и
экономических благах лишь для "родовитой породы", отнюдь не для всех и уж
подавно не для крепостного люда. Достаточно вспомнить, что регулярные
войска в рисуемом им будущем заменены военными поселениями, - мечта,
впоследствии реализованная Аракчеевым. Впрочем, утопия Щербатова -
"Путешествие в землю Офирскую" - дважды (пусть и в отрывках) опубликована
в антологиях последнего времени, о которых уже шла речь, и достаточно,
стало быть доступна.
  Обратимся к сочинениям другого автора-современника декабристов, пожалуй,
первого в России журналиста-профессионала. Профессионала, добавим,
исключительно продажного, причем в буквальном смысле этого слова и не
только в качестве журналиста. Поистине нет в русской литературе имени
презреннее, чем Фаддей Булгарин... По окончании Петербургского шляхетского
корпуса - в 1807-1808 годах - воевал он против французов и шведов, а в
1811 году оказывается уже в армии Наполеона и в ее составе (дослужившись
до капитана!) участвует в... походе на Москву! Вернувшись же в Россию,
верно служит шефу жандармов Бенкендорфу и - получает ордена, чины...
"Видок Фиглярин", как окрестил его А. С. Пушкин, издает газеты и журналы,
легко и много (поспевая и с доносами) пишет сам, причем не чурается и
фантастики. Повесть за повестью выходят из-под его пера: "Невероятные
небылицы, или Путешествие к средоточию Земли", "Похождения Митрофанушки в
Луне", "Путешествие к антиподам на Целебный остров", "Предок и потомки"...
Задержимся на двух еще не названных: "Правдоподобные небылицы, или
Странствование по свету в XXIX веке" и "Сцена из частной жизни в 2028
году".
  Обе эти вещи, сочиненные Булгариным в самом начале его писательского пути
(соответственно в 1824 и 1828 годах), уже характеризуют его как
безусловного ретрограда и истинного верноподданного. Социальные устои
будущего и через 200, и через 1000 лет у него неизменны: короли, принцы,
вельможи, купцы, помещики... Но в описании технических диковин и будущего
расцвета наук немало и любопытного.
  На улицах городов по чугунным желобам движутся у Булгарина большие и
малые "ездовые машины". Над городами летают крылатые "воздушные
дилижансы", снабженные паровыми машинами, могущие при нужде сбросить и
парашютный десант. Заметна механизация ручного труда: тяжести переносятся
при помощи блоков и рычагов. Существуют машины для делания стихов и прозы,
но успехом не пользуются в отличие от других машин, моментально выдающих
оттиски любых, по желанию, нужных бумаг и тем способствовавших сокращению
числа делопроизводителей (например, в судах). Поскольку "предки без всякой
предусмотрительности истребляли леса и они наконец сделались редкостью и
драгоценностью", дома делаются из чугуна, фарфора, стекла; для отопления
же и освещения - при общей нехватке угля - используется получаемый из
воздуха "светородный газ".
  Изменение климата, истощение земельных угодий, ухудшение животноводства
побудили широко использовать дары моря, а потому развито мореплавание.
Причем кораблекрушения исключены начисто: при приближении шторма
металлический корпус судна накрывается металлическим же колпаком,
набирается балласт - и корабль уходит под воду. В ходу опреснение морской
воды посредством "гидравлических чистителей". По морскому дну во множестве
снуют водоходы и водолазы, одетые в ткани, непроницаемые для воды, в
прозрачных роговых масках и колпаках, с кожаными мешками, наполненными
воздухом ("для дышания под водою посредством трубок"), - натуральные,
одним словом, аквалангисты. Соответственно и дно морское превратилось в
плодоносную ниву: оно усеяно подводными плантациями, кои поделены
каменными заборами (и о заборах не преминул упомянуть автор-консерватор).
Наука позволила усовершенствовать все пять чувств, включая осязание:
прибегнув к помощи химии, рассказчик "тотчас научился различать цвета
одним прикосновением". Обстоятельно описаны и приборы, позволяющие на
большом расстоянии не только подсматривать за жизнью частных лиц, но и
подслушивать разговоры - профессиональная, очевидно, мечта осведомителя...
