нес  свои
вещи и башмаки на голове, хотя вода еле-еле доходила ему до колен.
   Он  знал,  как  нелепо  он  выглядит.  Он  ожидал,   что   его   встретят
отвратительно, он мечтал вконец смутить всех участников фестиваля.  Он  ехал
сюда издалека в  самом  мазохистском  настроении.  Он  хотел,  чтобы  с  ним
обошлись, как с тараканом.

   Если рассматривать его как машину, то  он  был  в  сложном,  печальном  и
смехотворном положении. Но священная его сердцевина - его сознание -  так  и
оставалась неколебимым лучом света.
   И эта книга пишется машиной из плоти и крови в содружестве с машинкой  из
металла и пластика. Кстати, пластик этот - близкий родственник той  гадости,
которая засоряла Сахарную речку. А в сердцевине пишущей машины  из  плоти  и
крови кроется нечто священное - неколебимый луч света.
   В сердцевине каждого, кто читает эту книгу,  -  тот  же  неколебимый  луч
света.
   Только что прозвенел звонок в моей нью-йоркской квартире. И я  знаю,  что
будет стоять на пороге, когда открою двери: неколебимый луч света.
   Господи, благослови Рабо Карабекьяна!

   Слушайте; Килгор Траут вылез из речки на асфальтовую пустыню -  там  была
стоянка машин. План у него был такой - войти  в  холл  гостиницы  босиком  и
чтобы от его мокрых ног остались вот такие следы:



   Траут придумал так: кто-то возмутится, что  он  босыми  ногами  оставляет
следы на  ковре.  И  тогда  он  сможет  с  величественным  видом  возразить:
"Собственно говоря, что вас так возмущает? Я просто пользуюсь  первопечатным
станком. Вы читаете ясную и всем понятную фразу, которая означает; "Вот он -
я! Вот!"


   Но оказалось, что Траут не  стал  шагающим  печатным  станком.  Его  ноги
никаких следов на ковре не оставляли потому что они были облеплены  высохшей
пластмассой. Вот какой была структура пластмассовой молекулы:

   Молекула  эта  бесконечно  делилась,  образуя  совершенно  непроницаемую,
плотную пленку.
   Эта молекула и была тем  чудовищем,  которое  двойняшки,  сводные  братья
Двейна - Лайл и Кайл - пытались атаковать своими автоматами. Из этих молекул
состояло то вещество, которое испакостило Пещеру святого чуда.

   Человека,  который  научил  меня,  как   вычертить   диаграмму   молекулы
пластмассы, зовут профессор Уолтер Г. Стокмайер из Дартмутского колледжа. Он
специалист в области физической химии и очень занятый и полезный мой друг. Я
его не выдумал. Я и сам хотел бы стать профессором Стокмайером. Он блестящий
пианист. Он волшебно бегает на лыжах.


   Как мне кажется, самым подходящим концом любого рассказа  о  людях,  если
принять  во  внимание,  что  теперь  жизнь  есть  полимер,  в  который  туго
запелената наша Земля, было бы то самое  сокращение  трех  слов,  которое  я
сейчас изображу крупно, - мне оно очень нравится:
   Именно для того, чтобы подтвердить непрерывность этого  полимера,  я  так
часто начинаю фразу с "и" или с "и вот" и столько абзацев кончаю словами  "и
так далее".
   И так далее.
   - Как все похоже на океан! - воскликнул Достоевский.
   А я говорю; "Как все похоже на целлофан!"

