смотрит  его  глазами  -
какими  же  теперь  стали  Соединенные  Штаты  Америки,  Эдди  поглядел   на
американский флажок, прилепленный к ветровому стеклу, и тихо сказал:
   - Развевается, брат, по-прежнему.

   Оттого,  что  для  Эдди  Кэя  все  прошлое  было  наполнено  жизнью,  его
собственная жизнь стала куда полнее, чем,  скажем,  жизнь  Двейна,  или  моя
жизнь, или жизнь Килгора  Траута,  да  и  вообще  жизнь  любого  из  граждан
Мидлэнд-Сити в этот день. Не было у нас ощущения, что кто-то смотрит  нашими
глазами, действует нашими руками. Мы даже не знали, кто были наши прадеды  и
прабабки. Эдди Кэй плыл по людской реке от сегодняшнего дня в глубь веков. А
мы с Двейном Гувером и Килгором Траутом лежали камешками на берегу.
   И оттого, что Эдди Кэй так много  помнил  наизусть,  он  умел  глубоко  и
наполненно сочувствовать и Двейну Гуверу, и доктору Сиприану Уквенде.  Двейн
был из той семьи, которой досталась ферма  "Синяя  птица".  Уквенде  был  из
племени индаро, и его предки поймали на западном берегу Африки  предка  Эдди
по имени Оджумва. И эти индаро продали или обменяли предка Эдди на мушкет  у
британских  работорговцев,  и  те  отвезли  его  на  корабле  под  названием
"Скайларк" в Чарлстон, в Южной Каролине, где  его  продали  с  аукциона  как
самодвижущуюся, саморегулирующуюся сельскохозяйственную машину.
   И так далее.

   Двейна Гувера втащили в "Марту" через двойные дверцы и  поместили  сзади,
поблизости от мотора. Эдди Кэй сидел за рулем и смотрел на все происходившее
в зеркальце. Двейн был так крепко спеленат в смирительную рубашку,  что  его
отражение показалось Эдди похожим на большой забинтованный палец на  чьей-то
руке.
   Двейн не чувствовал тесноты рубахи. Ему казалось, что он  сейчас  на  той
девственной планете, о которой ему рассказал в  своей  книге  Килгор  Траут.
Даже когда Сиприан Уквенде и Кашдрар Майазма уложили его  плашмя  на  койку,
ему казалось, что он стоит на ногах. Книга ему рассказала, что он окунулся в
ледяную воду на девственной планете и что он постоянно выкрикивает  какие-то
неожиданные фразы, выскакивая из ледяной воды. Создатель вселенной старается
предугадать, что сейчас прокричит Двейн, но  Двейн  каждый  раз  одурачивает
его.
   Вот что  выкрикнул  Двейн  в  карете  "скорой  помощи":  "Прощай,  черный
понедельник!" А потом он решил, что прошел  еще  один  день  на  девственной
планете, и снова закричал. "Тише воды, ниже  травы!"  -  заорал  он  во  все
горло.

   Килгор Траут, хоть и раненый, пришел сам. Он мог без помощи взобраться  в
"Марту" и занять место подальше от  серьезно  раненных.  Он  схватил  Двейна
Гувера, когда тот вытащил Франсину Пефко из конторы на тротуар. Двейн  хотел
избить ее при всех: скверные вещества в его организме внушили ему,  что  она
заслуживает хорошей взбучки.
   Двейн еще в помещении конторы успел выбить ей зуб и  сломать  три  ребра.
Когда он вытащил ее на улицу,  там  уже  столпились  люди  -  они  вышли  из
коктейль-бара и кухни гостиницы "Отдых туриста".
   - Вот лучшая в штате машина для любовных делишек! - объявил Двейн  толпе.
- Только заведи ее, она тебя так ублаготворит, что небу станет жарко, да еще
скажет "я тебя  люблю"  и  не  замолчит,  пока  ей  не  купишь  лицензию  на
забегаловку, - хочет продавать жареную курятину, приготовленную  по  рецепту
полковника Сандерса из Кентукки.
   Он все еще плел чепуху, когда Траут схватил его сзади.
   Указательный палец правой руки Траута  каким-то  образом  ткнулся  в  рот
Двейну, и Двейн откусил кончик пальца. Тут Двейн выпустил из рук Франсину, и
она упала на асфальт. Она была без  сознания.  Двейн  ее  искалечил  сильнее
всех. А сам он рысцой пробежал  к  бетонному  руслу  речки  у  автострады  и
выплюнул кусочек Килгора Траута в Сахарную речку.

