го книга, вышедшая в 1984 г.),
"Экзамен", "Светлячковая поляна" и других. Эти рассказы образуют
своеобразную повесть-мозаику о фантастическом Институте Реставрации
Природы. Живо, с мягким юмором рассказывает автор об удивительно светлом и
привлекательном мире. В рассказах совершенно отсутствует дидактика,
заветные мысли писателя растворены в повествовании и словно бы
"генерируются" при чтении самим читателем. Мир С. Другаля осязаем и зрим,
он как будто находится совсем рядом с нами, отличаясь от собственной нашей
реальности не изощренной техникой, а именно людьми - жизнерадостными,
деятельными, остроумными, с необыкновенной чуткостью и добротой
относящимися ко всему живому на неповторимо чудесной нашей планете...
  Впрочем, и в этом полусказочном мире далеко не все безоблачно - тому
свидетельством повесть С. Другаля "Василиск" (1986).
  Вот вывели чудодеи-ученые легендарного царя змей, надеясь, что в процессе
воспитания, воздействуя своим психополем, сумеют привить маленькому
змеенышу добрые намерения и хороший характер. Поначалу-то так оно и
получалось... пока не вмешался в дело Пал Палыч Гигантюк, прозванный
окружающими Кащеем Бессмертным. И из доброго дела произросло зло.
  Трагические события, происходящие в повести по вине Гигантюка, переводят
традиционные для С. Другаля проблемы экологические в разряд проблем
социальных: в центре внимания оказываются именно взаимоотношения людей, их
нравственность. И это не случайно; ведь и "беды природы лишь на одну
десятую объясняются потребностями человечества, а на девять десятых -
глупостью маленьких людей, попавших на большие посты". "Глупостью?" -
задумывается один из героев повести. И слышит в ответ: "В общении с
природой спешка и корысть суть та же глупость..."
Проблемы нравственного порядка вообще вышли ныне на первый план в
советской фантастике, и уральцы тут, естественно, не стоят в стороне.
Взять хотя бы повести челябинца М. Клименко, составившие его книгу
"Ледяной телескоп" (1978). В заглавной вещи в невероятнейшей ситуации -
очень близкой к самой настоящей фантасмагории и все-таки реальной в
нравственной своей сути - неожиданно горячо и обновление звучит простая,
казалось бы, истина: "Выходит, к нам в конечном счете относятся так же,
как мы относимся к другим". Можно было бы вспомнить и повесть пермяка В.
Соколовского "Облако, золотая полянка" (1979) о том, сколь чутким надо
быть ко всему окружающему, если хочешь убедиться в другой вечной истине:
"чудеса - в нас самих". Да, от нас самих зависит, разглядим ли мы
необычайное в повседневной обыденности или равнодушно, с онемевшей душой
пройдем мимо...
  Не о том ли и короткие, в шесть-семь страничек обычно, рассказы-притчи
свердловчанина А. Чуманова из его книги "Иван родил девчонку" (1987)?
Умудренно и не без иронии глядит автор на человека, на Вселенную и
незамысловато, просто рассказывает свои волшебно-правдивые истории об этом
мире. О больном ребенке, который тщетно твердит поглощенной житейской
суетой матери, что слышит голос инопланетного разума. О медведе, поднятом
из берлоги затяжной оттепелью и в новогоднюю ночь сиротливо бродящем по
городу в толпе пешеходов. О стареньком желтом "Запорожце", никак не
желающем расстаться с продавшим его хозяином. О сорокалетнем безнадежном
холостяке Ванятке, придумавшем себе дочку Оленьку в голубом платьице и
сандалетиках. И о многом-многом другом - тоже чудесном, тоже небываемом и
волшебном, рассказанном тоже как бы не совсем и всерьез, как бы даже
шутейно, однако ж с грустинкой. Потому что разве не позволительно
взгрустнуть, если не удается-то жизнь чаще всего у хороших, пусть и
неприметных людей, и напротив, внешне очень даже удается у тех, кого ни
хорошим, ни скромным при всем желании не назовешь...