  Таков мир XXIX века: технических чудес в нем немало, хотя в действие они
приводятся, как правило, паровой машиной либо... пружинами, заводимыми
посредством ключа.
  Воображение у Ф. Булгарина и по части техники все-таки небеспредельно...
  О социальной его глухоте мы уже говорили, но тем удивительнее увидеть в
его лице пропагандиста всеобщего просвещения - совместного обучения детей
и бедных и богатых, притом обоего пола, да еще и одинаково - вне
зависимости от родительского достатка - одетых!
  А как вам понравится такое вот - в 2028 году - рассуждение вельможи о
счастливой, процветающей России: "Счастливая оттого, что мы, русские,
умели воспользоваться нашим счастливым положением и все сокровища, тлевшие
в недрах земли, исторгли нашим терпением, любовью к отечественному,
прилежанием, учением, промышленностью. Пожалуй, если б мы не думали о
завтрашнем дне и кое-как жили, позволяя иностранцам брать у нас сырые
материалы и продавать нам выделанные, то мы навсегда остались бы у них в
зависимости и были бы бедными..."
Злободневно и для наших дней, не правда ли?
  Все так, но ни о какой "реабилитации" Булгарина, разумеется, не может
быть и речи: получил он вполне по заслугам, и получил сполна - и в
пушкинских эпиграммах, и в истории русской литературы, и... в фантастике
(кто не читал, советуем прочесть рассказ Д. Биленкина "Проба личности":
психология "видока" исследована в нем блестяще!).
  Неожиданные же для Булгарина прогрессивные детали в его экскурсах в
будущее можно объяснить кратковременной его близостью в двадцатых годах к
Рылееву, Бестужеву и их знакомцам (он даже сотрудничал в рылеевской
"Полярной звезде"), дружбой с Грибоедовым... и элементарной диалектикой,
не позволяющей нам видеть в черном только черное. Но бог с ним,
Булгариным: даже и привнося некоторые детали в ретроспективный портрет
эпохи, симпатичнее для нас он, разумеется, не становится...
  Рассуждая о предтечах нашей фантастики, невозможно не вспомнить двух
русских писателей первой половины прошлого века - Александра Вельтмана и
Владимира Одоевского. Писателей очень разных: одного я рискнул бы
охарактеризовать как лирика, другого - скорее как рационалиста (не зря же
и укрепилось за ним уважительное: "русский Фауст"), но одновременно и
сходных во многом. В интересе своем к наукам (у одного - к историческим, у
другого - к философии и миру техники). В склонности фантазировать. И
пожалуй, особенно в литературной судьбе: оба в свое время были весьма
имениты, и оба же много лет практически не переиздавались; казалось даже
вполне справедливым причислить их к разряду забытых, оставшихся лишь в
истории нашей литературы. Тем не менее для обоих - и едва ли не
одновременно! - наступило-таки время нового их прочтения. За последние
десять лет вышла целая серия сборников, однотомников и двухтомник В.
Одоевского, переиздаются - книга за книгой - романы и повести А. Вельтмана.
  Об этом последнем коротко скажем, что в его романах из русской истории
исключительно велика доля безудержного вымысла, элементов чисто сказочных.
В роли фантаста-сказочника, не обремененного надобностью непременно
вводить (и объяснять) сугубо технический антураж, выступает Вельтман и в
романах "Рукопись Мартына Задека. MMMCDXLVIII год"" (1833) и "Александр
Филиппович Македонский. Предки Калимероса" (1836).
  Действие первого из них отнесено в 3448 год: мудрый правитель Босфорании,
идеального государства на Балканах, отправляется в экспедицию к Южному
полюсу, и власть в стране временно захватывает его двойник, морской
разбойник Эол... Герой второго романа в седле волшебного "гиппогрифа"
пускается сквозь время на поиски своих предков. И находит их: вначале царя
"Филиппа Минтовича", а затем в Афинах, у Аристотеля, и юного Александра,
которого повсюду сопровождает, знакомясь с жизнью древних греков. Придя в
конце к выводу о том, что "люди везде одинаковы", он отбывает на своем
"гиппогрифе" обратно в XIX век... Не удержимся, отметим: путешествие на
"гиппогрифе" описано Вельтманом за добрых полвека до уэллсовской "Машины
времени"!