   Килгор Траут решил не ложиться на койку  в  "Марте".  Он  сел  в  кожаное
кресло позади Эдди Кэя. Кэй спросил его, что с ним случилось, и Траут поднял
правую руку, завязанную окровавленным платком, - вид у руки был такой:



   - Слово сболтнули - корабли потонули! - заорал Двейн.

   За последние три четверти часа он причинил много зла ни в чем не повинным
людям. Но он пощадил хотя бы Вейна Гублера. И Вейн снова околачивался  среди
подержанных машин. Он поднял браслет, который я нарочно бросил туда, чтоб он
его нашел.
   Что же касается меня, то я держался на почтительном  расстоянии  от  всей
этой заварухи, хотя я сам создал и Двейна, и его буйство, и  весь  город,  и
небо над ним, и землю под ногами. И все же я пострадал -  разбил  стекло  на
часах и, как выяснилось  немного  позже,  сломал  палец  на  ноге.  Какой-то
человек отскочил назад, сторонясь Двейна. И хотя я  сам  создал  и  его,  он
разбил мне стекло на часах и сломал палец.

   Не такая это  книжка,  в  которой  каждый  в  конце  концов  получает  по
заслугам. Только один человек заслужил побои от Двейна, потому  что  он  был
плохой человек. Это был Дон Бридлав.  А  Бридлав  был  тот  белый  газовщик,
который изнасиловал Патти Кин, официантку из закусочной Двейна "Бургер-Шеф":
это произошло на стоянке автомашин около  спортивного  клуба  имени  Джорджа
Хикмена  Бэннистера  после  матча,  в  котором  университет  "Арахис"  побил
"Невинножертвенную школу" в районных состязаниях средних школ по баскетболу.

   Дон Бридлав находился в кухне гостиницы, когда Двейн сорвался с цепи. Дон
чинил газовую плиту.
   Он вышел на минутку - подышать свежим воздухом, и Двейн подскочил к нему.
Двейн только что выплюнул кусочек пальца Килгора Траута  в  Сахарную  речку.
Дон и Двейн были давно знакомы, так как Двейн продал  Дону  новый  "понтиак"
модели "Вентура", про  который  Дон  говорил,  что  это  "лимон".  "Лимоном"
называли автомобиль, который плохо работал, а чинить его никто не брался.
   По правде говоря, Двейн потерял немало денег, заменяя части и  приводя  в
порядок эту машину, чтобы утихомирить Бридлава. Но Бридлав был безутешен.  В
конце концов он нарисовал ярко-желтой краской на крышке багажника и на обеих
дверцах такой рисунок:



   А машина, кстати говоря, была  испорчена  вот  чем:  соседский  мальчишка
налил кленового сиропа в бензобак машины Бридлава. Кленовый сироп был  такой
сластью, которую добывали из крови деревьев.
   И вот Двейн Гувер протянул правую руку Бридлаву, а тот, не подумав,  взял
эту руку в свою. Они сцепились вот так:



   Рукопожатие было символом дружбы между людьми. Считалось, кроме того, что
по  рукопожатию  можно  определить  характер  человека.  Двейн   и   Бридлав
обменялись сухим и жестким рукопожатием.
   Двейн крепко сжал руку Бридлава правой рукой и улыбнулся, словно  говоря:
"Кто старое помянет..." А потом сложил левую руку во что-то вроде  кружки  и
краем этой кружки врезал Дону по уху.

   Таким образом, Дон тоже попал в карету "скорой помощи" - он  тоже  сидел,
как и Килгор Траут. Франсина  лежала  без  сознания,  но  стонала.  Беатриса
Кидслер тоже лежала, хотя могла бы сидеть. У нее  была  сломана  челюсть.  И
Кролик Гувер лежал: лицо у него стало неузнаваемым, даже вообще непохожим на
человеческое лицо. Сиприан Уквенде сделал ему укол морфия.
   В карете "скорой помощи" ехали еще пять жертв Двейна: одна белая женщина,
двое белых мужчин и двое черных мужчин. Трое белых вообще никогда не  бывали
в Мидлэнд-Сити. Они  приехали  втроем  из  города  Эри,  штат  Пенсильвания,
поглядеть на Великий каньон - самую большую трещину на планете. Им  хотелось
заглянуть в эту трещину, но не пришлось. Двейн Гувер напал на них, когда они
вышли из своей машины и  собирались  зайти  в  бар  новой  гостиницы  "Отдых
туриста".
   Оба черных служили на кухне в гостинице.

