о было решить две задачи.
Во-первых, основательно проштудировать точные науки. Особенно астрономию и
все, что с ней связано. Во-вторых, нужно было научиться картину, рожденную
воображением, видеть ясно, как реальную. Решение первой задачи требовало
только времени. Но как решить вторую?.. Я начал тренировку воображения:
писал картины на земную тему по памяти, впечатлению и настроению, без
этюдов и эскизов. Только через пять лет такой подготовки я решился
написать первую картину о другой планете...
  Что ж, столь тщательно продуманная подготовка принесла свои плоды: в
наследии недавно умершего художника помимо многих сугубо земных картин
десятки космических полотен.
  Десятки окон в иные миры!..
  Нынешнему подростку, чье зрительное восприятие мира сызмала избаловано
разнообразнейшей информацией, непрекращающимся потоком изливающейся сквозь
экран телевизора, многое из того, что поражало воображение отцов, кажется
обыденным, самоочевидным, слишком простым, чтобы вызывать удивление. Вот и
космические пейзажи... Они уже въявь шагнули к людям с экранов
телевидения, комментирующего присущими ему средствами каждый новый шаг в
деле освоения (а точнее пока сказать - узнавания) новых планет.
  Но эти кинофотопейзажи небесных сестер Земли отнюдь не заслоняют для нас
то чисто человеческое, что несут в себе космические полотна живописцев.
Может быть, потому, что у нас в памяти - слова известного французского
астронома Камиля Фламмариона, сказанные им о человеке: "Он не в состоянии
ни отрешиться от земных представлений, ни почерпнуть в неизвестном основы
для своих сил. Все, что ни создал бы он, увлекаемый задором самого
отважного воображения, всегда будет отзываться чисто земным
происхождением..."
Мы понимаем: все, что рассказывают нам о звездном будущем человечества
современные нам провидцы этих фантастически далеких времен, принадлежит к
разряду мечты. Подтверждаемой наукой или оспариваемой ею, но - именно
мечты.
  И вот это стремление наше хотя бы в мечтах удостовериться в том, что
история человечества не замкнется в узких пространствах выпестовавшей его
матери-Земли, что зов иных миров восторжествует, - оно помогает нам и
космическую живопись наших дней воспринимать как прямое выражение словно
бы вдруг открывшейся нам истины, которую так четко сформулировал в своих
"Звездных сонетах" украинский поэт Леонид Вышеславский:

  Мы со своей мечтою дерзновенной
Отныне - корабельщика Вселенной.
  Вселенная - открытый океан!


  Рисует автор...

  "Просто стыдно, что я никогда не видел курдля", - сокрушается Ийон Тихий,
прочитав одолженную у профессора Тарантоги книжку "Два года среди курдлей
и осмиолов". Чтобы заполнить пробелы в образовании, знаменитый
звездопроходец вынужден предпринять специальную экспедицию на далекую
Интеропию - планету в созвездии Тельца, на которой только и водятся
редкостные животные...
  Польские любители фантастики, желающие взглянуть на курдля, имеют
неоспоримое преимущество перед Ийоном Тихим. Станислав Лем на правах
"родителя" и курдлей, и Ийона Тихого сам позаботился об этом: толстый том
"Звездных" дневников" он снабдил собственными рисунками.
  Станислав Лем-художник, естественно, в точности следует замыслам
Станислава Лема-писателя. Но он при этом отнюдь не иллюстратор
литературных ситуаций: эти ситуации, полагает автор, достаточно ясны,
читатель представит их и сам. Фантазия Лена-художника, щедрая и
раскованная, направлена на иное - на подробнейшую прорисовку деталей,
подчас лишь упомянутых в тексте. Так, в описании 22-го путешествия Ийона
Тихого только названы "пидлаки"; по объяснению, данному в скобках, это
большие безногие пресмыкающиеся, похожие на змей и широко используемые на
Андригоне для верховой езды. Или еще пример. В своем 25-м путешествии Ийон
Тихий лишь мимоходом посещает маленькую пустынную планетку, в изобилии
усеянную вулканами, - весь и эпизод-то уложился в два абзаца текста. Но и
"пидлак", и безымянная планетка, и, скажем, "зловонка гнусница",
фигурирующая в двух же абзацах "Открытого письма Ийона Тихого", предстают
на рисунках Станислава Лема столь же фотографически конкретно, как и
легендарный курдль из тотентамского зоопарка.