  Пунктирность наших заметок побуждает к краткости и в отношении Владимира
Одоевского.
  Упомянем, что писал он и романтические, "таинственные" повести.
("Сильфида", "Косморама", "Саламандра" и др.), в которых пытался с научных
позиций исследовать тайны человеческой психики, и повести
сатирико-фантастического плана, одна из которых ("Сказка о мертвом теле,
неизвестно кому принадлежащем") вполне могла послужить первотолчком для
появления знаменитого гоголевского "Носа".
  Одновременно В. Одоевский - один из несомненных родоначальников и той
фантастики, которую мы традиционно называем научной. И здесь в заслугу ему
нужно поставить не только незавершенный утопический "4338 год" с его
бесконечной верой в силу науки и массой удивительных по смелости
научно-технических прогнозов ("электроходы", мчащиеся по Гималайскому и
Каспийскому туннелям, телефон-"магнетический телеграф", искусственная пища
из небелковых продуктов, воздействие на климат и использование для
обогрева Камчатки тепла ее вулканов, отсутствие воздуха на Луне и многое
другое). Одоевскому принадлежат и едва ли не первые у нас утопии иного
плана, негативные: "Город без имени" (1839) и "Последнее самоубийство"
(1844). Доводя в них до логического конца утилитаризм И. Бентама и
концепцию "абсолютного избытка людей" Т. Мальтуса, Одоевский закладывал
основы тех разновидностей фантастики, которые мы обычно связываем с именем
Уэллса и называем антиутопией либо фантастикой предупреждений в
зависимости от позиции авторов, их отношения к прогрессу, к будущему, к
судьбе человечества...
  В поисках предтеч любопытен для нас и малозаметный в общем хоре русских
писателей XIX века Николай Ахшарумов. Романы его - "Двойник", "Игрок",
"Граждане леса" - печатались в пятидесятых-шестидесятых годах, а интересны
они тем, что их герои "научным путем" создают своих двойников, задолго до
"Алисы" Л. Кэролла попадают в "шахматный" мир, отличаясь редкой
наблюдательностью, находят общий язык с животными и даже пытаются - увы,
безуспешно - устроить общину, объединяющую человека и разнохарактерных
четвероногих и пернатых "граждан леса"...
  Несомненно, любопытна для нас и обращенная в прошлое утопия Михаила
Михайлова "За пределами истории". Написанная в Сибири сподвижником
Чернышевского, в 36 лет погибшим на каторге, она была опубликована в 1869
году и представляет собою первую попытку в русской (а возможно, и мировой)
литературе изобразить, опираясь на данные науки, жизнь отдаленнейших наших
предков, только-только начинающих становиться людьми...
  И наконец книга, мимо которой попросту нельзя пройти, говоря о старой
нашей фантастике: "Что делать?" Николая Чернышевского. Первая в России
социалистическая утопия...
  Вспоминая эту книгу применительно к фантастике, обычно имеют в виду сны
Веры Павловны, и в первую очередь самый знаменитый из них, четвертый.
  Что ж, бесспорно: именно в нем дана впечатляющая картина того прекрасного
будущего, ради которого появились, живут и работают "новые люди". Но ведь
и эта их работа, и обыденная жизнь, и сами они, и, разумеется же, лучший
из них, "особенный человек" Рахметов, не только буквально по крохам
найдены и собраны автором в реальной действительности; в значительной
степени все это сконструировано, вымышлено, создано как руководство к
действию для тех, кого растил и воспитывал Чернышевский с помощью
"Современника" своей публицистикой. Не случайно же и стал этот роман
настольной книгой всех последующих поколений русских революционеров; одних
только снов Веры Павловны было бы явно недостаточно для выполнения функций
"учебника жизни".