  Хотелось бы упомянуть и повесть "Лицом к лицу" (1986) еще одного
свердловчанина - Э. Бутана.
  Герою этой "фантазии на тему судьбы" представилась возможность попасть в
собственное прошлое. Опустившийся, ничего в жизни не достигший и наконец
осознавший это, Юрий Иванович Бодров находит юнца-десятиклассника, каким
когда-то был. Умного, способного, даже незаурядного, но... Крайне
несимпатичен Юрию Ивановичу этот юный, но уже вполне сформировавшийся
лицедей и демагог, не приучивший себя ни к труду, ни к дисциплине!..
Поведение обоих персонажей психологически выверено автором до мельчайших
деталей, оттого веришь: день, проведенный "лицом к лицу", действительно
станет переломным для них. И не нравоучительные сентенции Юрия Ивановича
тому причиной, а вот эта реальная до отвращения наглядность собственной
лжи и никчемности как в прошлом (для Бодрова взрослого), так и в будущем
(для десятиклассника Юрки)...
  Размышляя о советской фантастике, И. А. Ефремов еще в 1971 году писал о
"редкости произведений лирического строя, где бережная нежность к человеку
была бы основой вещи". Ныне лирическая фантастика становится все более
заметной, в том числе и у нас на Урале. В этой связи хочется особо сказать
о книгах лауреата премии Ленинского комсомола В. Крапивина.
  Доводилось мне слышать такое мнение: известный наш детский писатель
Владислав Крапивин оттого, мол, "ударился" в сказки, в фантастику, что вот
за много лет работы в литературе поисчерпались у него запасы жизненного
материала. Перепевать же самого себя, повторять уже написанное не
позволяет ему писательская совесть, либо просто самому неинтересно...
  Поверхностное мнение это очень легко опровергнуть. И тем, что по сей день
не прерываются постоянные - дружеские и глубокие - контакты писателя с его
героями: мальчишками и девчонками среднего, младшего и вовсе дошкольного
возраста. И тем, что поздние его реалистические повести отнюдь не слабее
предшествующих: разве похожи на перепевы прежних его произведений
темпераментные и острые "Мальчик со шпагой" или "Колыбельная для брата"? И
тем, наконец, что не столь уж и неожиданно - для всех, кто следит за
творчеством В. Крапивина, - его обращение к фантастике.
  Впрочем, для нас интереснее другой вопрос: чем привлекла она к себе
писателя реалистического направления?
  Сам он так отвечает на этот вопрос:
  "К фантастике я обратился из-за неистребимой любви к приключениям.
Сначала меня влекли неведомые моря и острова, потом планета показалась
тесной, и космос представился мне продолжением мирового океана. Позднее я
понял, что автор, пишущий фантастику, получает возможность строить гораздо
более разнообразные ситуации, чем литератор, придерживающийся сугубо
реалистических тенденций. А чем разнообразнее ситуации, тем многограннее
проявления человеческого характера..."
Что ж, не каждый день и не в каждой жизни случаются схватки с хулиганами,
борьба с разбушевавшейся стихией; кому-то ведь и до седых волос может не
выпасть случай проявить свою стойкость, показать характер, в чем-то
большом, серьезном поступить наперекор обстоятельствам, склоняющим к
компромиссу. А уметь поступить так - надо и, безусловно же, надо учить
этому умению наших детей - первейших, как известно, потребителей сюжетной
фантастики.
  Как раз этому не в последнюю очередь и учит маленькая трилогия В.
Крапивина "Далекие горнисты".
  Между прочим, странное дело: когда в 1970 году появилась заглавная первая
ее часть, она казалась вполне самостоятельной, завершенной. Сейчас же
трудно отделаться от впечатления, что уже тогда она мыслилась автору как
всего лишь экспозиция, завязка будущих событий - так плотно легла она в
основание целого.
