рмане". Свердловская "Урал-книга" издала ее в 1925 году пятью выпусками
- так, как издавались в то время в Москве "Месс-Менд" и "Лори Лэн"
Мариэтты Шагинян или "Иприт" Всеволода Иванова и Виктора Шкловского. Пусть
несомненным толчком к написанию повести послужил чапековский "Кракатит"
(не случайно взрывчатое вещество страшной разрушительной силы именуется
здесь "вулканитом" и "везувианом", да и изобретает-то его чешский химик
Тадеуш Пряник), - разве почти одновременно другое произведение Карела
Чапека - пьеса "R. U. R." - не было прямо положено в основу "Бунта машин"
маститым Алексеем Толстым? Фантастический "боевик" молодых уральских
авторов являл собою веселую и едкую буффонаду, в которой гротескно были
изображены представители агрессивно настроенных правящих кругов Америки,
Англии и... Парагвая, а заодно с ними и эмигрантское охвостье. Все они
активно домогаются секретов нового сверхоружия. И все они в конце концов
остаются с носом...
  Любопытно было бы вспомнить и повесть И. Келлера и В. Гиршгорна
"Универсальные лучи" (1924; в другом издании - "Сорванец Джо"), которая
"посвящается революционной молодежи", а заканчивается совсем так, как
заканчивались многие произведения советской фантастики той поры -
кричащими газетными сообщениями:
  "- В Южных Штатах вспыхнуло восстание рабочих под руководством
коммунистов...
  - Войска, высланные для подавления восстания, уничтожены рабочими при
помощи "Универсальных лучей"..."
Можно было бы, наконец, обратиться и к еще более ранним (в том числе
дореволюционным) произведениям уральских фантастов. Но это уже особая тема
- в кратких заметках обо всем не расскажешь.
  Вообще же подобное исследование представляется интересным и нужным.

  В критических статьях последних лет родился и неожиданно окреп странный,
в сущности, термин - "сибирская волна в советской фантастике". И вот уже и
ленинградцы склонны по аналогии говорить о своей "волне" - ленинградской,
и москвичи выискивают уже первые признаки еще одной "волны" -
новомосковской... Но ведь подобным образом можно сконструировать и "волну"
уральскую, и, скажем, совсем юную - дальневосточную, и многие другие
"волны"...
  Правомерен ли такой "раздел" нашей фантастики на сугубо географические
зоны? Не влечет ли он за собою противопоставление одной группы писателей -
фантастов другим? И не приведет ли это искусственное дробление к
организационной и иной замкнутости?
  Во всяком случае, экскурс наш в историю фантастики на Урале (а появилась
она у нас, как мы убедились, не вдруг, не с выходом "Нового Гольфстрима",
но гораздо раньше) показывает, что и в тридцатые годы, и в двадцатые
уральская фантастика отнюдь не была явлением географически изолированным,
что она переживала те же полосы удач и неудач, трудностей и взлетов, как я
советская фантастика в целом.


  "На колею иную..."

  Планета в качестве звездолета. Где истоки этой идеи - столь же заманчивой
и "безумной", сколь и распространенной ныне в фантастике? С ходу
вспоминаются: прибытке в Солнечную систему чужеродной планеты-странницы
(повесть Георгия Гуревича "Прохождение Немезиды"); вынужденный
обстоятельствами совместный космический рейд Земли и Венеры в романе
Франсиса Карсака "Бегство Земли"; уже упоминавшийся рассказ Генриха
Альтова "Порт Каменных Бурь" (с его стекающимися в гигантское скопление
мирами)... Но это поздние разработки темы. А ее истоки?
  Мы, понятно, не имеем при этом в виду освоение находчивыми героями
фантастики "мелких" залетных тел вроде астероидов: это самостоятельное
ответвление темы увело бы нас слишком далеко. Не только, скажем, к
путешествию отважных комсомольцев на обузданной ими "планете КИМ" из
одноименного романа (1930) старейшего нашего писателя-фантаста А. Р.
Палея, - нам неизбежно пришлось бы вспомнить и роман Жюля Верна "Гектор
Сервадак" (1877) с описанным в нем странствием по космосу изрядного куска
Сахары, унесенного кометой... Нет, речь должна пойти именно о планетах,
сорванных с насиженного места сознательным вмешательством человека в
естественный ход событий.
  Можно, конечно, припомнить при этом "первые опыты" по управлению
движением небесных тел, предпринятые героями того же Жюля Верна (роман
"Вверх дном", 1889) или Герберта Уэллса (рассказ "Человек, который мог
творить чудеса", 1899). Но это, так сказать, шутейные варианты...
  А вот разговор уже вполне серьезный. В заключительной из "Повестей о
Марсе" (1925) Грааля Арельского, действие которой происходит в
отдаленнейшем будущем, гаснет Солнце. Гениальный инженер Ро-па-ге
предлагает перегнать замерзающий Марс к новому солнцу (так - "К новому
солнцу" - и называется, кстати, эта повесть). В живительных лучах
достигнутого в конце концов иного светила начинается новый расцвет
марсианской цивилизации...
  Но Г. Арельский в данном случае не первооткрыватель: он мог бы
вдохновиться на этот сюжет известным стихотворением Валерия Брюсова "Хвала
Человеку" (1906):

