его прахом.  На
лицевой стороне была высечена надпись - цитата  из  его  последнего  романа,
двести девятого романа, который  остался  недописанным  из-за  его  кончины.
Памятник выглядел так:

Глава вторая

   Двейн был вдовцом. Ночью он жил в сказочном доме на Фэйрчайлдских  холмах
- в самом лучшем районе города. Каждый дом стоил там  по  крайней  мере  сто
тысяч долларов. Каждый дом был  окружен  участком  по  меньшей  мере  в  сто
гектаров.
   Единственным товарищем Двейна по ночам был ньюфаундленд по имени  Спарки.
Спарки не мог вилять хвостом: много  лет  назад  он  попал  в  автомобильную
катастрофу. Поэтому он никак не мог  выказывать  свои  дружеские  чувства  к
другим собакам. Оттого ему и приходилось без  конца  ввязываться  с  ними  в
драку. Уши у него висели клочьями. Он весь был в шрамах.

   Была у Двейна и черная служанка  по  имени  Лотти  Дэвис.  Она  ежедневно
убирала его дом. Потом она готовила и подавала ему ужин. Потом  она  уходила
домой. Она была потомком рабов.
   Лотти Дэвис и Двейн почти не разговаривали, хотя очень хорошо  относились
друг к другу. Главные разговоры Двейн вел со своим псом. Он ложился на пол и
катался со Спарки по ковру и говорил ему что-нибудь вроде: "Ты да я, Спарк!"
или: "Ну, как живешь, старикан?"
   Так оно все шло, даже когда Двейн стал понемногу сходить с ума, но  Лотти
Дэвис ничего не замечала.

   У Килгора Траута был попугай по имени Билл. Как  и  Двейн  Гувер,  Килгор
Траут по ночам  бывал  совершенно  один,  не  считая  его  дружка.  Он  тоже
разговаривал со своим другом.
   Но в то время как Двейн говорил  со  своим  псом  ласково,  Килгор  Траут
подсмеивался над своим попугаем и постоянно плел ему всякое про конец света.
   - Теперь уже скоро, - говорил он. - Да и давно пора.
   У Траута была теория, что скоро в земной атмосфере нечем будет дышать.
   Траут полагал, что когда атмосфера станет ядовитой, Билл отдаст концы  на
несколько минут раньше самого Траута. И он вечно дразнил попугая:  "Ну,  как
дышится, Билл?",  или  же;  "Что-то  мне  чудится,  будто  у  тебя  началась
хорошенькая эмфизема легких, Билл", или еще: "А ведь мы с тобой ни  разу  не
обсуждали, какие похороны ты себе надумал, Билл. Ты мне  даже  не  сказал  -
какой ты веры". И так далее.
   Он сказал Биллу, что человечество заслуживает самой  страшной  смерти  за
то, что оно так жестоко и расточительно обращалось с этой милой землей, "Все
мы - Гелиогабалы,  Билл",  -  говорил  Траут.  Гелиогабалом  звался  римский
император, который велел скульптору  отлить  пустотелого  железного  быка  с
дверцей посредине. Дверцу можно было запирать снаружи.  Пасть  у  быка  была
разинута. Это было второе отверстие, выходившее наружу.
   Гелиогабал отдавал приказ посадить живого человека через дверцы в быка  и
запереть дверцы. Все звуки,  какие  издавал  при  этом  человек,  доносились
наружу из пасти быка. Потом Гепиогабал созывал гостей на приятную вечеринку,
где было много еды и вина, много красивых девушек и юношей, и тут Гелиогабал
приказывал слуге поджечь хворост. Хворост лежал под  грудой  сухих  дров,  а
дрова лежали под брюхом быка.

   У Траута была еще одна странная привычка: он называл зеркала  "лужицами".
Его забавляла мысль, что зеркало - как вода, переливается в зазеркалье.
   И если он видел ребенка около  зеркала,  он  предостерегающе  грозил  ему
пальцем и говорил: "Не  подходи  так  близко  к  лужице,  ты  же  не  хочешь
перелиться в другую вселенную, в Зазеркалье?"
   Конечно, после смерти Траута все стали называть зеркала "лужами". Вот  до
чего дошло: даже к его шуткам стали относиться с уважением.