   Сиприан Уквенде старался снять башмаки с Двейна Гувера, но и  башмаки,  и
шнурки, и носки были покрыты пластиковой  пленкой,  налипшей  на  его  ноги,
когда Двейн переходил вброд Сахарную речку.
   Пропитанные, склеенные  пластиком  носки  и  башмаки  ничуть  не  удивили
Уквенде. В больнице ему приходилось видеть это каждый день на  ногах  ребят,
слишком близко игравших у Сахарной речки. Уквенде  даже  специально  повесил
большие ножницы на стене приемного  покоя  -  срезать  прилипшие,  склеенные
башмаки и носки.
   Он обернулся к своему ассистенту, молодому доктору Кашдрару Майазме:
   - Дайте-ка сюда ножницы.
   Майазма стоял спиной к дамскому туалету санитарной кареты. Никакой помощи
жертвам несчастного случая он не оказывал. Все делали Уквенде,  полисмены  и
бригада общественного порядка. А теперь Майазма отказался подавать ножницы.
   В сущности, Майазме вовсе не надо было заниматься  медициной,  во  всяком
случае, не стоило ему работать там, где его могли критиковать. Он совершенно
не выносил никакой критики. И с этой чертой своего характера он никак не мог
справиться.  Стоило  кому-нибудь  намекнуть,  что  Майазма  не  все   делает
замечательно и непогрешимо, как он становился никчемным, капризным  ребенком
- такие всегда дуются и говорят: "Хочу домой!"
   Так Майазма и сказал,  когда  Уквенде  во  второй  раз  велел  ему  найти
ножницы:
   - Хочу домой!
   Как раз перед тем, как Двейн взбесился и спешно вызвали "скорую  помощь",
Майазму раскритиковали вот за что он ампутировал  ступню  у  одного  черного
человека, хотя, может быть, ступню удалось бы спасти.
   И так далее.

   Я мог бы без конца рассказывать про жизнь тех людей, которые сейчас ехали
в. карете "скорой помощи", но стоит ли давать столько информации?
   Мы с Килгором Траутом одного мнения насчет  реалистических  романов,  где
выискивают  подробности,  словно  ищутся  в  голове.  В  романе  Траута  под
названием "Хранилище памяти Пангалактики" герой летит на космолете длиной  в
двести и диаметром в шестьдесят две мили. В дороге  он  взял  реалистический
роман из районной космолетной библиотеки, прочел страниц шестьдесят и вернул
обратно.
   Библиотекарша спросила его, почему ему не понравился  этот  роман,  и  он
ответил: "Да я про людей уже и так все знаю".
   И так далее.

   "Марта" тронулась в путь. Килгор Траут увидел рекламу, которая ему  очень
понравилась. Вот что на ней стояло:



   И так далее.
   Сознание Двейна Гувера вдруг прояснилось, и он вернулся на землю Он  стал
рассказывать,  что  хочет  открыть  оздоровительный  физкультурный  клуб   в
Мидлэнд-Сити, с аппаратами для гребли и механическими велосипедами, с душами
Шарко, солнечными ваннами и плавательным  бассейном.  Он  объяснил  Сиприану
Уквенде, что такой оздоровительный клуб надо  открыть,  а  потом  продать  с
наценкой как можно скорее.
   - Сначала народ просто с ума сходит - кто хочет похудеть,  кто  сохранить
фигуру, - сказал Двейн - Записываются в клуб  на  всю  программу,  а  потом,
примерно через год, у всех интерес пропадает и никто в клуб больше не ходит.
Такой уж они народ.
   И так далее.
   Но никакого оздоровительного клуба Двейн не открыл. Да он и вообще ничего
больше не открывал. Люди, которых он так несправедливо покалечил,  станут  с
ним до того упорно  и  мстительно  судиться,  что  разорят  его  вконец.  Он
превратится в жалкого старикашку и опустится на "Дно"  Мидлэнд-Сити,  словно
проколотый воздушный шарик. Много их там соберется. И  не  только  про  него
одного скажут правду:
   - Видали? Теперь у него ни шиша нет, а был он сказочно богат!
   И так далее.
   А  Килгор  Траут,  сидя  в  карете  "скорой  помощи",   обдирал   кусочки
пластиковой   пленки   с   горевших   огнем   ног.   Приходилось   орудовать
неповрежденной левой рукой.

