стросюжетную, динамичную. Но кто и когда утверждал всерьез, что
эти качества противопоказаны хорошей научно-фантастической книге?!
  В серию входили книги переводные; таков, к примеру, "Желтый смех" Пьера
Мак-Орлана, французского писателя, ставшего на склоне лет - в 1950 году -
членом Академии Гонкуров. Входили книги отечественных приключенцев и
фантастов; назовем среди них хотя бы "Бесцеремонного Романа", написанного
уральцами В. Гиршгорном, И. Келлером и Б. Липатовым. И была в этой серии
"промежуточная" категория авторов, на первый взгляд вроде бы иностранцев,
на деле же... На деле - подобных "Джиму Доллару" и "Ренэ Каду".
  Превосходно - по тем временам - оформленные, книжки серии непременно
снабжались рекламной текстовкой на обложке. Необязательно она заключала в
себе "разоблачение" псевдонима, как это было с "Атлантидой под водой". Но
совершенно обязательно она была броской, привлекающей внимание и...
ироничной. Вот один из ее образцов:

  "Я вижу, гражданин, как ты стоишь перед книжной витриной, охваченный
вполне естественным сомнением: покупать или нет мою книжку? Ну что же,
можешь и не покупать! Но тогда не сетуй, если она завтра будет
принадлежать другому, если другой будет умиленно скорбеть о судьбе
прекрасной Терезы и содрогаться, внимая ругани одноглазого Педжа. А разве
тебе не хочется познакомиться с полковником Яшиковым? Впрочем, не мне
убеждать тебя. Можешь предпочесть моей "Красавине" две коробки папирос,
Моссельпром - за углом. А жаль - у тебя такое симпатичное, трудовое лицо!
  Автор"

  Это полушутливое обращение к покупателю, невольно заставляющее вспомнить
ухищрения киоскеров, торгующих книгами в часы "пик" на наиболее оживленных
перекрестках, украшает обложку "Красавицы с острова Люлю" (1926) Пьера
Дюмьеля.
  Но "умиленно скорбеть" и "содрогаться", читая эту книгу, не смог бы и
законченный обыватель: настолько явственно проступает в ней насквозь
ироническое отношение писателя к его героям!
  В самом деле, можно ли принимать всерьез свирепого Педжа, на огромном
красном лице которого сверкает один глаз, другой же заменен... грецким
орехом? А прекрасная Тереза? Чего стоят одни только поистине крутые меры,
к каким она прибегает, желая всего лишь досадить супругу! "Две горничных,
вооруженные огромными ножницами, резали на мелкие клочки роскошные платья
Терезы, а китайчонок собирал куски их в корзину, которую время от времени
уносил и высыпал перед кабинетом банкира..."
В "Красавице" все гротескно, преувеличенно, "не всерьез", и безусловно
прав Сергей Заяицкий, писавший в предисловии к этой книге: "Пьер Дюмьель -
непримиримый враг буржуазной культуры, и роман его является сатирой на быт
и идеологию отжившего класса". Трудно не согласиться и с тем, что автор
предисловия пишет дальше: "Правда, весь роман Дюмьеля немного наивен, и он
слишком легко разрешает в нем сложнейшие социальные проблемы..."
Что верно, то верно. Необычайно быстро, легко совершается в романе
революция во Франции, а затем и во всем мире. И столь же быстро, легко и
безболезненно "врастают" в новый, социалистический быт герои романа.
Полковник-белоэмигрант Ящиков становится преподавателем физкультуры;
"славный потомок свергнутой династии" Роберт Валуа, который, "ей-богу, в
душе всегда стоял за Советскую власть", за неумением что-либо делать,
поступает живым экспонатом в музей сословных пережитков...
  Но эта облегченность, очевидно, полностью отвечает замыслу автора -
создать легкую, изящную пародию на западный авантюрно-экзотический роман
начала XX века. Пародию?! Да. Ибо - откроем секрет, процитировав в
последний раз предисловие С. Заяицкого, - "критики, нападавшие на Дюмьеля,
в своем ожесточении доходили до того, что отрицали самый факт его
существования".
  Увы, не было ни критиков, "нападавших на Дюмьеля", ни самого "Дюмьеля". А
был... советский писатель двадцатых годов Сергей Заяицкий, мастер
увлекательного сюжета, незаурядный сатирик. Писатель, чьи книги А. М.