   Итак, Траут вошел в холл гостиницы как просыхающий печатный станок, и все
же никогда еще в холл не входило такое ни с чем не  сообразное  человеческое
существо.
   Вокруг него повсюду стояли зеркала, как их называли все люди, -  то,  что
он  звал  "лужицы".  Вся  стена,  отделявшая  холл  от  коктейль-бара,  была
"лужицей" в десять футов вышиной и тридцать -  длиной.  И  на  автомате  для
сигарет, и на леденцовом автомате были свои "лужицы". Траут заглянул туда  -
хотелось посмотреть, что там делается в  Зазеркалье,  в  другом  мире,  -  и
увидел какое-то старое чумазое существо: стоит босиком, глаза красные, брюки
закатаны до колен.
   Случайно в этот  час  кроме  Траута  в  холле  находился  только  молодой
красавчик - дежурный администратор Майло Маритимо. И одежда, и цвет лица,  и
глаза у Майло были похожи колером на разные сорта маслин. Он  окончил  курсы
гостиничных   администраторов   при   Корнеллском   университете.   Он   был
гомосексуалистом и внуком Гильермо  -  Вилли-малыша,  личного  телохранителя
знаменитого чикагского гангстера Аль-Капоне.
   Траут остановился перед этим безобидным человечком, расставив босые ноги,
и, широко раскрыв объятия, представился.
   - Прибыл Страшный Снежный Человек! - сказал он Майло. - А если я не такой
чистый, как все снежные люди, то лишь потому, что меня еще ребенком похитили
со склонов горы Эверест и отдали в рабы в Рио-де-Жанейро, в бордель,  где  я
пятьдесят лет чистил невыразимо грязные нужники.  Один  из  клиентов  как-то
провизжал в мучительном экстазе своей партнерше, хлеставшей его плеткой, что
в  Мидлэнд-Сити  готовится  фестиваль  искусств.  Услыхав  это,   я   удрал,
спустившись по  веревке,  сплетенной  из  вонючих  простынь,  украденных  из
корзины с грязным бельем. И я прибыл в  Мидлэнд-Сити,  чтобы  перед  смертью
получить признание как великий художник, каковым я и являюсь.
   Майло Маритимо с обожанием глядел на Траута сияющими глазами.
   - Мистер Траут! - восторженно воскликнул он. - Я узнал бы вас где угодно.
Добро пожаловать в Мидлэнд-Сити! Вы так нужны нам!
   - Откуда вы знаете, кто я такой?  -  спросил  Траут.  До  сих  пор  никто
никогда не знал, кто он.
   - А вы никем другим и быть не можете, - сказал Майло.
   Из Траута словно выпустили воздух - он нейтрализовался. Он  свесил  руки,
стал похож на ребенка.
   - До сих пор никто никогда не знал, кто я такой.
   - А я знал, - сказал Майло. - Мы вас открыли и надеемся,  что  и  вы  нас
откроете. Теперь наш  Мидлэнд-Сити  будет  известен  не  только  как  родина
Мэри-Элис Миллер, чемпионки мира по плаванию брассом на двести метров.  Нет,
наш город прославится также и  тем,  что  первый  признал  великого  Килгора
Траута.
   Траут молча отошел от портье и сел на обитую парчой банкетку в  испанском
стиле. Весь холл  гостиницы,  кроме  автоматов  для  сигарет  и  жевательной
резинки, был выдержан в испанском стиле.
   А Майло произнес фразу из телепрограммы,  которая  была  очень  популярна
несколько лет назад. Программа уже сошла с экрана, но многие помнили  текст.
В нашей стране разговоры по  большей  части  состояли  из  фраз,  взятых  из
телепрограмм, как новых, так и старых. Майло вспомнил  фразу  из  программы,
где показывали какого-нибудь старого человека, обычно довольно  знаменитого.
Его вводили в обыкновенную с виду комнату. Только на  самом  деле  это  была
сцена, перед которой сидела публика, и повсюду были скрыты  телекамеры.  Там
еще были люди, знавшие  этого  старого  человека  в  былые  времена,  но  их
поначалу тоже видно не  было.  Потом,  по  ходу  действия,  они  выходили  и
рассказывали про этого старика всякие истории.
   И вот  Майло  сказал  ту  фразу,  которую  сказал  бы  конферансье  перед
поднятием занавеса,  если  бы  Траут  участвовал  в  подобной  телепередаче:
"Килгор Траут! Вот она, ваша жизнь!"