   В 1972 году  Траут  жил  в  полуподвальной  квартирке,  в  Когоузе,  штат
Нью-Йорк. Он зарабатывал деньги тем, что  устанавливал  алюминиевые  оконные
рамы вместе со ставнями.  Продажей  этих  приспособлений  он  не  занимался,
потому что ему не хватало обаяния. Обаянием называлось такое качество, когда
один человек у другого сразу вызывал к себе любовь и доверие  независимо  от
того, что было на уме у этого обаятельного типа.

   В Двейне Гувере была бездна обаяния.

   Во мне тоже бывает бездна обаяния - стоит мне только захотеть.

   Во многих людях - бездна обаяния.

   Хозяин Траута и его сослуживцы понятия не имели о том, что  он  писатель.
Кстати, ни один уважаемый издатель о нем понятия не имел,  хотя  ко  времени
встречи с  Двейном  Траут  уже  написал  сто  семнадцать  романов  и  двести
рассказов.
   Никаких копий со своих писаний он никогда не делал. Он  отсылал  рукописи
по почте и даже не вкладывал конверта с  обратным  адресом  для  возвращения
рукописи. Иногда он и вообще никакого адреса не  давал.  Названия  и  адреса
издательств он находил в журналах,  посвященных  литературным  делам,  -  он
жадно прочитывал эти журналы в читальном зале периодических изданий районной
библиотеки.  Так  он  связался  с  издательством  под   названием   "Мировые
классики",  которое  издавало  в  Лос-Анджелесе  самую  грубую  порнографию.
Издательство для объема подверстывало романы Траута, где даже о женщинах  не
говорилось ни  слова,  к  непристойным  рассказам  и  альбомам  с  похабными
фотографиями.
   Ему даже не сообщали, где печатаются его вещи. А вот сколько ему платили:
ни шиша!

   Ему даже не присылали авторских экземпляров - ни книжек, ни  журналов,  в
которых  он  печатался,  так  что   ему   приходилось   разыскивать   их   в
порнографических лавчонках. И заглавия его романов были изменены.  Например,
"Хозяин Галактики" стал называться "Обезумел от губ".
   Но больше всего Траута сбивали  с  толку  иллюстрации,  которые  издатели
подбирали для его романов. Например, он написал историю одного  землянина  -
звали его Делмор Скэг, - холостяка, жившего в квартале, где у  каждого  была
куча ребят. А Скэг был ученый, и он изобрел способ производить потомство  из
куриного бульона. Он соскребал бритвой живые клетки с  ладони  правой  руки,
смешивал их с бульоном и подвергал эту смесь воздействию космических  лучей.
И клетки превращались в младенцев, как две капли  воды  похожих  на  Делмора
Скэга.
   Вскоре  у  Делмора  Скэга  каждый  день  стала  появляться  целая  стайка
ребятишек, и он, гордясь и радуясь, приглашал соседей на крестины. Иногда  в
день крестили до сотни младенцев. Он прославился как отец самого большого  в
мире семейства.
   И так далее.

   Скэг рассчитывал,  что  в  его  стране  будет  издан  закон,  запрещающий
заводить  слишком  большие  семьи.  Но  законодательные  учреждения  и  суды
отказались вникнуть  в  проблему  перенаселения.  Вместо  этого  они  издали
строжайший закон, запрещавший неженатым людям варить куриный бульон.
   Ну и так далее.
   Иллюстрациями к  этому  роману  служили  мутные  фотографии,  на  которых
различные белые  женщины  занимались  одним  и  тем  же  противоестественным
непотребством. С одним и тем же темнокожим мужчиной,  на  котором  почему-то
было одно только мексиканское сомбреро.


   Ко времени встречи Двейна Гувера с Килгором самой распространенной книгой
Траута была "Чума на колесах". Издатель не изменил  названия,  но  и  оно  и
фамилия автора были почти закрыты вызывающе-яркой наклейкой с многообещающей
надписью:

   "Норками" почему-то  называли  фотографии  совсем  голых  или  полуодетых
девиц. Выдумали это выражение газетные  репортеры-фотографы,  которым  часто
удавалось  видеть  полуодетых  во  время  всяких  происшествий,   спортивных
тренировок или на пожарах, с нижних ступенек пожарных лестниц и  так  далее.
Им надо было придумать условный знак, чтобы  крикнуть  другим  газетчикам  и
знакомым полисменам, на что можно поглазеть, если им захочется.  Вот  они  и
придумали кричать: "Норки - нараспашку!"


   На самом же деле норкой назывался небольшой зверек. Выглядел он так:

   А то, от чего приходили в  раж  газетчики,  было  просто  местом,  откуда
рождались дети.