  Текст не диктует, не навязывает художнику тех или иных решений, -
чувствуется, что Станислав Лем совершенно свободе" в выборе тем для
рисунков, в их расположении. Добрую треть их - восемь из двадцати пяти -
он ухитрился поместить на пятнадцати страничках "Открытого письма",
заключительной главы "Дневников".
  Трудно представить, чтобы кто-то мог совершенно всерьез, без тени улыбки
воспринять лемовские рассказы о "звездном Мюнхгаузене". Ту же откровенно
ироническую улыбку ощущаешь и в рисунках фантаста.



  В поисках завтрашнего дня


  В поисках завтрашнего дня
Перечитать "Аэлиту"...
  ...И выдумали самих себя!
  До Барнарда был... Доуэль
"Жить же нам на Земле..."


  В поисках завтрашнего дня

  Когда разговор заходит об истории фантастики как вида литературы, еще и
сегодня нет-нет да и услышишь: вид этот (или жанр) создан в последней
трети прошлого века Жюлем Верном и Гербертом Уэллсом. В дореволюционной
России - не существовал... Вот так - коротко и безапелляционно.
  С первым из этих положений можно и согласиться: у колыбели научной
фантастики-той ветви литературы, какою мы ее знаем, - действительно стояли
Жюль Верп и Герберт Уэллс. Но вот со вторым...
  В первые послевоенные десятилетия и это утверждение не вызывало
возражений. Да, в редких тогда обзорах ранней советской фантастики
упоминались подчас и произведения, написанные до революции, Однако и самим
авторам обзоров они представлялись не более чем цепочкой разрозненных,
сугубо случайных фактов, не позволяющих говорить о сколь-нибудь серьезной
традиции. Подобная "робость" тогдашних литературоведов легко объяснима:
послевоенный расцвет жанра в нашей стране только-только начинался, долгое
время фантастика считалась у нас литературой второго сорта,
развлекательной, несерьезной. О каких традициях, о какой истории жанра
могла идти речь, если и мимо новинок-то его критики нередко проходили с
завидным равнодушием.
  Ситуация, надо сказать, в чем-то повторяется. Годы ли застоя тому виной,
отучившие многих высказывать безбоязненно и честно мнение о новых, а тем
более "неудобных" книгах, но только критическая мысль наших знатоков
фантастики при неизмеримо выросшем количестве публикаций прочно воспарила
в горние выси общих рассуждений и малопродуктивных дискуссий. Лишь
изредка, словно бы для поддержания формы, снисходит она, эта мысль, до
оценки конкретного материала, обычно по старинке избирая в "мальчики для
битья" малопритязательного автора из глубинки или, к недоумению рядового
читателя, с откровенно групповых позиций под орех разделывая "чужих",
безудержно захваливая "своих"...
  Впрочем, кое-что в наши дни все-таки меняется. Изменилось отношение к
фантастике в целом, изменились и взгляды на старую нашу фантастику.
Изменились настолько, что даже стал возможен выпуск специальных антологий,
- я имею в виду прежде всего книги "Взгляд сквозь столетия" и "Вечное
солнце", изданные "Молодой гвардией" соответственно в 1977 и 1979 годах.
Первую из них составили фантастико-утопические произведения русских
авторов XVIII-первой половины XIX века, во второй представлено творчество
писателей следующего периода - вплоть до предреволюционных набросков
Велимира Хлебникова, по определению составителя, "одного из самых
утопических писателей во всей русской и советской литературе".
  Этот второй сборник особенно эффектен. В разделе "Русская социальная
утопия" здесь фигурируют такие - не попадавшие прежде даже в контекст
статей о нашей фантастике - имена, как Л. Толстой, И. Гончаров, Г.