   Только никакой публики и никакого занавеса, вообще ничего такого  тут  не
было. И по правде  говоря,  Майло  Маритимо  был  единственным  человеком  в
Мидлэнд-Сити, который что-то знал про Килгора Траута. И только в его  мечтах
весь высший свет Мидлэнд-Сити был не меньше его  потрясен  романами  Килгора
Траута.
   - Мы так ждем нашего ренессанса, мистер Траут! Вы будете нашим Леонардо!
   - Но каким же образом вы обо мне узнали? - растерянно спросил Траут.
   - Готовясь к ренессансу в Мидлэнд-Сити, - сказал Майло, - я поставил себе
задачей прочесть все, что написано теми авторами и  обо  всех  тех  авторах,
которых мы ждали в Мидлэнд-Сити.
   - Но нигде нет ничего моего и обо мне, - возразил Траут.
   Майло вышел из-за своей стойки. Он  держал  в  руках  нечто,  похожее  на
пухлый мячик, облепленный разноцветными наклейками.
   - Когда я ничего вашего найти не смог, -  объяснил  Майло,  -  я  написал
Элиоту Розуотеру  -  тому  человеку,  который  сказал,  что  вас  необходимо
пригласить к нам. У него есть собрание ваших книг, мистер Траут, сорок  один
роман и шестьдесят три рассказа. Он дал мне их прочитать - И Майло  протянул
Трауту потрепанный мячик, который оказался книжкой  из  собрания  Розуотера.
Розуотер, видно, вовсю пользовался своей библиотекой научной  фантастики.  -
Это единственный роман, который я  еще  не  дочитал,  но  завтра  утром,  на
рассвете, я непременно все закончу, - добавил Майло.

   Кстати, роман, о котором шла  речь,  назывался  "Умный  кролик".  Главным
героем книги был кролик, который жил как все дикие кролики, но был умен, как
Альберт Эйнштейн или Вильям Шекспир. Между прочим, это была  крольчиха.  Она
была единственным персонажем женского  пола  во  всех  романах  и  рассказах
Килгора Траута.
   Жила она нормально, как любая другая крольчиха, несмотря на ее гигантский
интеллект.
   И она решила,  что  этот  интеллект  является  ненужным  придатком  вроде
какой-то опухоли, совершенно бесполезной в кроличьем  миропонимании.  И  она
отправилась - прыг-скок! - в город, чтобы ей там  удалили  эту  опухоль.  Но
добраться до города она не успела; по дороге ее пристрелил охотник по  имени
Дадли Фэрроу. Фэрроу ободрал ее и выпотрошил, но потом он и его  жена  Грейс
решили, что лучше не есть  эту  крольчиху,  потому  что  у  нее  была  такая
непомерно большая голова. Они подумали то же самое,  что  думала  она  сама,
когда была еще жива: будто у нее какая-то болезнь.
   И так далее.

   Килгору Трауту необходимо было немедленно переодеться  в  другой  костюм:
смокинг, сохранившийся со школьных времен,  новую  вечернюю  рубашку  и  все
остальное. Низ его закатанных штанов был так пропитан пластиковым  раствором
из речки, что спустить брючину было невозможно.  Штаны  были  жесткими,  как
фланцы на канализационных трубах.
   И Майло Маритимо провел его в номер-люкс - два обычных номера в гостинице
"Отдых туриста", соединенных открытой дверью.  И  Трауту,  и  другим  важным
гостям предоставлялся номер-люкс, где было два цветных телевизора, две ванны
и четыре двуспальные кровати, снабженные "волшебными пальцами".  "Волшебными
пальцами"  называли  электрические  вибраторы,  прикрепленные  к   матрасным
пружинам. Если гость бросал монетку в ящичек на ночном  столике,  "волшебные
пальцы" начинали покачивать матрас.
   Цветов  в  номере  Килгора  Траута  хватило   бы   на   похороны   любого
гангстера-католика. Их прислали и  Фред  Т.  Бэрри,  председатель  фестиваля
искусств, и Ассоциация женских клубов Мидлэнд-Сити, и Торговая палата, и так
далее и тому подобное.
   Траут прочел визитные карточки на нескольких корзинах и заметил:
   - Да, видно, ваш город по-настоящему, всерьез заинтересовался искусством.
   Майло зажмурил глазки-маслины.
   - Пора, пора!  Бог  мой,  мы  так  изголодались,  мистер  Траут  даже  не
понимаем, чего мы жаждем, - сказал он. Этот молодой человек  был  не  только
потомком крупнейших гангстеров, он был также родственником  тех  мошенников,
которые орудовали и сейчас в Мидлэнд-Сити.  Совладельцы  строительной  фирмы
"Братья Маритимо и компания" приходились дядьями Майло. Джино Маритимо,  его
троюродный брат, был королем торговцев наркотиками в этом городе.