   Когда Двейн  Гувер  и  Килгор  Траут  были  мальчиками,  и  когда  я  был
мальчиком, и  даже  когда  мы  стали  людьми  средних  лет  и  постарели,  в
обязанность полиции и судов  входило  наблюдение  за  тем,  чтобы  люди,  не
связанные с медицинской профессией, не рассматривали и не обсуждали все, что
касалось некоторых анатомических деталей,  вслух  или  в  печати.  Почему-то
решили, что этих условных "норок", которых на свете было во  сто  тысяч  раз
больше, чем настоящих, должна окружать глубочайшая тайна под защитой закона.
   Итак, существовал маниакальный интерес к "норкам нараспашку". А  также  к
некоему мягкому легкоплавкому металлу под названием "золото".
   Этот маниакальный интерес к  "норкам  нараспашку"  распространялся  и  на
преувеличенный интерес к женским панталонам, особенно  когда  мы  с  Двейном
Гувером и Килгором Траутом были мальчишками. Девочки изо всех сил  старались
прятать свои штанишки, а мальчишки изо всех сил старались подсмотреть.
   Женские панталоны тогда выглядели так:



   Кстати, первое, что выучил Двейн  в  школе,  еще  совсем  маленьким,  был
стишок; его надо было орать, когда случайно, на переменке, во время  игры  у
какой-нибудь девочки виднелись трусики.  Этому  стишку  его  научили  другие
мальчишки - вот он:

   Англию, Францию видим в книжке,
   А у девчонки видны штанишки!

   Когда Килгору Трауту в 1979 году вручали Нобелевскую премию по  медицине,
он сказал в своей речи; "Говорят, что прогресса нет. Должен  сознаться:  тот
факт, что сейчас на земле из всех животных остались только люди, кажется мне
несколько  сомнительной  победой.  Тот,   кто   знаком   с   моими   старыми
опубликованными работами, поймет, почему  я  был  особенно  опечален,  когда
погибла последняя норка.
   Впрочем, когда я был мальчиком, нашу планету вместе с нами  населяли  еще
два чудовища, и ныне я приветствую их гибель. Они стремились убить нас  или,
во всяком случае, превратить нашу жизнь в полную бессмыслицу.
   И они почти что преуспели.  Это  были  жестокие  враги,  не  то  что  мои
четвероногие друзья, маленькие норки. Думаете, львы? Тигры? О  нет!  Львы  и
тигры почти всегда дремали. А те чудовища - сейчас я их вам назову - никогда
не дремали. Они гнездились в нашем мозгу. Это были неуемные  страсти;  жажда
золота и - помилуй бог! - интерес к женским панталонам.
   Спасибо, что эти  страсти  были  так  нелепы:  именно  эта  их  нелепость
доказала нам, что людям можно внушить любую, самую бессмысленную идею и  они
будут со страстью следовать этой идее - любой идее.
   Давайте же теперь строить  бескорыстное  справедливое  общество,  отдавая
этому бескорыстному делу весь тот пыл, который мы так бессмысленно  отдавали
золоту и женским панталонам".
   Он  сделал  паузу,  а  потом  скорбным  голосом  продекламировал  стишок,
которому его научили в школе на Бермудских островах, когда он был маленьким.
Теперь этот стишок особенно хватал за душу, потому что в нем упоминались две
нации, а их уже давно, как таковых, не существовало.
   - "Англию, - затянул Килгор Траут, - Францию видим..."

   На самом деле к моменту встречи Двейна Гувера и  Килгора  Траута  женские
панталоны совершенно потеряли цену. Правда,  золото  все  еще  подымалось  в
цене.
   На фотографии женских  панталон  и  бумагу  тратить  не  стоило,  и  даже
многокрасочные  фильмы  с  "норками  нараспашку"  никаких   покупателей   не
находили.
   Было время, когда самый популярный роман Траута "Чума на  колесах"  из-за
иллюстраций стоил двенадцать долларов экземпляр.  Теперь  его  продавали  за
доллар, и те, кто покупал, брали роман  вовсе  не  из-за  фотографий  -  они
платили за текст.