  ...Первая встреча чудесным образом вернувшегося в детство героя с
Валеркой и Братиком, выпавшими из своего, как казалось, времени; первые
нехитрые игры; завязавшееся товарищество, готовое вот-вот перерасти в
дружбу. Сбивчивый рассказ трубача Валерки о всадниках Данаты, о схватке с
меченосцами; и ожидание таинственных событий; и боязнь неосторожным или
лишним словом спугнуть, нарушить атмосферу Сказки. И первое совместное
приключение: громыхающий Змей Горыныч, выросший на пути маленьких
пришельцев к родному Городу... Грустные ноты завершали этот рассказ о
расставании с другом, возвращающимся в страну, "где не доиграна битва и
где он оставил свою трубу".
  В повести "В ночь большого прилива" преобладающая тональность иного рода;
это - тревога, щемящая тревога за жизнь друзей.
  Взрослый человек Сергей Витальевич вновь становится мальчишкой. Ведомый
Валеркой, он попадает в сумрачный, средневекового вида Город. Узнает, что
не только время разделяет его и друзей, но и пространство: Валерка и
Братик живут на другой планете...
  В Городе действительно сумрачно. Схватки между кланами горожан, гнетущая
атмосфера всеобщей покорности Предопределению. "Лет двести назад Большой
Звездный Мастер - самый главный ученый - сумел победить время и побывать в
глубине будущего. Он записал все, что должно случиться на много веков
вперед..."
А в схватках - гибнут дети...
  И никто из взрослых в этом Городе не способен поверить, что, "если плохое
известно заранее, можно постараться... предупредить несчастье!" Но, к
счастью, дети есть дети; они не верят иной раз взрослым.
  Узнав, что о Братике в Книгах Белого Кристалла равнодушно и жестоко
сказано: "убит сегодня", Светлый Рыцарь Сережка (он так напоминает другого
крапивинского героя - "мальчика со шпагой", которого, кстати, тоже зовут
Сережей!) идет к Великому Канцлеру. Его не останавливает
снисходительно-уверенное: "Меня нельзя убить. В Книгах сказано..." Он
вызывает Канцлера, олицетворяющего собою все зло в этом мире, на поединок
- и убивает его, совершая свой подвиг: цепь предопределенности разорвана.
Братик будет жить, как будут жить и все другие маленькие барабанщики и
факельщики...
  Завершение всей этой истории - повесть "Вечный жемчуг". Хотя и в ней есть
яростная схватка со злом, вещь кажется очень светлой, пронизанной
солнечными лучами, озаренной счастьем настоящей мальчишеской дружбы. Пусть
здесь происходит прощание со Сказкой, зато герои навсегда связаны отныне
символической веревочкой из капрона, прочно соединившей в пространстве две
планеты. В крохотную и одновременно ошеломляющую эту деталь, возможно,
трудно будет поверить взрослому читателю, но только в том случае, если из
памяти его, из его души необратимо выветрилось детство.
  Эти три повести В. Крапивина - пронзительно лиричные произведения. В
полном согласии со словами автора: "Самое главное - не приключение, а два
человека: Валерка и Братик" - они обращены не только к детям...
  Отметим, что, и завершив трилогию "Далекие горнисты", В. Крапивин не
расстается с фантастикой. Да, выходят из-под его пера книги
реалистического плана: повесть "Трое с площади Карронад", романы
"Журавленок и молнии", "Острова и капитаны", где тесно спаяны история и
современность... Но одновременно публикуются и новые повести из цикла
"Летящие сказки" - "Дети синего фламинго" (1981), "Возвращение клипера
"Кречет" (1984), "Тополиная рубашка" (1986), -и самый пока значительный
вклад писателя в фантастику - роман-трилогия "Голубятня на желтой поляне"
(1983-1985), и совсем недавняя повесть "Оранжевый портрет в крапинку"
(1987).
  Подробный разговор об этих книгах потребовал бы немало страниц. Но
хочется сказать главное.