   - Ах, мистер Траут, - говорил  Майло  Килгору  Трауту  в  номере-люкс,  -
научите нас петь, и плясать, и смеяться, и плакать. Мы  так  долго  пытались
просуществовать, интересуясь только деньгами, и сексом,  и  конкуренцией,  и
недвижимым  имуществом,  и  футболом,  и  баскетболом,  и  автомобилями,   и
телевидением, и алкоголем, - питались всей этой трухой, этим битым стеклом.
   - Да откройте же глаза! - с горечью сказал Траут. - Неужели  я  похож  на
танцора, на певца, на весельчака:
   Он уже надел свой смокинг, который был  ему  очень  велик.  Траут  сильно
исхудал со школьных лет.  Карманы  его  смокинга  были  набиты  нафталинными
шариками и торчали, как переметные сумы у седла.
   - Откройте глаза! - сказал Траут. - Разве человек, вскормленный красотой,
выглядел бы так? Вы сказали, что вокруг вас - пустота и безнадежность.  А  я
вам принес еще больше всего этого.
   - Нет, мои глаза открыты! - горячо сказал Майло. - И я  вижу  именно  то,
чего я и ждал. Я вижу человека, жестоко израненного, потому что он осмелился
пройти сквозь пламя истины на ту, другую  сторону,  которой  мы  никогда  не
видели. И потом снова вернулся к нам - рассказать о той, другой стороне.

   А я сидел себе и сидел в новой гостинице "Отдых туриста", и она  по  моей
воле то исчезала, то снова появлялась, и опять исчезала, и снова появлялась.
В действительности передо мной ничего не было - только чистое поле. Какой-то
фермер засеял его рожью.
   Давно пора, подумал я, чтобы Траут встретился с Двейном Гувером  и  чтобы
Двейн окончательно свихнулся.
   Я знал, как окончится эта книга. Двейн навредит многим людям. Он  откусит
кончик правого указательного пальца у Килгора Траута.
   А потом, после перевязки, Траут выйдет на улицы незнакомого города. И  он
встретит своего создателя, который все ему объяснит.

Глава двадцать первая

   Килгор Траут вошел в коктейль-бар. Ноги у него горели огнем. На них  были
не только башмаки и носки, но и прозрачная пластиковая пленка. Ни  вспотеть,
ни дышать ноги не могли.
   Рабо Карабекьян и Беатриса Кидслер не видели, как он вошел. Они сидели  у
рояля, окруженные новыми  поклонниками.  Речь  Карабекьяна  была  принята  с
энтузиазмом. Теперь все  согласились,  что  Мидлэнд-Сити  владеет  одним  из
величайших полотен в мире.
   - Вы давно должны были нам объяснить, - сказала Бонни Мак-Магон. - Теперь
я все поняла.
   - А я-то думал, чего там объяснять, - сказал с изумлением Карло Маритимо,
жулик-строитель. - Оказалось, что надо, ей-богу!
   Эйб Коэн, ювелир, сказал Карабекьяну:
   - Если бы художники побольше  объясняли,  так  люди  побольше  любили  бы
искусство. Вы меня поняли?
   И так далее.
   Траут не понимал, на каком он свете. Сначала он ожидал, что  многие  люди
станут приветствовать его с той же пылкостью, что и Майло Маритимо, а  он  к
таким пышным встречам не привык. Но никто к нему и  не  приблизился.  Старая
его подруга Безвестность снова встала с  ним  рядом,  и  они  вместе  заняли
столик вблизи от Двейна и от меня. Но  меня  он  почти  не  видел  -  только
заметил, как пламя  свечей  отражалось  в  моих  зеркальных  очках,  в  моих
"лужицах".
   Мысли Двейна Гувера витали далеко от коктейль-бара и от  всего,  что  там
происходило. Он весь обмяк, словно ком замазки, уставясь куда-то  в  далекое
прошлое.
   Когда  Килгор  Траут  сел  за  соседний  столик,  губы  Двейна  дрогнули.
Беззвучно, не обращаясь ни к Трауту,  ни  ко  мне,  он  прошептал:  "Прощай,
черный понедельник!"