   В  тексте  этой  книги  описывалась  жизнь  на  планете,  под   названием
Линго-Три, где жители были похожи на американские  автомобили.  У  них  были
колеса. У  них  был  двигатель  внутреннего  сгорания.  Они  ели  ископаемое
топливо. Однако их не делали на заводах. Они размножались. Они  клали  яйца,
из которых вылуплялись маленькие автомобильчики, и эти малыши росли в  лужах
машинного масла, выливавшегося из взрослых моторов.
   На Линго-Три прилетели космонавты и узнали, что  существа  эти  вымирают,
потому что они изничтожили все ресурсы на своей планете, включая атмосферу.
   Но   космонавты   не   могли   оказать   никакой   материальной   помощи.
Существа-автомобили надеялись призанять у них  кислороду  и  надеялись,  что
посетители унесут хотя бы одно из их яиц к себе на другую  планету,  где  из
яйца  вылупится  автомобильчик,  от  которого  пойдет  новая   автомобильная
цивилизация.  Но  их  самое  мелкое  яйцо  весило  сорок  восемь  фунтов,  а
космонавты были всего в дюйм высотой, и прилетели они на корабле объемом  не
больше земной коробки из-под ботинок. Прилетели они с планеты Зельтольдимар.
   Представитель зельтольдимарцев, Каго, сказал, что  единственное,  что  он
может для них сделать, - это рассказать во всей вселенной,  какие  они,  эти
существа-автомобили, замечательные. Вот что он сказал  всем  этим  ржавеющим
реликтам, оставшимся без горючего: "Уйдя из жизни, вы не уйдете из памяти".
   Иллюстрация к данному эпизоду романа изображала двух голых  китаянок,  по
всей видимости близнецов, в довольно рискованной позе.

   И вот Каго со своими храбрыми маленькими зепьтольдимарцами - все они были
однополые - облетел вселенную, поддерживая память об автосуществах.  Наконец
экипаж прибыл на планету Земля. Ничего не подозревая, Каго стал рассказывать
землянам про автомобили. Каго не знал, что идеи могут изничтожать землян  не
хуже любой чумы или холеры. Иммунитета к безумным идеям у землян не было.

   Вот как Траут объяснял,  почему  человеческие  существа  не  в  состоянии
отвергнуть идею, даже если она скверная:
   "На Земле идеи служили значками дружбы или вражды Их содержание  никакого
значения не имело.  Друзья  соглашались  с  друзьями,  чтобы  выразить  этим
дружеские  чувства.  Враги  возражали  врагам,  чтобы  выразить   враждебные
чувства.
   В течение сотен тысяч лет идеи никакого  значения  для  самих  землян  не
имели - все равно они ничего изменить  не  могли.  Идеи  могли  быть  просто
нагрудными значками или вообще чем угодно.
   У них даже была пословица насчет несуразности всех идей:

   Если бы желание было бы конем,
   Каждый голодранец ездил бы на нем.

   А потом  земляне  изобрели  орудия.  Вдруг  стало  опасно  соглашаться  с
друзьями; можно было себя погубить или даже хуже. Но соглашения продолжались
и  продолжались  -  и  не  ради  здравого  смысла,  или  порядочности,   или
самосохранения, а просто из дружеских чувств.
   И земляне демонстрировали дружеские  чувства,  когда  лучше  им  было  бы
подумать как следует. Даже когда стали строить компьютеры, чтобы те  за  них
думали, эемляне их строили не  столько  для  знаний,  сколько  из  дружеских
чувств. Голодранцы-самоубийцы принялись скакать во весь опор".

Глава третья

   Через столетие после прибытия маленького Каго на Землю, как писал Траут в
своем романе, вся жизнь на  этой  когда-то  мирной,  влажной  и  плодородной
сине-зеленой планете вымирала или  уже  вымерла.  Везде  лежали  остовы  тех
огромных насекомых, которых  люди  создали  и  обожествили.  Назывались  они
автомобили. Они уничтожили все.
   Но маленький  Каго  умер  сам  задолго  до  гибели  планеты.  Он  пытался
выступить в одном из баров города Детройта с речью о вреде  автомобилей.  Но
он был такой малюсенький, что никто его не замечал. И когда он на минуту лег
передохнуть, пьяный рабочий с автозавода принял его за  спичку.  И  он  убил
Каго, чиркнув им несколько раз о стойку бара.