Успенский, Н. Лесков, В. Короленко, М. Горький... К сожалению, собственно
научной фантастике в этом сборнике повезло значительно меньше. Не по
занимаемому в нем объему, нет, в книгу вошел с некоторыми сокращениями
целый роман (и какой - знаменитая "Красная звезда" А. Богданова!). Но в
более чем тридцатистраничном предисловии С. Калмыкова, детально излагающем
становление утопии в русской литературе, лишь вскользь упомянуто о нашей
дореволюционной научной фантастике, - и это воспринимается как
своеобразное "остаточное явление" изживаемых ныне представлений о
"случайности" НФ в отечественной литературе... К счастью, одновременно с
"Вечным солнцем" солидным тиражом вышла наконец и первая (добавим: пока
единственная) книжка (7) о дореволюционной русской фантастике. Небольшая,
но необычайно емкая, она более чем убедительно свидетельствует, что не
столь уж и редкой гостьей была фантастика (а не только утопия) в старой
нашей беллетристике.
  К антологиям же позже присоединились еще две: "Русская литературная
утопия", составленная В. Шестаковым (издательство МГУ, 1986) и
восстанавливающая для любознательного читателя ряд недоступных прежде
текстов, и "Русская фантастическая проза" - солидный, в шестьсот страниц,
том, открывающий новую 24-томную "Библиотеку фантастики". Том этот издан
непредставимым по прежним временам тиражом в 400 тысяч экземпляров...
  Да, находятся, конечно, еще и сегодня люди, которым копание в архивах
фантастики кажется ненужным: ведь там, в старой фантастике, по их мнению,
одни лишь малопримечательные произведения, вспоминать о которых означает
заниматься "снобистско-библиофильским любованием мнимыми сокровищами". Я
отнюдь не утрирую, не выдумываю эту мрачноватую фигуру убежденного в
единоличной своей правоте оппонента. Именно эти выражения ("снобистский
вкус", "библиофильское любование", "мнимые сокровища"...) содержал один из
отзывов на готовившееся первое издание данной книги...
  Подобные взгляды любопытно было бы спроецировать на изучение литературы
"основного потока". Нашей большой литературы. Разве не получилось бы в
результате, что и академическую историю ее следует переписать,
ограничившись рассмотрением творчества лишь тех писателей, чьи имена вошли
в учебники для пятого - седьмого классов общеобразовательной средней
школы?! Такое допущение заведомо фантастично. В отношении же фантастики,
как ни удивительно, и в наши дни обостренного к ней интереса оказывается
возможен подобный откровенно вульгарный подход... Впрочем, остановимся.
  Не относя себя к тем из "фантастоведов", кто, по словам В. Ревича,
впадает в другую крайность и склонен "объявлять дореволюционную фантастику
яркой и заметной ветвью великой русской литературы", полагаем тем не
менее, что "копаться" в прошлом нашей фантастики надо. Надо, чтобы понять,
на какой почве вызревала современная советская фантастика, столь громко
заявившая о себе в последние десятилетия, столь уверенно вышедшая на
мировую арену. Надо, чтобы убедиться: фантастика отнюдь не инородное тело
в русской литературе, отнюдь не искусственно привитые неведомо кем
традиции западных фантастов. Надо, наконец, чтобы подтвердить: народ,
осуществивший грандиозную мечту всех народов и поколений, - этот народ
умел и любил мечтать!..
  Не будем углубляться в русские народные сказки, хотя в историческом плане
они выразительнее всего подтверждают последнее положение. Возможно, именно
по этому они давно уже со всей обстоятельностью проанализированы помимо
фольклористики и в работах, посвященных фантастике. Даже и без сказок,
даже без первых русских романов, в назидание царствовавшим особам
рисовавших облик "идеального государя" и по" тому, несомненно, проходящих
и по ведомству Утопии, - о многом, очень многом хотелось бы сказать, если
уж зашла речь о старой русской фантастике...