   Траут держал в руках плотный, туго набитый конверт.  Он  получил  его  от
Майло Маритимо. В конверте была программа фестиваля искусств, приветственное
письмо на имя Траута от Фреда Т. Бэрри, председателя  фестиваля,  расписание
на всю предстоящую неделю и много всякого другого.
   Траут  привез  с  собой  экземпляр  своего  романа  "Теперь   все   можно
рассказать" - того самого романа, на обложке которого  красовалась  надпись:
"Норки - нараспашку!". Вскоре Двейн Гувер примет  всерьез  то,  что  написал
Траут в этой книге.
   Так мы оказались  рядом  все  трое  -  Двейн,  Траут  и  я,  как  вершины
равностороннего треугольника, каждая сторона которого  равнялась  двенадцати
футам.
   Как три  неколебимых  луча  света,  мы  все  были  такие  простые,  такие
обособленные, такие прекрасные. Но как машины,  мы  были  только  мешками  с
подержанной  проводкой  и  канализацией,  с  проржавленными  петлями   и   с
ослабевшими пружинами.
   Однако взаимоотношения у нас были классические: ведь в конце концов это я
создал и Двейна, и Килгора Траута. И вот теперь Траут окончательно сведет  с
ума Двейна, а Двейн откусит ему кончик пальца.

   Вейн Гублер рассматривал нас в глазок, проверченный  в  кухонной  стенке.
Кто-то похлопал его по плечу. Тот, кто его  накормил,  теперь  попросил  его
уйти из кухни.
   И снова он поплелся на улицу, и снова оказался  среди  подержанных  машин
Двейна. И снова стал разговаривать с проезжающими по автостраде машинами.

   Тут бармен включил ультрафиолетовые лампы на потолке. И одежда  на  Бонни
Мак-Магон вспыхнула как электрическая реклама.
   Засветились и куртка на бармене, и африканские маски на стенах.
   Засветились рубашки на Двейне Гувере и других посетителях. И вот  почему:
их рубашки стирали в порошке с флюоресцентными веществами. Задумано это было
для того, чтобы одежда на солнце здорово блестела, то есть флюоресцировала.
   Но когда на эту  одежду  попадали  ультрафиолетовые  лучи  в  затемненном
помещении, она сверкала вовсю, до смешного.
   Засверкали и зубы у Кролика Гувера: он их чистил пастой с флюоресцентными
веществами, чтобы днем улыбка  была  ярче.  И  сейчас  он  оскалил  зубы,  и
казалось, что у него полный рот лампочек с елки.
   Но ярче всего засверкала крахмальная грудь новой рубашки Килгора  Траута.
Его грудь залилась глубоким  мерцающим  светом,  словно  нечаянно  развязали
мешок с радиоактивными алмазами.
   И тут Траут  невольно  съежился,  подался  вперед,  и  крахмальная  грудь
изогнулась параболической тарелкой. Рубашка превратилась в прожектор. И  луч
его упал прямо на Двейна Гувера.
   Неожиданный блеск вывел Двейна из транса. Ему вдруг померещилось, что  он
умер. Во всяком случае, произошло что-то неопасное,  но  сверхъестественное.
Двейн доверчиво улыбнулся небесному лучу. Он был готов ко всему.

   Траут никак не мог объяснить, почему  так  фантастично  заиграл  свет  на
одежде  некоторых   посетителей.   Подобно   большинству   авторов   научной
фантастики, он понятия не имел о науке. Ему,  как  и  Рабо  Карабекьяну,  не
нужна была научная информация. И сейчас он просто обалдел от всего этого.
   На мне была старая  рубашка,  не  раз  стиранная  в  китайской  прачечной
простым мылом, без всяких флюоресцентных примесей. Она и не блестела.
   Теперь Двейн Гувер уставился на блестящую грудь Траута, как раньше  -  на
блестящие капельки лимонного масла в стакане. Почему-то  он  вспомнил  слова
сво