  Верю, дерзкий! Ты поставишь
По земле ряды ветрил.
  Ты своей рукой направишь
Бег планеты меж светил, -
И насельники вселенной,
Те, чей путь ты пересек,
Повторят привет священный:
  Будь прославлен, Человек!

  Да, в русской поэзии немало страниц, вполне соотносимых с первоклассной
фантастикой. Очень созвучна, например, брюсовской оде и заключительная
часть "Пантократора" - стихотворения, написанного в 1919 году таким,
казалось бы, далеким от космических грез XX века Сергеем Есениным:

  Сойди, явись нам, красный конь!
  Впрягись в земли оглобли.
  Нам горьким стало молоко
Под этой ветхой кровлей.
  .....
  Мы радугу тебе - дугой,
Полярный круг - на сбрую.
  О, вывези наш шар земной
На колею иную.
  .....
  И пусть они, те, кто во мгле
Нас пьют лампадой в небе,
Увидят со своих полей,
Что мы к ним в гости едем.

  И вправду: чем не планета-звездолет, пусть и со сказочным конем в
качестве космического движителя?! Параллель с Брюсовым кажется
самоочевидной: чуточку холодноватые, рассудочно торжественные брюсовские
строки обретают в стихах Есенина поражающее прямо-таки осязаемой
образностью продолжение...
  Самые же первоначальные наметки темы мы найдем, по-видимому, у Порфирия
Павловича Инфантьева (1860-1913). Автор почти сорока самых разных книг,
интереснейший человек этот был уроженцем Троицка и в восьмидесятых годах
прошлого века, как установили краеведы, принимал активное участие в
революционном движении на Урале... После годичного заключения в одиночке
петербургских "Крестов" Инфантьев был выслан под надзор полиции в
Новгород. В 1901 году там, в Новгороде, и вышла, в изуродованном цензурой
виде (11), его "повесть из жизни обитателей Марса" - "На другой планете".
  Рассказчик-землянин, попав на Марс и вникая в дела и быт его обитателей,
знакомится здесь среди прочего с их "книгами" - валиками, закладываемыми в
специальный аппарат. "Оказалось, что этот аппаратик так искусно соединял в
себе кинематограф и фонограф, что получалась полная иллюзия
действительности: казалось, что среди нас очутилось новое третье лицо".
  Возникший таким образом перед землянином поэт-марсианин прочел
стихотворение, в котором "рисовал картину торжества марсианского гения,
когда марсиане окончательно овладеют всеми силами природы, проникнут в
сущность мировых законов, управляющих вселенной, и сумеют подчинить их
себе. Он изобразил смелую и грандиозную картину, когда марсиане будут
иметь возможность заставить свою планету носиться в мировом пространстве
не по определенному пути, данному ей от начала мироздания, а по тому,
какой ей укажет марсианский разум, и когда планета Марс, подобно
блуждающим кометам, будет носиться среди других солнечных систем и
проникать в самые отдаленные от нашего солнца концы неизмеримого мирового
пространства!"
Трудно удержаться от соблазна предположить, что именно от Инфантьева идея
планеты-звездолета вошла в поэзию Валерия Брюсова - человека, знаменитого
своей эрудированностью и, конечно же, отлично знавшего современную ему
литературу...