Горький - в письмах Р. Роллану, С. Сергееву-Ценскому - ставил, по
свидетельству исследователей, "в один ряд с прозой А. Фадеева, А.
Платонова, Ю. Олеши". С его-то, Сергея Заяицкого, помощью "Пьер Дюмьель" и
выдумал самого себя.


  "Граждане! Знаете ли вы..."

  Нет правил без исключения; не все "поддельные романы" тех лет искрились
шуткой и иронией.
  Как раз такое исключение представляет собою книга, которая у нас на
очереди. "Долина Новой Жизни" Тео Эли" ("Круг", 1928) была вполне
серьезным научно-фантастическим произведением - всерьез задуманным и без
тени улыбки выполненным.
  Вот как характеризовало тему романа издательство:
  "Граждане! Знаете ли вы, что всем вам грозит большая опасность?! Знаете
ли вы о том, что кучка отчаянных людей, укрывшихся в одной из недоступных
долин Гималая - так называемой долине "Новой Жизни", уже давно готовит там
чудовищный переворот?! В руках этих людей - могущественные, еще
неизвестные нам технические изобретения. Пользуясь ими, они создали
многомиллионную армию искусственных людей, снабдив ее страшными орудиями
истребления. Все приготовления к походу закончены. Вожаки движения ждут
только окончания работ по пробивке туннеля, который должен служить им
выходом из их таинственной долины. Не сегодня-завтра туннель будет готов,
и железные батальоны полулюдей-полумашин двинутся на ошеломленное
человечество. Опасность близка! Все должны о ней знать! Каждый, кому
дорога его жизнь, должен непременно купить и прочитать нашу книгу, в
которой описана вся эта безумная затея".
  Улыбнемся, прочитав последнюю фразу: "Круг", как мы уже говорили, любил
рекламу и делал ее с блеском. Излагать же более подробно содержание этого
далекого от веселости романа с отчетливым антифашистским звучанием едва ли
имеет смысл. Сегодняшним любителям фантастики книга Тео Эли хорошо
известна. Добавим только, что книга эта лишний раз свидетельствует:
фантастические романы-предупреждения, ныне связываемые многими прежде
всего с именами американца Р. Брэдбери и поляка С. Лема, достаточно
полнокровно существовали и на заре советской фантастики.
  Автором "Долины" был Федор Николаевич Ильин (1873-1959), бакинский
ученый-хирург, удостоенный Советским правительством почетного звания
заслуженного деятеля науки, человек большого душевного обаяния, щедрого
сердца и редкого мужества. В Баку еще и сегодня можно услышать легенды о
старом профессоре, который, ослепнув в шестьдесят семь лет, до глубокой
старости продолжал не только читать студентам-медикам на редкость
увлекательные лекции, но и оперировать больных...
  "Долина Новой Жизни" - действительно исключение среди "поддельных"
романов двадцатых годов. Ведь Ф. Н. Ильин укрылся под псевдонимом отнюдь
не из желания мистифицировать окружающих! Переводя на греческий язык свои
имя и фамилию, он просто следовал давно бытующей среди ученых традиции
подписывать псевдонимом книги "не по специальности".
  Но, ни прямо, ни косвенно не указывая на подлинное имя автора и будучи к
тому же написана в форме доброго старого романа приключений (с тайнами,
похищениями, побегами, погонями...), книга Тео Эли разделила общую судьбу
"поддельных романов". Подтверждение тому - эпизод из очерка о Ф. Н.
Ильине, написанного журналистом П. Савиным и опубликованного в 1968 году в
журнале "Литературный Азербайджан".
  "Как-то летом 1935 года в кругу отдыхающих санатория Дома ученых в
Кисловодске зашел разговор об этой книге... Самуил Яковлевич Маршак назвал
роман "прекрасной и головокружительной фантазией". К этому мнению
склонились и другие участники разговора, также читавшие книгу.
  - Интересно, кто такой этот Тео Эли? - задумчиво спросил один из них.
  - Англичанин, должно быть, - предположил Самуил Яковлевич.
  Это заявление вызвало улыбку у бакинца, профессора И. И. Широкогорова,
присутствовавшего при разговоре.
  - Хотите, я вас сегодня же познакомлю с автором книги, - сказал он.
  - Автор в Кисловодске?