  О том, например, что минуло уже два века со времени появления (1784-й
год) первой в отечественной литературе фантазии о полете на Луну -
"Новейшего путешествия, сочиненного в городе Белеве". Любознательный
Нарсим, герой этой фантазии Василия Левшина, весьма убедительно для тех
времен размышляет о возможности воздухоплавания, об устройстве мироздания,
о миллионах солнц, а при них - и несчетном числе населенных земель. При
помощи построенного им аппарата с машущими крыльями Нарсим попадает на
Луну, где, подобно Доминику Гонсалесу Ф. Годвина, обнаруживает
высоконравственных "лунатистов". В единении с природой, без лукавых
мудрствовании живут они, ревностно исполняя хранимые старейшинами заветы
предков, и среди них главный: "не приобретающий руками своими пищи
считается ненужною тягостию для земли..."
Само собою следовало бы (и в нарушение хронологии в наипервейшую бы
очередь!) вспомнить, что вот-вот - в 1990 году - исполнится двести лет и
еще одному "путешествию" старой русской литературы - "Путешествию из
Петербурга в Москву" Александра Радищева, выдающегося нашего
мыслителя-революционера. Книга эта в отличие от довольно-таки
умозрительных левшинских конструкций буквально пропитана реальнейшей
российской действительностью конца восемнадцатого века, ее острейшими
социальными парадоксами. Есть в этой хрестоматийной ныне книге главы,
написанные от лица "идеального" монарха в виде "проектов в будущее", -
формально-то именно они и вводят "Путешествие..." в ряд социальных утопий.
Но не в этих проектах реформ, предназначенных способствовать освобождению
земледельцев и уничтожению придворных чинов, сокровенный смысл
революционной утопии Радищева.
  "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвленна
стала..." Прочитанные в момент, когда пробуждается в подростке интерес к
социальному облику мира, пламенные эти строки навсегда оседают в памяти.
Перелистываю сейчас совсем другие страницы главной книги Радищева, а перед
глазами неотступно стоят именно они, эти горькие строки, исторгнутые из
глубины сердца истинного гражданина будущих времен тем самым отчаянием, на
которое он только и уповал. В том ведь и суть "Путешествия...", что,
протестуя против засилья "зверей алчных, пиявиц ненасытных", настаивая на
переменах и страстно к ним призывая, вовсе не к "верхам" адресуется автор.
Радищев понимает: подобных щедрот не дождаться от деспота государя, коему
при всем желании - даже явись оно- не стать "идеальным", "хорошим":
противопоказано ему это! Надеяться можно лишь на перемены, идущие снизу, -
на рабов, в накопившемся отчаянии и гневе своем должных же однажды разбить
"железом, вольности их препятствующим, главы бесчеловечных своих господ"!
  "Свободы ожидать должно от самой тяжести порабощения!" - Радищев
бесконечно убежден в этом, как и в том, что из среды восставшего народа
непременно явятся свои "великие мужи" - не Лжедмитрии, не Лжепетры, не
иные претенденты на роль "хорошего царя", но - "других о себе мыслей и
права угнетения лишенны". Именно эта провидческая убежденность Радищева в
неотвратимости возмездия, в исторической обреченности крепостничества и
самодержавия оказывала революционизирующее воздействие на последующие
поколения. "Не мечта сие, но взор проницает густую завесу времени, от очей
наших будущее скрывающую; я зрю сквозь целое столетие". За эту-то
прозорливую убежденность и был Радищев осужден на смертную казнь,
замененную ссылкой в Сибирь...
  А декабристы? Готовясь к своему восстанию, они изучали и Радищева, и
сочинения западных утопистов, - нужно было выбрать и теоретически
осмыслить тот исторический путь, какой собирались они предложить России.
Естественно, что и в их наследии - у Александра Улыбышева, у Вильгельма
Кюхельбекера - найдем мы попытки понять завтрашний день, разглядеть его
очертания, с его позиций оценить современность.
  "Главное достоинство человека - в гражданственности", - совсем не
случайно полагает в "Европейских письмах" Кюхельбекера выходец из России
Добров, живущий в XXVI веке - "в счастливое время, когда политика и
нравственность одно и то же", когда "отступить от правил честности и
добродетели - значит добровольно отказаться от счастья". Вольнодумцам,
дерзнувшим поднять руку на вседержавного деспота, столь же страстно, как и
Радищеву, хотелось, чтобы "леса", поддерживающие деспотизм, рухнули вместе
с ним, чтобы, как в рассказе А. Улыбышева "Сон", на месте бесчисленных
казарм выросли школы, академии, библиотеки...