  Роман Чернышевского, можно сказать, и в целом не выпадает из системы
научной фантастики-той ее разновидности, где совмещены обе перспективы: и
дальняя (постановка конечной цели), и ближняя (изложение задач завтрашнего
дня). В конце концов, фантастика - как вид литературы - ничуть не виновата
в том, что термин "мечта ближнего прицела" оказался скомпрометирован в
нашем представлении худосочными книгами ряда послевоенных советских
литераторов...
  Уместно отметить еще и вот что. Ровесник Жюля Верна (оба они родились 160
лет назад, в 1828 году), русский писатель, упрятанный в каземат
Петропавловской крепости, сумел опубликовать свой роман в том же 1863 году
(и вот вам, между прочим, еще один знаменательный юбилей нашей фантастики:
125 лет назад!), когда и у писателя французского вышел первый его "научный
роман". Невольно напрашиваются самые разные параллели, в том числе и между
двумя этими книгами.
  Роман Ж. Верна "Пять недель на воздушном шаре" открывал собою славные
страницы в истории фантастики: она осознанно становилась провозвестницей
новых свершений научно-технического прогресса, его горячей союзницей и
вдохновительницей.
  Нетрудно и у Чернышевского найти истинно провидческие научно-технические
прогнозы. Алюминий как строительный материал (в те годы его получали лишь
в лабораторных условиях и цена его была не ниже, чем у золота),
новаторская архитектура ("...а окна огромные, широкие, во всю вышину
этажей!.."), совершенное электрическое освещение ("...свет, - конечно,
такой он и должен быть: совершенно как солнечный, белый, яркий и
мягкий..."; а ведь еще 12 лет было до изобретения электрической "свечи
Яблочкова"), орошение пустынь и осушение болот, жнущие и убирающие пшеницу
машины... Однако главное для Чернышевского в будущем - его преображенный
социальный облик, та самая сверхцель, которую и ставил он перед молодым
поколением!
  Можно было бы - в дополнение - вспомнить и о рассказах Чернышевского
"Кормило Кормчему" и "Знамение на кровле". Опубликованные лишь в 1906
году, они представляют собою отрывки из книги "Чтения в Белом Зале",
задуманной писателем в сибирской ссылке, и с присущей Чернышевскому
прозорливостью рисуют двойственность научного прогресса. Всесильная машина
Эвергет, придуманная неким Пожирателем Книг, из благодетельницы
превращается в проклятие для народов. Ибо в неправедном обществе
обязательно найдутся те, кто "возьмут чертеж Эвергета и спрячут ото всех",
а саму машину используют для того, чтоб забрасывать на высоту в тысячу
верст изготовленные ими чудовищные бомбы.
  "И увидев то, и услышав то, вострепещут народы и скажут в сердцах своих:
На кого та бомба? Горе той стране, на которую та бомба!.." - в стиле
восточных сказаний повествует Чернышевский, поражая нас проницательностью
взгляда, обращенного из семидесятых годов прошлого века - не в наши ли с
вами восьмидесятые?!
  Закончим на этом краткую нашу экскурсию в историю русской фантастики.
Закончим, даже не коснувшись еще многих славных имен. И. Тургенев, Ф.
Достоевский, М. Салтыков-Щедрин...
  А в 1893 году (всего через четыре года после того, как в Саратове в
молчании - прощальные речи были запрещены - был похоронен Чернышевский)
никому тогда, да и позже, очень долго неизвестный 36-летний учитель из
провинции Константин Циолковский выпустил первую из серии своих
беллетризованных работ о космосе. Это была фантастическая повесть "На
Луне", написанная значительно раньше, в 1887 году (когда еще жив был
Чернышевский).
  Эпохи пересекаются, движутся рядом, вклиниваются одна в другую, одна из
другой вырастают. Ведь основоположник космонавтики в свою очередь едва ли
не современник для нас: еще живы люди, переписывавшиеся с ним!..
  Не будем же забывать наших предтеч и истоков. Не помня о них, одним
только влиянием переводных образцов мы многого не сумеем объяснить в нашей
фантастике...


  Первый в России

  Считается общепризнанным, что первый журнал, целиком посвященный
фантастике, появился в апреле 1926 года в Соединенных Штатах Америки: им
стали "Удивительные истории", основанные выходцем из Люксембурга инженером
Хьюго Гернсбеком. Тем самым Хьюго Гернсбеком, чье имя носит едва ли не
самая почетная в мире западной НФ премия, с 1953 года присуждаемая
ежегодно американскими любителями фантастики - "фэнами", как они себя
называют.