Эпилог

   Приемный покой "скорой помощи"  находился  в  подвале.  После  того,  как
Килгору  Трауту  продезинфицировали,  почистили  и  перевязали  указательный
палец, ему велели подняться в бухгалтерию.  Надо  было  заполнить  кое-какие
листки, потому что  в  Мидлэнд-Сити  он  был  приезжим,  незастрахованным  и
совершенно без средств. Чековой книжки у него не было. Наличных денег тоже.
   Как и многие другие, он заблудился в подвале. Как  и  многие  другие,  он
прошел в двойные двери морга. Как и многие другие, он машинально погрустил о
том, что и он смертен. Потом попал в  пустующий  рентгеновский  кабинет.  Он
машинально подумал, а не растет ли  в  нем  самом  какая-нибудь  пакость?  И
многие другие точно так же думали, проходя мимо рентгеновского кабинета.
   Ничего такого, что не пережили бы миллионы  людей  на  его  месте,  Траут
сейчас не переживал - все шло автоматически.
   Наконец, Траут добрался до лестницы, но лестница была не та.  Она  вывела
его не к выходу, не к бухгалтерии, не к сувенирному киоску - она провела его
в целый этаж палат, где люди поправлялись или не поправлялись  после  всяких
несчастных случаев. Многих стукнуло об землю силой  притяжения,  а  работала
эта сипа беспрерывно.
   Траут прошел мимо очень дорогой отдельной палаты, где  находился  молодой
чернокожий, у него стоял белый телефон, и цветной  телевизор,  и  коробка  с
конфетами, и масса цветов. Звали его Элджин  Вашингтон,  он  был  сутенером,
работавшим при старой гостинице. Только  недавно  ему  исполнилось  двадцать
шесть лет, но он уже был сказочно богат.
   Посетительский час уже окончился, и все девицы - рабыни этого сутенера  -
ушли. Но от них остался сильнейший запах духов.  Траут  закашлялся,  проходя
мимо этой палаты. Это была автоматическая реакция на глубоко враждебный  ему
запах.  Сам  Элджин  Вашингтон  только  что   нанюхался   кокаина,   и   его
телепатическая сила, посылавшая и принимавшая  всякие  импульсы,  необычайно
усилилась. Он казался себе во сто раз крупнее, чем на самом деле, потому что
со всех сторон к нему шли  какие-то  громкие  необыкновенные  сообщения.  От
этого гула он приходил в дикое возбуждение. Ему было все равно,  о  чем  ему
шумели.
   И среди всего этого гула он вдруг заискивающим голосом позвал Траута:
   - Эй, братец, эй, братец, эй! - Этим утром  Кашдрар  Майазма  ампутировал
ему ступню, но он все забыл. - Эй, братец, эй, братец! -  звал  он  ласково.
Ему  ничего  от  Траута  не  требовалось.  Но  какой-то  участок  его  мозга
машинально подсказывал ему, как заставить чужого человека  подойти.  Он  был
ловцом человеческих душ. - Эй, братец, эй, братец! - позвал  он  Траута.  Он
блеснул золотым зубом. Он подмигнул одним глазом. Траут встал  в  ногах  его
кровати. И вовсе не из сочувствия. Он снова стал  автоматом.  Как  и  многие
другие земляне, Траут становился заводным болванчиком, когда  патологические
типы вроде Элджина Вашингтона приказывали им  что-то  сделать.  Кстати,  оба
они, и Элджин и Траут, были потомками императора Карла Великого. Все, в  ком
текла  хоть  капля  европейской  крови,  были  потомками  императора   Карла
Великого.
   Элджин Вашингтон понял, что, сам того не желая, залучил в свои  сети  еще
одну человеческую душу. Но не в его характере было  отпустить  человека  так
просто, не унизив его, не одурачив любым способом. Бывало,  он  даже  убивал
человека, чтобы его унизить. Но с Траутом  он  обошелся  очень  ласково.  Он
вдруг закрыл глаза, словно глубоко задумавшись, и серьезно сказал:
   - Сдается мне, что я умираю.
   - Я позову сиделку, - сказал Траут. Любой человек на его месте сказал  бы
то же самое.
   - Нет, нет, - сказал Элджин Вашингтон  и,  словно  отстраняя  эту  мысль,
мечтательно повел рукой. - Я умираю медленно. Очень постепенно.
   - Понимаю, - сказал Траут.
   - Я прошу вас об одолжении, - сказал Вашингтон. Он сам не знал, чего  ему
просить. Но  знал:  сейчас  что-то  придумает.  Он  всегда  придумывал,  как
что-нибудь выпросить.
   -  Какое  одолжение?  -  сказал  Траут  растерявшись.  Он   насторожился:
неизвестно, о каком одолжении шла речь. Такой он был  машиной.  И  Вашингтон
предвидел, что Траут насторожится.  Каждое  человеческое  существо  в  такой
ситуации автоматически настораживается.
   - Хочу, чтобы вы послушали, как я свищу соловьем,  -  сказал  Элджин.  Он
ехидно покосился на Траута: молчи, мол! - Особую прелесть  пению  соловушки,
любимой птицы поэтов, придает еще то, что поет он только по ночам, -  сказал
он. И, как  любой  черный  житель  Мидлэнд-Сити,  он  стал  подражать  пению
соловья.

