ержанных машин у конторы Двейна
Гувера, вполне может занять свое место в обществе.
   Мэри-Элис  зашла  в  холл  гостиницы  -  забрать  корону  и  скипетр  для
выступления нынешним вечером  в  роли  королевы  фестиваля  искусств.  Майло
Маритимо, дежурный  администратор  и  внук  гангстера,  собственными  руками
сделал эти знаки королевского достоинства. Глаза у него воспалились и  стали
похожи на вишни в ликере.
   Только один человек заметил проходившую по бару Мэри и  сразу  высказался
вслух. Это был Эйб Коэн, ювелир. Вот что он сказал про  Мэри-Элис,  презирая
ее бесполость, невинность и пустоту: "Форменная рыба-фиш!"

   Килгор Траут услыхал эти слова - "рыба-фиш". Он старался прикинуть в уме,
что они значили. Но в уме у него кишмя кишели всякие непонятности.  С  таким
же  успехом  он  сейчас  мог  быть  Вейном   Гублером,   слонявшимся   между
подержанными машинами во время "Гавайской недели".
   У Траута  все  больше  и  больше  горели  ноги,  облепленные  пластиковой
пленкой. Ему уже стало больно. Пальцы ног корчились  и  поджимались,  словно
умоляя погрузить их в холодную воду или выставить на воздух.
   А Двейн все продолжал читать про себя и Создателя вселенной. И вот что он
прочел:
   "И еще он запрограммировал роботов, чтобы они писали для  вас  книжки,  и
журналы, и газеты, а также сценарии для телевидения,  радио  и  кинофильмов.
Они сочиняли для вас песни. Создатель вселенной повелел им  изобрести  сотни
религий, чтобы вам было из чего выбирать. Он заставлял их убивать друг друга
миллионами с  единственной  целью  -  потрясти  вас.  Роботы  бесчувственно,
машинально, неуклонно делали  всевозможные  пакости  и  всевозможные  добрые
дела, лишь бы вызвать какую-то ответную реакцию у в а с".
   Последнее слово было напечатано особо крупными буквами  и  выглядело  оно
так:



   "Затаив дыхание, Создатель вселенной следил за вами, когда вы  входили  в
библиотеку, - говорилось в книге. - Ему было интересно,  что  именно  вы,  с
вашей свободной волей, выберете из этого чтива, этой чудовищной  окрошки  из
так называемой "культуры".
   Родители ваши были ссорящимися машинами или постоянно ноющими машинами, -
говорилось дальше в книге.  -  Ваша  матушка  была  запрограммирована  вечно
ругательски ругать вашего отца за то, что он - плохая зарабатывающая машина.
А ваш  отец  был  запрограммирован  ругать  ее  за  то,  что  она  -  плохая
хозяйственная машина. И еще они были запрограммированы ругать друг друга  за
то, что они оба - плохие любящие машины.
   Кроме того, ваш отец был так запрограммирован, что, громко топая, выходил
из дому и грохал дверью. От этого мать автоматически превращалась в рыдающую
машину. А  отец  отправлялся  в  кабак,  где  напивался  с  другими  пьющими
машинами. Потом эти пьющие машины шли  в  публичный  дом  и  брали  напрокат
развлекательные машины. А потом отец  тащился  домой  и  там  превращался  в
кающуюся машину. А мать становилась машиной всепрощающей".

   Тут Двейн встал с места - за  каких-нибудь  десять  минут  он  до  отвала
наглотался этих солипсических бредней.  Выпрямившись,  сдержанным  шагом  он
прошел к роялю. Шел он не сгибаясь, потому что боялся собственной своей силы
и непогрешимости. Он старался не топать,  боясь,  что  слишком  тяжелый  шаг
может разрушить всю новую гостиницу "Отдых  туриста".  Разумеется,  за  свою
жизнь он не боялся. По книге Траута он убедился, что уже был  убит  двадцать
три раза. Но Создатель вселенной каждый раз чинил его и снова пускал в ход.
   Впрочем,  Двейн  умерял  свои  шаги  даже  не  столько  для  безопасности
окружающих, сколько от желания выглядеть элегантным. Он собирался,  согласно
своему новому пониманию жизни,  вести  себя  весьма  утонченно  перед  двумя
зрителями - перед самим собой и своим Создателем.
   И он подошел к своему сыну-гомосексуалисту.
   Кролик увидал, что дело плохо, решил, что сейчас ему - смерть. Он мог  бы
защититься без всякого труда - недаром в  военной  школе  его  обучили  всем
приемам кулачной драки. Но вместо этого он предпочел впасть в  медитацию,  в
транс. Он закрыл глаза, и его сознание отключилось, погрузившись  в  затишье
бездеятельных участков мозга, и  мерцающей  лентой  развернулось  перед  ним
слово:



   Двейн толкнул Кролика в затылок. Он стал катать его голову, как дыню,  по
клавишам рояля. Двейн хохотал и вовсю честил своего сынка:
   - Ах ты вонючая машина, педик несчастный!
   А Кролик не сопротивлялся, хотя вся физиономия у него была разбита, Двейн
поднял его за волосы и снова грохнул о  клавиатуру.  Все  клавиши  покрылись
кровью, слюнями и соплями.
   Рабо Карабекьян, и Беатриса Кидслер, и Бонни Мак-Магон  схватили  Двейна,
оттащили его от Кролика. Тут Двейн взыграл еще пуще.
   - Никогда не бил женщин, верно? - крикнул он Создателю вселенной.  И  как
даст Беатрисе Кидслер по челюсти, как врежет Бонни Мак-Магон под вздох. Ведь
он честно верил, что они - бесчувственные машины. - Что, роботы  вы  эдакие,
хотите  узнать,  почему  моя  супруга  наелась  "Драно"?  -  крикнул   Двейн
обалдевшим зрителям. - Сейчас объясню: такой она была машиной - вот и все!

   На следующее утро в местной газете появилась карта следования  Двейна  по
городу. Его путь был обозначен пунктиром, начиная  от  коктейль-бара,  через
асфальтированную дорожку к кабинету Франсины Пефко в конторе  Двейна,  потом
обратно - к гостинице "Отдых  туриста",  потом  пунктир  пересекал  Сахарную
речку и западную  половину  автострады  и  шел  по  травяной  разделительной
полосе. На этой полосе Двейна и схватили два полисмена, случайно оказавшиеся
там. И вот что Двейн сказал полисменам, когда они, надев на него  наручники,
сковали ему руки за спиной:
   - Слава богу, что вы оказались тут!


   Двейн никого по дороге не убил,  но  одиннадцать  человек  он  избил  так
сильно, что их пришлось поместить в больницу. И на газетной карте крестиками
были отмечены те места, где Двейн серьезно кого-то поранил. Вот как выглядел
этот крестик в сильном увеличении:

   На газетной карте, в том месте, где находился  коктейль-бар,  стояли  три
крестика: там Двейн начал буйствовать и здорово  отделал  Кролика,  Беатрису
Кидслер и Бонни Мак-Магон.
   Оттуда Двейн выскочил на асфальтовую площадку между гостиницей и стоянкой
подержанных  автомашин.  Он  стал  кричать  и  требовать,  чтобы  все  негры
немедленно шли к нему. "Нам надо поговорить!" - крикнул он.
   Он был один на стоянке подержанных машин. Никто за ним  из  коктейль-бара
не вышел. Правда, отец Мэри-Элис ждал в машине поблизости  от  Двейна,  пока
Мэри-Элис выйдет с короной и скипетром, но он не видал, какой  цирк  устроил
Двейн. В машине Дона сиденье было откидное, и можно было  превратить  его  в
кровать. Дон лежал на спине, голова его находилась ниже окна, он  смотрел  в
потолок и отдыхал. И отдыхая, он старался выучить французский язык с помощью
магнитофонной записи. "Domain  nous  alloni  passer  la  soiree  au  cinema"
,  -  говорила  лента,  и  Дон
повторял эту  фразу.  "Nous  esperons  que  notre  grand-pere  vivra  encore
longtemps" ,  -
говорила лента. И так далее.