  - Здесь, в санатории, - ответил И. И. Широкогоров. - Через двадцать минут
он сядет за обеденный стол рядом с вами, Самуил Яковлевич.
  Вскоре на свое место рядом с Маршаком сел ничего не подозревавший Федор
Николаевич. Все так и ахнули..."
Для массового читателя "Тео Эли" перестал существовать много позже - в
1967 году. После того, как бакинское издательство "Гянджлик" выпустило
"Долину Новой Жизни" в полном виде (до этого выходила лишь первая ее
часть) и под истинной фамилией ее автора.


  Свидетельствует Алексей Толстой

  Самый термин "поддельный роман" выдуман отнюдь не автором этих заметок;
он прямо обозначен - как подзаголовок - на титульном листе романа "Блеф",
изданного в 1928 году неким Рисом Уильки Ли.
  ...Группа нью-орлеанских газетчиков, измышляя способ поднять тираж своей
неумолимо прогорающей газеты, набредает на счастливую мысль - имитировать
прибытие на Землю марсианского межпланетного корабля. Задумано - сделано.
К подготовке "марсианского предприятия" привлечен талантливый инженер
Луиджи Дука. Он монтирует на необитаемом островке в Тихом океане
оригинальный летательный аппарат, и... вблизи Нью-Орлеана вскоре
благополучно приземляются "марсиане". Они успешно завязывают контакты с
земным человечеством; мгновенно возникает акционерное общество
межпланетных сообщений с Марсом; вот уже и первые "деловые люди"
отправляются на Марс. Среди них эмиссарами очередной "всероссийской
императрицы" летят два белоэмигранта-монархиста - Кошкодавов и Пузявич. Их
задача - приискать участок на Марсе, чтобы там "при помощи туземцев" (и
при минимальных затратах) положить начало новой Российской империи. За это
им уже обещаны титулы "герцога Марсианского" и "князя Межпланетного".
  На Марс первые гости "марсиан" попадают. Правда, и этот Марс необходимо
взять в кавычки. Ибо роль нашего космического соседа уже давно уготована
тому самому островку в Тихом океане, где велись все сверхсекретные
приготовления к "марсианскому предприятию".
  Тихо прогоравшая "Нью Таймс" тем временем поистине преображается: ведь
она становится основным связующим звеном в цепочке "Марс-Земля"! Бешеными
темпами, от выпуска к выпуску, растет ее тираж, появляется и уже обрастает
нулями цифра ее доходов. Когда же вследствие не вполне счастливого
стечения обстоятельств дурачить окружающих дальше делается небезопасным,
герои романа отбывают в Европу, где большую часть благоприобретенного
капитала передают в распоряжение... французских рабочих.
  Роман Риса Уильки Ли носил ярко выраженный сатирический характер. Здесь
высмеивались и жалкие будни белоэмигрантского отребья, и "американский
образ жизни" с его "неограниченными" возможностями бизнеса, и политическая
жизнь заокеанской "страны истинной демократии". О несомненном сатирическом
даровании "мистера Ли" свидетельствует хотя бы такая деталь.
  На столе редактора провинциальной американской газеты - очередная
небылица "от собственного корреспондента из Москвы". Редактор достает
блокнот с заголовком "Советские утки", где записано:
  "1. Взрыв Кремля - печаталось 4 раза (тема использована).
  2. Восстание в Москве - 8 раз (можно еще 1 раз).
  3. Восстание в Петрограде - печаталось 2 раза (?).
  4. Восстание всероссийское - 6 раз (не имеет успеха)".
  Сверив заведомую фальшивку со шпаргалкой, редактор... отсылает ее в набор.
  "Поддельные романы" почти не обходились без предисловий "биографического
характера".
  "Блеф" в этом отношении даже перещеголял своих собратьев: предисловие к
нему написано не таинственным автором романа, а... Алексеем Толстым!
  В этом предисловии известный советский писатель, деятельно включаясь в
литературный розыгрыш, рассказывает, как весной 1922 года на одном из
фешенебельных западноевропейских курортов неожиданно познакомился с
мистером Ли. Как симпатичный этот американец поведал русскому писателю о
своих приключениях, о том, в частности, что был в 1919 году в Сибири.
  "Мы сидели на веранде и пили кофе; мой американец весьма терпимо
путешествовал по русскому языку - разговор не был обременителен, человек
прыгал, как кузнечик, по своему прошлому и кончил тем, что объявил о своем
желании написать роман.