  ...И снова поиск

  Все познается сравнением. И экскурс к истокам уральской фантастики нельзя
не дополнить беглым хотя бы взглядом в послевоенные десятилетия и
сегодняшний ее день. (Тема эта, разумеется, заслуживает подробного
исследования, но оно уже выходило бы за рамки этой книги.) Что ж, двинем
потихоньку в обратную сторону стрелки волшебных часов на циферблате нашей
машины времени...

  Пятидесятые годы. Советская фантастика, едва не превратившись за время
господства "мечты ближнего прицела" в духовного близнеца научно-популярной
литературы, настойчиво искала пути возвращения в лоно литературы
художественной. Вели поиск и литераторы-уральцы.
  Жанр производственно-бытового романа? К многочисленным книгам В. Немцова
примыкал роман пермяка Б. Фрадкина "Дороги к звездам" (1953) - подробное
жизнеописание изобретателя-самоучки, создававшего в заключительных главах
книги чудесный сплав для строительства космических кораблей...
  Приключенческий жанр? В советскую литературу тех лет, словно бы прорвав
некий шлагбаум, неудержимо хлынули отряды отважных, но, к сожалению, не
слишком разнящихся между собой детективов, возглавляемых легендарными ныне
майором Прониным и сыщиком-любителем Нилом Кручининым. Стихийное это
нашествие эхом отдалось и в фантастике. Б. Фрадкин, например, написал уже
чисто фантастическую "Историю одной записной книжки" (1954), где
преступник убивал ученого, работавшего над применением ультразвука в
сельском хозяйстве, ультразвуковым же лучом. Челябинец К. Нефедьев
выпустил роман "Тайна алмаза" (1958), в котором были и грабежи, и
похищения людей, и убийства, и страшный яд, и тайная лаборатория в тайге.
Пожалуй, своеобразного апогея "приключенчества" детективная фантастика
уральцев достигала в повести В. Ковалева "Погоня под землей" ("Уральский
следопыт", 1958). Здесь преступники угоняли экспериментальный подземоход,
рассчитывая - под землею! - пересечь границу. Но следом на такой же
(правда, необкатанной) машине устремлялись преследователи - начиналась
классическая гонка! Преступников, ясное дело, обезвреживали... Сегодня
трудно без иронии вспоминать подобные произведения. Но, между прочим,
возврат к приключениям (пусть поначалу не слишком высокой пробы) немало
помог количественному возрождению фантастики в послевоенной советской
литературе. Это уже потом количество стало перерастать в качество...

  Пятидесятые, вторая половина. Еще не взмыл ввысь первый советский
искусственный спутник, а фантасты уже все чаще начали посматривать в
сторону звезд. Одним из космических первенцев послевоенной советской
фантастики стала повесть все того же Б. Фрадкина "Тайна астероида 117-03"
(1956). Странный, произвольно меняющий свою скорость астероид, полет к
нему, посадка на Уран, встреча с Чужим Разумом... Ситуация для нашей
фантастики тех лет, еще только начавшей выходить из "зоны приземленности",
совершенно небывалая, и читатель горел нетерпением узнать: что же
последует за этой встречей? К сожалению, пермский литератор, следуя далеко
не лучшим образцам, избрал путь сражений в космосе... Но так или иначе
старт состоялся - и уральская фантастика тоже отправилась в полет к
звездам, ставший поистине своевременным, после того, как успехи науки
действительно вывели человека в космос...