   Двейн все еще звал негров выйти и поговорить с ним. Он  широко  улыбался.
Он  думал,  что   Создатель   вселенной   над   ним   подшутил   и   нарочно
запрограммировал всех негров так, чтобы они от него спрятались.
   Двейн хитро поглядел вокруг. И вдруг прокричал условный сигнал: бывало, в
детстве он так давал знать мальчишкам, что игра в прятки  кончилась  и  пора
всем выходить из засады и отправляться по домам.
   Вот  что  он  кричал,   а   пока   он   кричал,   зашло   солнце.   "Олли
олли-окс-ин-фри-иииииииииииии", - кричал он.
   И ответил на этот крик тот человек, который никогда в жизни  не  играл  в
прятки. Ответил ему Вейн Гублер, спокойно выйдя из-за подержанных машин.
   Он заложил руки за спину и слегка расставил ноги.  Он  стал  в  ту  позу,
которую принимают на параде по команде "вольно". Принимать такую позу  учили
не только солдат, но и  арестантов:  стоя  вольно,  они  выражали  внимание,
покорность, уважение и добровольную беззащитность. Вейн был готов ко  всему,
даже к смерти.
   - Ага, вот ты где! -  сказал  Двейн  и  прищурил  глаза  с  кисло-сладкой
усмешкой. Он понятия не имел, кто такой Вейн Гублер. Он обрадовался ему, как
типичному черному роботу. Любой другой чернокожий мог бы послужить предлогом
для разговора. И Двейн снова  завел  неопределенный  разговор  с  Создателем
вселенной через Вейна Гублера, пользуясь им просто как предлогом  для  этого
разговора, как  роботом,  как  бесчувственным  передатчиком.  Многие  жители
Мидлэнд-Сити любили ставить какую-нибудь  совершенно  бесполезную  штуку  из
Мексики, с Гавайских островов, словом, из  каких-то  экзотических  стран  на
свой кофейный столик, или на полочку в гостиной, или в горку с  безделушками
- и такие штуки считались "предлогом для разговора".
   Вейн так и стоял "вольно", пока Двейн рассказывал, как он целый  год  был
председателем окружной организации "Американские бойскауты" и  как  за  этот
год в бойскауты поступило больше черных юнцов, чем за все  предыдущие  годы.
Двейн рассказал Вейну, как он старался спасти жизнь молодого негра по  имени
Пейтон Браун: в пятнадцать с половиной лет тот был  приговорен  к  казни  на
электрическом стуле - самый молодой  из  осужденных  в  Шепердстауне.  Двейн
что-то нес про то, как он всегда нанимал чернокожих,  которых  никто  больше
брать не желал, и как они вечно опаздывали на работу. Но  про  некоторых  он
сказал, что они были очень работящие,  очень  точные,  и,  подмигнув  Вейну,
добавил:
   - Так уж их запрограммировали!
   Потом он заговорил про жену и сына, признал, что белые роботы по существу
ничем  не  отличаются  от  черных  роботов,  потому  что  и  те   и   другие
запрограммированы.
   Потом Двейн замолчал.
   Тем временем отец Мэри-Элис Миллер продолжал заучивать французские фразы,
лежа в своей машине, в  нескольких  ярдах  от  Двейна.  И  тут  Двейн  вдруг
замахнулся на Вейна. Он хотел дать ему хорошую  пощечину,  но  Вейн  здорово
умел изворачиваться. Он упал на колени, и рука Двейна свистнула  в  пустоте,
где только что была голова Вейна. Двейн захохотал.
   - "Африканский  ловчила"!  -  сказал  он.  Так  назывался  аттракцион  на
ярмарке,  пользовавшийся  огромным  успехом  у  публики,  когда  Двейн   был
мальчишкой. На будке висел кусок парусины с дыркой, и в эту дырку то и  дело
на миг высовывался черный человек. А публика платила  деньги  за  то,  чтобы
попасть в его голову твердым мячиком для бейсбола. Кто попадал, тот  получал
приз.

   Вот  Двейн  и  решил,  что  Создатель  вселенной  дал  ему   поиграть   в
"Африканского ловчилу". Он стал хитрить и, чтобы  не  выдать  свои  жестокие
намерения, притворился, что ему скучно.  И  вдруг  неожиданно  лягнул  Вейна
ногой.
   Но Вейн опять увернулся, и тут же ему снова пришлось  извернуться.  Двейн
стал нападать, размахивая кулаками, неожиданно целясь то  ногой,  то  рукой.
Тут Вейн вскочил в кузов очень странного грузовика: этот кузов был  приделан
к шасси старого  "кадиллака"  1962  года.  "Кадиллак"  когда-то  принадлежал
строительной компании "Братья Маритимо".
   Вдруг с высоты Вейн  увидал  через  голову  Двейна  и  через  обе  трассы
автострады  чуть  ли  не  милю  посадочного  поля  аэропорта   имени   Вилла
Фэйрчайлда. Тут очень важно понять,  что  Вейн  никогда  в  жизни  не  видел
аэропорта и потому был совершенно не подготовлен к тому,  что  произошло  на
поле, когда ночной самолет пошел на посадку.
   - Ладно, ладно, теперь все! - уверял Двейн Вейна. В таких делах он всегда
вел себя очень честно. И сейчас он совсем не собирался залезть в грузовик  и
еще раз напасть на Вейна. Во-первых, он задыхался. Во-вторых, он понял,  что
Вейн был превосходной машиной-ловкачом.  Только  превосходная  машина-драчун
могла его настичь. - Ты для меня слишком ловок, - сказал Двейн.
   И тут Двейн отступил и вместо  драки  стал  читать  Вейну  проповедь.  Он
говорил о рабстве - и не только о черных рабах, но и о  рабах  белых.  Двейн
считал, что все шахтеры, все сборщики на конвейерах -  рабы,  независимо  от
цвета кожи.
   - Я всегда думал, что это беда, - сказал он. -  Я  и  электрический  стул
считал  нашей  бедой.  Думал:  война  тоже  большая  беда,  и  автомобильные
катастрофы, и рак. Но теперь-то он решил, что все это вовсе не беда:
   - Чего мне огорчаться из-за роботов, да будь с ними что будет.
   Лицо Вейна Гублера до сих пор ничего не выражало. Но вдруг все его  черты
озарил восторженный испуг.
   Только  что  на  посадочной  дорожке  аэропорта  имени  Вилла  Фэйрчайлда
вспыхнула цепочка огней. Эти огни  показались  Вейну  многомильным  сказочно
прекрасным ожерельем. Он увидел, как  там,  по  другую  сторону  автострады,
сбывается наяву его мечта.
   В мозгу Вейна снова засияла  эта  знакомая  мечта,  она  вспыхнула  цепью
электрических огней, сложилась в детские слова - в имя этой мечты:



Глава двадцать четвертая

   Слушайте: Двейн Гувер так здорово избил нескольких  людей,  что  пришлось
вызывать специальную карету "скорой помощи" под названием  "Марта".  "Марта"
была крупным трансконтинентальным автобусом  завода  "Дженерал  моторс",  из
которого были вынуты сиденья. Внутри помешались  койки  для  тридцати  шести
жертв разных несчастных случаев, да еще  кухня,  туалет  и  операционная.  В
машине был запас пищи и всяких медикаментов, так что  она  могла  независимо
просуществовать целую неделю без помощи извне.
   Полностью эта карета "скорой помощи" называлась "Санитарная машина скорой
помощи имени Марты Симмонс". Она была названа в честь покойной жены Ньюболта
Симмонса, уполномоченного по охране общественной безопасности округа. Умерла
Марта от водобоязни -  ее  укусила  бешеная  летучая  мышь,  запутавшаяся  в
длинной, до полу, оконной гардине в гостиной  дома  Симмонсов.  В  это  утро
Марта как раз читала биографию Альберта Швейцера, который считал,  что  люди
должны хорошо и ласково относиться к более простым живым существам.  Летучая
мышь только слегка куснула руку  Марты,  когда  та  заворачивала  зверька  в
бумажную салфетку. Марта отнесла мышь в палисадник и осторожно  положила  на
клумбу из искусственной травы под названием "Астро-газон".
   Муж Марты на некоторое время сблизился с Двейном, потому что обе их  жены
умерли такой странной смертью в один и тот же месяц.
   Они вместе купили песчаный карьер, но потом Строительная компания братьев
Маритимо предложила им двойную цену против  того,  что  они  заплатили.  Они
продали карьер и поделили прибыль,  а  потом  их  дружба  постепенно  как-то
выдохлась. Но они по-прежнему посылали друг другу поздравительные открытки к
рождеству.


   Последняя открытка, посланная Двойном, выглядела так:

   Моего психиатра тоже зовут Марта.  Она  собирает  нервных  людей  в  одну
маленькую семью, и раз в неделю они  все  встречаются.  Это  очень  занятно.
Доктор Марта учит нас, как умно и толково успокаивать друг друга. Сейчас она
в отпуску. Я ее очень люблю.
   И  сейчас,  когда  мне  скоро  исполнится  пятьдесят  лет,  я  думаю  про
американского писателя Томаса Вулфа, которому  было  всего  тридцать  восемь
лет, когда он умер. В издании его книг ему очень помогал  Максвелл  Перкинс,
редактор издательства "Чарльз Скрибнер и сыновья".  Я  слыхал,  что  Перкинс
посоветовал Вулфу в каждом романе проводить единую линию - герой как бы  все
время ищет отца.
   А мне кажется, что в  правдивых,  по-настоящему  американских  романах  и
герои, и героини ищут не отца, а мать.  И  это  никого  смущать  не  должно.
Потому что это правда.
   Мать куда нужнее каждому человеку.
   Я лично вовсе не обрадовался бы, найдя для себя  второго  отца.  И  Двейн
Гувер тоже. Да и Килгор Траут, пожалуй, тоже.