  Правда, по свидетельству критика Вл. Гакова, и шведские "фэны", роясь в
архивах своей фантастики, не так давно раскопали у себя предтечу
многоликой сегодня НФ журналистики. Но этот предтеча, десятью годами
раньше "Удивительных историй" издававшийся состоятельным шведским
энтузиастом, печатал в основном произведения своего не слишком
талантливого хозяина и оттого оказался бессилен составить конкуренцию
детищу Гернсбека...
  Ну, а у нас, в России?
  Казалось бы, чего спрашивать: кто не знает, что специализированного НФ
журнала у нас нет и сегодня. Его функции выполняет в нашей стране группа
журналов, с большим или меньшим постоянством предоставляющих свои страницы
фантастике. Традиция эта давняя: еще до революции фантастика шла у нас "в
одной упряжке" с путешествиями и приключениями. Из старых журналов,
воздававших должное неразлучной триаде, наиболее известны сойкинский "Мир
приключений" (1910-1930) и выживший на ветрах эпох "Вокруг света". Были,
впрочем, и другие, не менее именитые: "Журнал приключений", "На суше и на
море", "Природа и люди", а из ранних советских - "Всемирный следопыт",
"Борьба миров". Но, как уже сказано, ни один из них не связывал свою
судьбу только с фантастикой.
  И все-таки... Давайте пороемся все-таки на наших архивных полках! А чтобы
не тратить время попусту, заглянем-ка прямехонько в 1907 год.
  1907-й?.. Конечно же, эта дата у каждого тотчас вызовет в памяти образы
первой русской революции!
  Она уже идет на спад, реакционеры уже торжествуют - хотя и не без оглядки
на грозные дни 1905-го - временную свою победу над народом, посмевшим
усомниться в незыблемости заведенных порядков... И вот в это-то время, в
октябре 1907-го, появляется в Петербурге новый журнал. Констатировав в
редакционно-издательском предуведомлении к первому номеру, что "Россия
переживает момент всеобщего брожения умов", журнал так определил свою
задачу: "...мы хотим наших читателей познакомить с наиболее выдающимися
произведениями той литературы, которую главным образом интересует жизнь
будущего. Мы хотим показать, какие каждая эпоха выдвигала запросы, идеалы
и стремления, порой удивительно смелые, порой весьма наивные и
фантастические, временами же весьма трезвые и не оторванные от
действительности".
  Журнал научной фантастики? Как будто бы да. Но...
  Русский журнал резко отличался от "Удивительных историй" Гернсбека,
превыше всего ставившего в фантастике тот "особый чарующий тип романа, в
который вкраплены научные факты и картины смелых предвидений". Лишь
истинно возможное, принципиально осуществимое для техники и науки
интересовало "отца" американской фантастики. В России же, сотрясаемой
бурями революции, самым интересным в романах о будущем представлялась
никак не техническая оснащенность гипотетического завтрашнего дня.
  В первом выпуске нашего журнала вслед за цитированным выше
предуведомлением шла редакционная же, без подписи, программная статья.
Характерно уже ее название: "Значение утопии". В литературе,
"интересующейся жизнью будущего", издатели журнала особо выделили именно
утопию, - не технический, но социальный разрез грядущего! Отсюда
становится понятным и название русского журнала - "Идеальная жизнь".
  Тему будущего и путей к нему журнал, надо сказать, трактовал более чем
широко. Он искал ее, в частности, и во взглядах современных читателю
мыслителей.
  На страницах журнала было помещено, например, "Учение о жизни" -
специально подобранные и носящие характер переложения выдержки из
опубликованных к тому времени сочинений и писем Л. Н. Толстого.
Безусловно, сильной стороной "Учения" была критика господствующих
порядков, - не случайно составитель в качестве одной из основных
трудностей, перед ним стоявших, указывал на сложность приспособления
"острого и свободно писанного материала к теперешним цензурным условиям".
Тем не мен