  Шестидесятые. Космическую нашу фантастику этого периода можно было бы
охарактеризовать словосочетанием, которое выбрали в качестве названия
первой своей книги (1964) свердловские авторы М. и Л. Немченко, - "Летящие
к братьям". Да, речь отныне идет о братьях: не воинствующим агрессорам, а
истинным гуманистам, движимым любознательностью и неистребимой жаждой
контакта с собратьями по Разуму, общения с себе подобными, открыта дорога
в Большой Космос. Так, и только так! - утверждают своими произведениями
уральцы.
  И самоотверженно зажигают искусственное солнце над безжизненной покамест
планетой герои повести В. Крапивина "Я иду встречать брата" (1962).
Обнаруживают и изучают следы пришельцев в экзотической Южной Америке герои
романа К. Нефедьева "Могила Таме-Тунга" (1967). Добрыми и гуманными
предстают сами эти пришельцы в повести "Девушка из Пантикапея" И. Давыдова
(1965). А в другом произведении этого автора - романе "Я вернусь через
1000 лет" (1969) - уже и земляне отправляются в сверхдальний полет
осваивать неведомую планету... Эта книга, кстати, в полном смысле слова -
космическая робинзонада. Как и в романе Даниэля Дефо, героям ее
противостоят враждебно относящиеся к ним аборигены. Но канонический
Робинзон Крузо не стремился к контактам с туземцами: ему достаточно было
верного и покорного слуги Пятницы: все прочие неевропейцы сливались для
него в безликую дикую массу, от которой надо было прятаться, с которой
надо было бороться, используя в этой борьбе все преимущества
"цивилизованного" человека. Коммунисты третьего тысячелетия, естественно,
смотрят на вещи иначе. Во-первых, они не собираются бежать с осваиваемой
планеты из-за трудностей, с которыми столкнулись. А во-вторых, их
устраивают только добрососедские отношения с аборигенами: выяснить, на чем
основана враждебность этих последних, и, главное, преодолеть ее -
становится центральной задачей наших потомков в новом для них мире.
  Да, добрососедство, бескорыстная, ненавязчивая помощь - именно это движет
героями нашей космической фантастики. И если даже летит к Земле корабль с
фарсанами ("Фарсаны" свердловчанина С. Слепынина, 1966), фантаст пытается
всесторонне разобраться: что же их породило - злонамеренных этих
биороботов? Жутковатая история нужна ему вовсе не затем, чтоб поразвлечь
читателя остреньким сюжетом, нет, - чтобы заставить задуматься о
небезопасности иных вариантов развития науки, возможных ведь и на нашей
планете...