  Я взглянул на его проседь и почувствовал досаду. Ужасно неприятен
человек, потерпевший, как видно, жестокую неудачу в своих прошлых
начинаниях и теперь намеревающийся попробовать себя в литературе. Но
мистер Ли чистосердечно спрашивает меня, как, собственно, делаются романы,
- может, не стоит и приниматься, кроме того, он не выбрал еще, писать ли
роман или заняться приготовлением пуговиц?.."
И все же "мистер Ли", как видно, не оставил мысль о романе. И, как видно,
роман этот понравился Алексею Толстому! Ибо предисловие к нему
заканчивается такими словами: "Перед нами звонкий, безудержный фельетон и,
чего нельзя не заметить, вещица с перцем".
  Выше мы не случайно назвали автора "Блефа" таинственным: прямо указав на
"поддельность" мистера Ли, он, однако же, ничем (но полно, действительно
ли ничем?!) не намекнул в романе на подлинное свое имя. Не мудрено
поэтому, что неожиданно для себя попал впросак А. Дерман, критик двадцатых
годов, в своей рецензии на книгу безапелляционно утверждающий: "...автор
ее не какой-то неведомый Рис Уильям Ли, а хорошо нам известный Алексей
Толстой". Потому же и в самых последних по времени критических работах о
фантастике двадцатых годов автор "Блефа" остается незнакомцем. "Скрывшийся
под псевдонимом Рис Уильки Ли автор звонкого фантастического памфлета..."-
только это и могут сказать о нем критики.
  Между тем именно то обстоятельство, что предисловие к "Блефу" написано
маститым Алексеем Толстым, позволяет легко установить имя нашего
незнакомца, - оно прямо названо в комментариях к шестому тому полного
собрания сочинений А. Толстого, где перепечатано, среди других материалов,
и это предисловие.
  Рис Уильки Ли-это Борис Викторович Липатов, уральский литератор, автор
ряда книг (в том числе фантастических), выходивших в двадцатые-тридцатые
годы. В конце двадцатых годов он работал консультантом- сценаристом на
фабрике "Совкино" и, по-видимому, именно в этот период близко познакомился
с Алексеем Толстым. Во всяком случае, в очерке А. Толстого "Из охотничьего
дневника", не без юмора повествующем о поездке писателя в 1929 году по
реке Урал с шумной компанией, среди других участников которой были также
Валериан Правдухин и Лидия Сейфуллина, Борис Липатов фигурирует чаще всего
именно как "консультант-сценарист": "Позже других является
консультант-сценарист - взъерошен, грязен, мрачен. Сообщает: убил восемь
кряковых, нашел только одну..." Подобные дружелюбно-иронические
упоминания, рассеянные по всему очерку, заставляют поверить, что
знакомство авторов "Блефа" и предисловия к нему действительно было
близким; не зря же Алексей Толстой принял столь деятельное участие в этой
литературной мистификации...


  "...Истинное, елисейское блаженство!"

  Перед нами промелькнули далеко не все "лжеиностранцы" нашей фантастики
двадцатых годов.
  За пределами этих сжатых заметок остался, к примеру, "Жорж Деларм", чей
роман-памфлет "Дважды два - пять" (в переводе "с 700-го французского
издания") выпустило в 1925 году ленинградское издательство "Новый век".
Роман этот был снабжен сочувственным предисловием Юрия Слезкина,
известного прозаика тех лет, книги которого небезынтересны и сегодня.
(Такова, к примеру, его "Девушка с гор", где в лице одного из главных
героев выведен молодой Михаил Булгаков.)
На обложке второго издания романа - оно вышло в Госиздате в том же 1925
году под названием "Кто смеется последним" - Деларм, этот "претендент на
Гонкуровскую премию", разоблачен более чем откровенно. Обложку пересекает
красная размашистая надпись: "Подлог Ю. Слезкина"...
  Уместно здесь было бы, очевидно, вспомнить и о неумышленном превращении в
иностранца, приключившемся в 1928 году с Александров Романовичем Беляевым:
его рассказ "Сезам, откройся!!!", подписанный псевдонимом "А. Ром", был из
"Всемирного следопыта" перепечатан другим популярным нашим журналом -
ленинградским "Вокруг света" - уже как истинно переводной. При этом "А.