  Прервем на минуту наш экскурс в седую старину. Остановим себя вопросом:
обращаясь к памятникам русской революционно-освободительной мысли, не
уклоняемся ли мы от темы? Не притягиваем ли насильственно материал, от
этой темы далекий?
  Что ж, было время (и весьма продолжительное: с момента рождения НФ и,
можно сказать, до самых недавних времен), утопию строго и резко
отграничивали от фантастики. Взгляды эти зафиксированы во многих
исследованиях, посвященных утопии, закреплены статьями в энциклопедиях.
  Еще бы!.. Утопия-это свидетельство движения мысли, достояние серьезных
людей: философов, экономистов, историков... мыслителей, словом! А
фантастика? Да так, ерунда, от лукавого. Для развлечения праздного ума.
  Даже у В. Шестакова, составителя упоминавшейся нами антологии "Русская
литературная утопия", мы обнаружим явно устаревшее толкование НФ: "...в
ней, как правило, рассматриваются возможности и результаты различных
научных и технических открытий и изобретений".
  Да, была традиция популяризации ближних и дальних перспектив науки и
техники, идущая от Ж. Верна, и были периоды, когда эта традиция
господствовала в фантастике, вытесняя из нее все иное... Но ведь уже и
Уэллс, младший современник Жюля Верна и второй "отец-основатель" НФ, никак
не укладывается в прокрустово ложе этой традиции! Да и творчество самого
Ж. Верна - в свете одной лишь "его" традиции - рассматривается слишком
узко и выхолощенно: возьмите хотя бы "Таинственный остров",
"Кораблекрушение на "Джонатане", "Пятьсот миллионов бегумы", перелистайте
и иные его романы - разве же не прослеживается в них прямая связь с
Этьенном Кабе и другими утопистами? И уж тем более не укладывается в
"традицию Ж. Верна" фантастика наших дней, наследница и "научных романов"
французского фантаста, и утопий классических и неклассических.
  К слову сказать, В. Шестаков - по примеру авторов 20-х годов (например,
В. Святловского) - помещает в свою антологию утопий и "Красную звезду" А.
Богданова. С. Калмыков же (отнюдь не меньший радетель утопии!) ту же
"Красную звезду" определяет в своем "Вечном солнце" в раздел научной
фантастики... Лишний довод, свидетельствующий о зыбкости каких бы то ни
было регламентированных литературных границ... Нет и никогда, вероятно, не
было "чистых" жанров в литературе! Всегда они взаимопроникали один в
другой, развивались, взаимно обогащаясь, впитывая, вбирая в себя
достижения своих предшественников, как это и произошло с фантастикой, то
ли исподволь вобравшей в себя утопию, то ли из утопии вышедшей и,
переоформившись, ее, утопию, все-таки поглотившей.
  Можно, разумеется, рассуждать иначе... но только предварительно прояснив
малопочтенную цель: отбросить фантастику вспять, изгнать за пределы
художественной литературы, вновь - как бывало - превратить в
беллетризованный довесок научно-популярного жанра.
  Чтобы этого не произошло, и ищем мы истоки нашей фантастики во временах и
книгах, значительно предшествующих эпохе Жюля Верна.
  Фантастика - прожектор на корабле прогресса... Привыкнув к этому и
подобным ему, пусть и менее образным определениям, мы порою упускаем из
виду, что фантазируют, пытаются воочию представить желаемое или
нежелательное будущее и идеологи отмирающих формаций. Люди, которых трудно
и просто невозможно заподозрить хотя бы в минимальной прогрессивности их
взглядов.
  Так обстоит дело сейчас, так же обстояло оно и в былые времена. Памятуя
об этом, не лишне бы нам заглянуть и в лагерь, противостоящий Радищеву и
декабристам...
  Можно, в частности, потревожить и тень князя Михаила Щербатова - видного
публициста и политического деятеля времен Радищева. Хотя и усматривал он
среди причин "повреждения нравов" в России не только распространение
иноземной торговли и рост городов, но и самовластие "деспотичества" вкупе
с отсутствием законности, однако радел о политических привилегиях