   Мидлэндский фестиваль искусств был отложен из-за безумных выходок Двейна.
Фред Т. Бэрри, председатель фестиваля, приехал в больницу на своем  лимузине
в китайском наряде: он хотел  выразить  соболезнование  Беатрисе  Кидслер  и
Килгору Трауту. Траута нигде не нашли.  Беатрисе  впрыснули  морфий,  и  она
спала глубоким сном.
   Но Килгор Траут предполагал, что  фестиваль  искусств  откроется  в  этот
вечер. Денег на проезд у него не было, и он поплелся пешком.  Он  шел  через
весь пятимильный Фэйрчайлдский бульвар туда, где в конце бульвара  светилась
крошечная янтарная точка. Это и был Центр искусств Мидлэнд-Сити.  Светящаяся
точка росла - Траут приближал ее к себе на ходу.  Когда  от  его  шагов  она
вырастет, она его поглотит. А там, внутри, его ждет еда.

   Я хотел перехватить Траута и ожидал  его  кварталах  в  шести  от  Центра
искусств. Сидел я в машине "плимут" модели "Дастер", которую я взял напрокат
в гаража "Эвис" по членскому билету "Клуба гурманов". У меня изо рта  торчал
бумажный цилиндрик, избитый листьями. Я его поджег. Это был очень изысканный
жест.
   Потом я вышел из машины - размять ноги, и это тоже было весьма изысканно.
Моя машина остановилась среди фабричных корпусов и складов.  Уличные  фонари
горели слабо - они стояли далеко друг от друга. Стоянки для машин пустовали,
только кое-где виднелись машины ночных патрулей. На Фэйрчайлдском бульваре -
когда-то главной проезжей магистрали  города  -  теперь  движения  не  было.
Бульвар замер - вся жизнь теперь шла на автостраде и  внутренней  скоростной
автостраде имени  Роберта  Ф.  Кеннеди,  проложенной  на  месте  Мононовской
железной дороги, ныне усопшей.

   Усопшей.

   В этой части города никто не ночевал. Ночью она  превращалась  в  систему
укреплений с высокими оградами, сигнализацией тревоги и сторожевыми собаками
- эти машины могли загрызть человека.
   Я вышел из своей машины, ничего не боясь.  И  это  было  глупо:  писатель
работает с таким опасным материалом, что если он не соблюдает  осторожности,
на него в любую минуту, как гром среди ясного неба, могут обрушиться  всякие
ужасы.
   На меня вот-вот должен был  напасть  доберман-пинчер.  Он  был  одним  из
главных героев в раннем варианте этой книги.

   Слушайте:  звали  этого  добермана  Казак.  По  ночам  он  охранял  склад
строительной компании братьев Маритимо. Дрессировщики Казака, то есть  люди,
объяснявшее ему, на какой он живет планете и какой он  зверь,  внушили  ему,
что Создатель вселенной повелел ему убивать все, что он может поймать, и при
этом грызть добычу.
   В раннем варианте этой книги я писал, что  Бенджамин  Дэвис,  черный  муж
Лотти  Дэвис  -  служанки  Двейна  Гувера,  был  дрессировщиком  Казака.  Он
сбрасывал куски сырого мяса в яму,  где  Казак  жил  днем.  На  рассвете  он
заводил Казака в эту яму.  На  закате  он  орал  на  пса  и  швырял  в  него
теннисными мячами. А потом выпускал его на волю.
   Бенджамин Дэвис был лучшим трубачом Мидлэндского симфонического оркестра,
но денег ему за это не платили, так  что  он  должен  был  иметь  постоянную
работу. Он надевал на себя  стеганую  одежду,  сшитую  из  старых  армейских
тюфяков и обкрученную  проволокой,  чтобы  Казак  его  не  загрыз.  А  Казак
старался вовсю. Двор склада был сплошь усыпан клочьями  тюфяка  и  обрывками
проволоки.
   И Казак старался убить любого,  кто  подойдет  к  решетке,  которой  была
окружена  его  планета.  Он  бросался  на  человека,  словно  решетки  и  не
существовало. И оттого  решетка  везде  выпучивалась  над  тротуаром,  будто
изнутри по ней били пушечными ядрами.
   Надо было бы мне приметить странную форму этой решетки, когда я вышел  из
машины и когда я изысканным жестом закурил сигарету. Надо было бы мне знать,
что персонаж такой свирепости, ка