   До 1972 года Килгор Траут  получил  только  одно-единственное  письмо  от
читателя. Написал его чудак-миллионер, который специально  поручил  частному
детективному агентству узнать, кто такой Траут и где  его  можно  найти.  Но
Траут жил в такой неизвестности, что поиски обошлись  в  восемнадцать  тысяч
долларов.
   Письмо попало к Трауту, в его полуподвал. Оно было написано  от  руки,  и
Траут  решил,  что  написал  его  мальчуган  лет  четырнадцати.   В   письме
говорилось, что "Чума на колесах" - самая  гениальная  книга  на  английском
языке и что Траута надо избрать президентом Соединенных Штатов.
   Траут прочел письмо вслух своему попугаю.
   - Дела разворачиваются, Билл, - сказал он, - так я и  знал...  Ты  только
вникни!
   И он прочел попугаю письмо, по которому никак нельзя было догадаться, что
написал его взрослый человек по имени  Элиот  Розуотер  и  что  он  сказочно
богат.

   Кстати, Килгору Трауту никогда не бывать президентом Соединенных  Штатов,
если только не появится еще одна поправка к конституции.  Он  родился  не  в
Америке. Родился он на Бермудских островах. Его отец, Лео  Траут,  оставаясь
американским  гражданином,  много  лет  служил  в   Британском   королевском
орнитологическом  обществе  хранителем  единственного   в   мире   гнездовья
бермудских буревестников. Эти громадные  зеленые  морские  птицы  постепенно
вымирали, и никакие меры тут помочь не могли.

   В детстве Килгор Траут  видел,  как  постепенно  гибли  эти  птицы.  Отец
поручил ему печальную обязанность: измерять размах крыльев у  мертвых  птиц.
Они были самыми крупными существами на  планете,  летавшими  без  каких-либо
механизмов. У последней погибшей птицы был самый широкий  размах  крыльев  -
девятнадцать футов, три и три четверти дюйма.
   После того как все буревестники  перемерли,  ученые  открыли  причину  их
гибели. Они погибли от грибка, поражавшего их глаза и мозг. Этот грибок в их
гнездовья занесли люди в довольно безобидной форме микоза ног.


   Вот как выглядел флаг страны, где родился Килгор Траут:

   Словом, детство у Килгора Траута было невеселое, хотя жил он в  солнечном
краю, на свежем воздухе. Может быть,  пессимизм,  одолевший  его  позднее  в
жизни, расстроивший три его брака,  после  чего  его  единственный  сын  Лео
четырнадцати лет сбежал из дому, - быть может, этот пессимизм и коренился  в
сладковато-горьком запахе тления от разлагавшихся птичьих тушек.

   Письмо от читателя пришло слишком поздно. Ничего хорошего оно не обещало.
Траут воспринял его как  посягательство  на  свою  личную  жизнь.  В  письме
Розуотера таилось обещание прославить Килгора Траута. И вот что Килгор Траут
сказал по этому поводу при единственном свидетеле - попугае Билле:
   - Не суйтесь в мой персональный мешок, черт вас дери!
   "Персональным  мешком"  назывался  большой  контейнер  из  пластика   для
свежеубитого американского солдата. Этот мешок был большим новшеством.

   Не знаю, кто изобрел "персональный мешок". Зато знаю, кто изобрел Килгора
Траута. Его изобрел я сам.
   Я ему придумал кривые зубы. Я дал ему волосы, но сделал их седыми.  И  не
разрешил  ему  причесываться  и  стричься  у  парикмахера.  И  заставил  его
отрастить длинные космы.
   И ноги я ему сделал такие, какие Создатель дал  моему  отцу,  когда  отец
стал очень-очень грустным старичком. Ноги у него были бледные и тонкие,  как
палки. Они были безволосые. Они были испещрены причудливым узором варикозных
вен.
   А через два месяца после первого  и  единственного  читательского  письма
Траут, по моей придумке,  нашел  у  себя  в  почтовом  ящике  приглашение  -
выступить на фестивале искусств в одном из штатов Среднего Запада Америки.

   Письмо послал председатель фестиваля Фред Т. Бэрри. Написано оно  было  с
глубоким уважением, даже с некоторым подобострастием. Бэрри  умолял  Килгора
Траута быть одним из высокочтимых  иногородних  гостей  на  этом  фестивале,
который продлится всего  пять  дней.  Фестиваль  задуман  в  честь  открытия
Мемориального центра искусств имени Милдред Бэрри в Мидлэнд-Сити.
   В письме не было сказано; что покойная Милдред Бэрри была родной  матерью
председателя фестиваля - самого  богатого  человека  в  Мидлэнд-Сити.  Он  и
построил  этот  Мемориальный  центр  искусств  -  полый  прозрачный  шар  на
подпора