   А в то время, как выросший без матери Двейн Гувер на стоянке  подержанных
машин  учил  уму-разуму  сироту  Вейна  Гублера,  личный  самолет  человека,
фактически убившего свою собственную мать, сделал посадку на аэродроме имени
Вилла Фэйрчайлда, по другую сторону автострады. Это и  был  Элиот  Розуотер,
покровитель Килгора Траута. Убил он свою мать совершенно нечаянно, когда был
совсем мальчиком: их яхта потерпела крушение. Мать  Элиота  стала  чемпионом
США по шахматам среди женщин в одна тысяча девятьсот  тридцать  шестом  году
предположительно от рождения сына божьего. Через год после этого Розуотер ее
убил.
   По сигналу летчика, который вел самолет Розуотера, на посадочной  дорожке
вспыхнули огни  -  и  эти  огни  стали  для  бывшего  арестанта  воплощением
волшебной страны. Когда зажглись эти  огни,  Розуотер  вспомнил  драгоценное
кольцо матери. Он взглянул на запад  и  улыбнулся  розовой  прелести  Центра
искусств имени Милдред Бэрри, сиявшего в излучине Сахарной речки, как полная
луна. Он вспомнил лицо своей матери, когда он глядел на нее мутными  глазами
младенца.

   Конечно, это я выдумал его и  его  пилота  тоже.  Я  посадил  за  штурвал
самолете полковника Лузлифа Харпера - того, кто  сбросил  атомную  бомбу  на
Нагасаки.
   В другой книжке я сделал Розуотера алкоголиком. Теперь  он  у  меня  стал
почти что трезвенником под влиянием Анонимного общества алкоголиков. В  этом
трезвом  состоянии  он,  как  я  придумал,  должен  был  обследовать  всякие
общественные явления, в том числе  влияние  всяких  оргий  на  физическое  и
психическое здоровье жителей города Нью-Йорка. Но от всего этого  он  только
пришел в полное смятение. Разумеется, я мог убить и его, и летевшего  с  ним
пилота,  но  я  решил  оставить  их  в  живых.  И  они  приземлились  вполне
благополучно.

   Врачи, работавшие на спасительнице в несчастьях по имени "Марта", звались
Сиприан Уквенде из Нигерии и Кашдрар Майазма  из  только  что  народившегося
государства Бангладеш. Оба происходили из частей света, прославившихся  тем,
что там время от времени иссякала всякая пища. Оба эти района, кстати,  были
особо упомянуты в книге Килгора Траута "Теперь все можно рассказать".  Двейн
Гувер прочитал в этой книге, что роботы во всем мире то  и  дело  оставались
без горючего и падали замертво, так и не  дождавшись  прихода  единственного
Существа со свободной волей, на чье появление они питали смутную надежду.

   Вел санитарную машину Эдди Кэй - чернокожий  юноша,  который  был  прямым
потомком   Фрэнсиса   Скотта   Кэя,   белого   патриота-американца,   автора
национального гимна. Эдди знал, что он - потомок  Кэя.  Он  мог  перечислить
больше шестисот своих предков и о каждом  рассказать  какой-нибудь  анекдот.
Среди его предков были африканцы, индейцы и белые люди.
   Эдди, к примеру, знал, что с материнской стороны его предки когда-то были
владельцами фермы и на их земле была открыта Пещера святого чуда.  Он  знал,
что его предки называли эту ферму "Синей птицей".
   Кстати,  вот  по  какой  причине  в  больнице  служило  столько   молодых
врачей-иностранцев. В стране на всех больных  не  хватало  врачей,  но  зато
денег было ужасно много. Вот правительство и выписывало врачей из тех стран,
где денег было совсем мало.
   Эдди Кэй знал так много о своих предках, потому что в  его  семье  черные
сделали то, что и до сих пор  делают  в  Африке  многие  африканские  семьи:
какому-нибудь  молодому  представителю   каждого   поколения   вменяется   в
обязанность учить  наизусть  всю  предыдущую  историю  своего  рода.  Уже  с
шестилетнего возраста Эдди стал запоминать имена и биографии  своих  предков
как с отцовской, так и с материнской стороны. И сидя за рулем кареты "скорой
помощи", глядя сквозь  ветровое  стекло,  он  сам  чувствовал  себя  как  бы
каретой, а глаза свои - ветровыми стеклами; теперь сквозь него на мир глядят
его предки - конечно, если им это угодно.
   Фрэнсис Скотт Кэй был только одним из тысячи тысяч предков Эдди. И на тот
случай, ежели Фрэнсис Скотт Кэй сейчас, быть может,