Ром" превратился в "А. Роме", соответственно изменилось и название
рассказа: "Электрический слуга". И в годовом оглавлении рассказ,
естественно, попал в раздел "Повести и рассказы иностранных авторов"...
  Похоже, к "лжеиностранцам" же придется отнести и А. Наги: слишком не
похож на перевод роман "Концессия на крыше мира", вышедший под этой
фамилией в 1927 году в харьковском издательстве "Пролетарий".
  Другое харьковское издательство, "Космос", в том же 1927 году
обнародовало - в переводе с... "американского" - беспардонно авантюрный
"коллективный роман" двадцати писателей "Зеленые яблоки". Имена авторов
были "честно" проставлены на обложке: Д. Лондон, М. Твен, Р. Стивенсон, С.
Цвейг, Г. Уэллс, Э. Уоллес и другие. В роли переводчика с несуществующего
языка выступал на этот раз малоизвестный ныне литератор двадцатых годов
Николай Борисов.
  Наконец к этой же группе тяготеет и роман Льва Рубуса "Запах лимона",
выпущенный в 1928 году тем же "Космосом". О том, как Лев Рубус и его книга
появились на свет, рассказал Лев... Успенский. Рассказал очень
непринужденно и увлекательно, настолько увлекательно, что на Льве Рубусе
невозможно не остановиться несколько подробнее.
  Лев Александрович Рубинов (ну-ка, ну-ка: Лев Рубинов + Лев Успенский... =
Лев Рубус?!), бывалый человек, успевший побывать и следователем ЧК, и
прокурором, и популярным в Петрограде адвокатом - членом коллегии
защитников, позвонил осенью 1925 года своему другу с семнадцатого
двадцатипятилетнему студенту Льву Успенскому.
  "- Лева? - как всегда, не без некоторой иронической таинственности
спросил он. - У тебя нет намерения разбогатеть? Есть вполне деловое
предложение. Давай напишем детективный роман...
  Двадцать пять лет... Море по колено! Роман так роман, поэма так поэма,
какая разница?
  - Давай, - сказал я..."
И работа закипела...
  Роман был сделан на советском материале, и сделан по откровенно нехитрому
рецепту. Сюжет "Запаха лимона" был запутан необычайно. Радиоактивный
метеорит, обрушившийся на окрестности Баку. Банда демонически неуловимого
"некоего Брегадзе", охотящегося за метеоритом. Бесчисленные убийства,
погони, самые невероятные происшествия... Л. Успенский с особенным
удовольствием вспоминал игравшую в романе заметную роль бандитскую собаку.
  "То была неслыханная собака: дог, зашитый в шкуру сенбернара, чтобы между
этими двумя шкурами можно было переправлять за границу драгоценные камни и
шифрованные донесения мерзавцев. При этом работали мы с такой яростью, что
в одной из глав романа шерсть на спине этого пса дыбом встала от злости -
шерсть на чужой шкуре!"
И вот настал день, когда авторы увидели свое детище. (Я сознательно не
останавливаюсь на всех перипетиях, предшествовавших торжественному
моменту... Перипетии тоже были очень своеобразными; заинтересовавшихся
отсылаю к "свидетелю": Успенский Л. Записки старого петербуржца. Лениздат,
1970, с. 331-346.) Детище выглядело более чем эффектно: "На обложке была
изображена шахматная доска, усыпанная цифрами и линиями шифровки. Был
рядом раскрытый чемоданчик, из которого дождем падали какие-то не то
отвертки, не то отмычки. Была и растопыренная рука в черной перчатке. Два
пальца этой руки были отрублены, и с них стекала по обложке красная кровь
бандита..."
Остается отметить, что неистовая эта пародия на книги "про шпионов"
(массовое явление таких книг в нашей литературе пятидесятых годов отнюдь
не было чем-то исключительно новым) писалась, как и следовало
предполагать, с нескрываемым удовольствием. "Еще бы: никаких границ
фантазии! - вспоминал Л. Успенский. - Любая выдумка радостно
приветствуется. Плевать на все мнения, кроме наших двух. Всякую
придуманную малость можно поймать на лету и мять, тискать, шабрить,
фуговать, обкатывать... За всю свою долгую литературную жизнь я ни разу не
испытал такого удовольствия, такого почти физического наслаждения