  Последние полтора десятилетия. Фантастика как-то словно бы поуспокоилась,
уже не столь рьяно будоражит читателя необыкновенностью своих миров и
сюжетов. Но одновременно неизмеримо вырос художественный ее уровень!
Теперь на ее страницах, пожалуй, уже не встретишь манекенов, единственное
назначение которых - быть демонстраторами и рупорами наукообразных идей...
Она стала более земной, наша фантастика, более земной, но не приземленной,
- и проблемы, решаемые ею, тоже утратили отвлеченность, приблизились к
нашим сегодняшним заботам, стремлениям, тревогам.
  Там, где благо людей, их духовное совершенствование перестают быть высшей
целью, где человек превращается в обезличенный винтик, наука рискует
выродиться в зловещую, порабощающую силу. Именно так происходит в повести
С. Слепынина "Звездные берега" (1976). Герои повести попадают на планету,
напоминающую им родную Землю, но начисто лишенную жизни: бесконечный океан
песков покрывает ее поверхность. Причины выясняются позже. Некогда
обитатели Харды передали совершеннейшим автоматам управление не только
производством, но и чисто человеческими сферами жизни. "Электрон расставил
коварные сети, обещая человеку сытую, бездумную жизнь..." И человек
превратился в этом мире в придаток саморегулирующейся технологической
системы. Супермозг в конце концов "перевел" людей в иное состояние: потому
их и нет на этой планете, что "упакованы" они в крохотные информационные
ячейки внутри песчинок. Зловещая серо-желтая пустыня оказывается
воплощением кибернетического "идеала"...
  Отметим, что С. Слепынин противопоставляет этой воистину загробной
"вечной гармонии" счастливую Землю будущего, ее яркий, радостный,
деятельный мир, - подобное противопоставление не столь уж часто
встречается в нашей фантастике предупреждений.
  Своеобразный диптих со "Звездными берегами" составляет повесть С.
Слепынина "Мальчик из саванны" (1982). Изображается здесь тот же (чуточку
более ранний) гравитонный век Земли, век аква- и аэрогородов,
восстановленной биосферы, мгновенных телевизитов и почти мгновенных
перемещений в пространстве, забавных домашних роботов, светомузыки - в
одной повести, "звучащей" живописи - в другой. Похожи в чем-то и герои,
безгранично устремленные в космос, одинаково по-богатырски неуклюже
опекающие своих ближних. (И, не скроем, порой слишком уж безупречные...)
Новая повесть словно бы усиливает эффект противопоставления двух миров,
двух моделей будущего. Если "Электронная Гармония" всем укладом своим
насаждала в душах торжествующую бездуховность, то здесь мы видим, как
человечность, ненавязчивая поддержка духовного развития личности, не
только выпрямляет, расковывает конкретного "мальчика из саванны", но и
обогащает, делает сильнее общество в целом. Перенесенный в будущее,
маленький кроманьонец, первобытный Сан, трудно, порою мучительно, однако в
конечном счете блистательно преодолевает пропасть в тридцать восемь
тысячелетий, становится талантливым художником! В ином -
некоммунистическом - обществе о чем-либо подобном невозможно было бы и
помыслить...
  Действие еще одной повести С. Слепынина ("Второе пришествие", 1978)
развертывается в не слишком отдаленном будущем. Герой повести -
"чудотворец", который, обнаружив в себе способность свободного обращения с
гравитацией, временем и пространством, искренне считает себя... Иисусом
Христом, во второй раз явившимся на Землю. Однако, сталкиваясь с кричащими
противоречиями жизни буржуазного Запада, "Иисус" постепенно сам становится
атеистом; узнав же в конце концов о своем внеземном происхождении, этот
пришелец-разведчик с нескрываемым облегчением отказывается от возложенной
на себя роли и помогает ученым разоблачить собственные чудеса.
  К памфлетной же разновидности фантастики принадлежит и роман тагильчанина
В. Печенкина "Два дня "Вериты" (1973). Его герой конструирует генератор,
излучающий "импульсы правды". Под воздействием их самый закоренелый
преступник, самый прожженный политикан начинают говорить правду и только
правду... Ученый надеется, что, отучив людей лгать и обманывать, с помощью
"Вериты" удастся покончить с социальным неравенством. Этим его надеждам,
конечно же, не суждено сбыться: наука сама по себе, увы, не годится на
роль панацеи от всех бед, особенно же социальных...
  Сборник повестей "Страстью твоей" (1982) свердловчанина Ю. Ярового -
книга иного рода.
  Вышла она посмертно: автор трагически погиб двумя годами раньше. Инженер
по образованию, призвание свое он нашел в литературе. Писал жадно и много,
торопился, словно предчувствуя близость конца, неизбежно
разбрасывался-брался за самые разные и, казалось порою, совершенно
неожиданные темы. Но каждую тему он изучал досконально, собирал по ней
богатейший материал, опирался на трезвые научные факты.
  Таковы и его научно-фантастические повести "Зеленая кровь" и "Четвертое
состояние".
  В первой из них рассказывается об экспериментах в области космической
биологии. О том, как, увеличивая постепенно содержание углекислоты в
гермокамере, ученые создают биологическую систему жизнеобеспечения для
космонавтов. О трагически закончившейся попытке одного из сотрудников
лаборатории пойти по иному пути решения проблемы - ввести непосредственно
в свою кровь клетки с хлорофиллом. Этот человек мечтал спасти от голода
миллионы обездоленных за рубежом... Герои второй повести заняты проблемами
биоэнергетики человеческого организма. В полной мере познав и горечь
ошибок, и радость озарений, разрабатывают они свою концепцию биоплазмы -
четвертого состояния живого вещества... Кое-где в повестях остались следы
торопливости, но читаются обе они с несомненным интересом еще и потому,
что максимально насыщены познавательным материалом. А главное, предстает в
них сегодняшняя живая наука и ее люди, наши современники.
  Сегодняшние фантасты не мыслят своих героев в отрыве от матери-природы -
таковы веяния времени, заставившего нас осознать всю полноту своей
ответственности перед грядущими поколениями. Бережно и терпеливо
воссоздают первозданный облик опустошенных предками лесов, полей,
животного мира герои рассказов свердловчанина С. Другаля "Тигр проводит
вас до гаража" (так называлась и е