  Едва ли не в каждом из перечисленных произведений продолжает звучать
щемящая нота беспокойства, тревоги за ребячьи судьбы. Особенно сильна она
в "Голубятне на желтой поляне" - порою до невыносимости, до физически
ощутимой душевной боли. Вспомним хотя бы сцену похорон маленького
фантазера и покорителя пространств Игнатика - и бесконечное отчаяние,
гнетущее ощущение полной, как во сне, онемелости и бессилия, переживаемое
ведь не только Яром, но и нами, читающими об этом... Крапивинским
мальчишкам противостоит в романе не только страшное своей непонятностью
зло, воплощенное в "тех, которые велят". К этому-то мы приучены: зло,
привнесенное извне, для того и появляется на страницах фантастики в самых
жутких своих ипостасях, чтобы отважные ее герои, завоевывая читательские
наши симпатии, боролись с врагом реальным и действительно сильным - не с
ветряными мельницами. Но рядом с этим злом живет в крапивинском романе и
зло изначальное, причем наихудший его вариант-равнодушие! Отъединенность
взрослых от детей, обитающих ведь не в параллельных мирах, а здесь, рядом,
сейчас...
  В одном из разговоров с автором этих строк В. Крапивин подтвердил, что
толчком к созданию "Голубятни на желтой поляне" действительно послужила
"тревога за нынешних ребят, ощущение, что делаем далеко не все, что
требуется для них делать", и добавил: "Наше равнодушие - часть равнодушия
к жизни вообще, к каким-то высшим человеческим ценностям, которые мы порой
подменяем суетой и беготней за мелким сиюминутным благополучием...
Нормальное, доброе отношение к детям - это везде Добро, в любой стране, на
любой планете, в любой галактике. Ценность человеческих отношений важнее
всех материальных ценностей, и понимание этой истины воспитывается с
детства, - именно теперь необходимо осознать это, теперь, когда многих
захлестывает волна благоговения перед вещами, тряпьем, сытым
благополучием..."

  Говоря о фантастике на Урале, нельзя не сказать о журнале, охотно
предоставляющем ей свои страницы.
  Послевоенный "Уральский следопыт" появился тридцать лет назад - в апреле
1958 года. Задуман он был как продолжатель традиций одноименного журнала,
выходившего в Свердловске (вскользь мы об этом уже упоминали) в 1935 году
под началом В. А. Попова - бывшего редактора "Всемирного следопыта", с
закрытием этого последнего перебравшегося к нам на Урал. Краеведение,
путешествия, приключения, героику, романтику-все это обещал читателю
довоенный "Уральский следопыт". И, конечно же, фантастику. Но, увы,
обещание тогда выполнить не удалось, если не считать одного-единственного
рассказа...
  Однако в конце пятидесятых годов фантастика в нашей стране переживала
новый подъем, и родившийся вторично "Уральский следопыт" сразу включил ее
в сферу своих интересов. В первом же номере помимо перепечатки беляевского
"Слепого полета" была помещена НФ повесть местного автора, печатал журнал
фантастику и в дальнейшем, а в 1963-1964 годах даже провел конкурс на
лучшее НФ произведение. Правда, при всем том отношение к фантастике у
редакции было достаточно сдержанным: хотели ее печатать - печатали, не
хотели - и по полгода прекрасно без нее обходились...
  Но пришло время - задумались. Вот и первый искусственный спутник Земли
лет десять как взлетел, и эпохальный полет Юрия Гагарина над планетой
давно позади. Если именно этими событиями вызван был вспыхнувший на грани
пятидесятых-шестидесятых небывалый интерес к произведениям фантастов, так
ведь должен бы этот интерес пойти на спад, поулечься; жизнь всегда берет
свое - и самые удивительные свершения становятся в конце концов нормой,
теряют окраску невероятности. Но интерес к фантастике не уменьшался, ибо
был вызван, очевидно, не тем или иным конкретным свершением, а сдвигами
гораздо более масштабными - наступлением эпохи НТР.
  В общем, с начала семидесятых годов фантастика прочно прижилась в
"Уральском следопыте", с недооценкой ее было покончено.
  Журнал, естественно, всегда охотно печатал и печатает уральских авторов
(В. Крапивин, И. Давыдов, С. Слепынин, С. Другаль, А. Чуманов родились как
фантасты именно на страницах "Уральского следопыта"), однако формальная
прописка литератора никогда не имела для редакции большого значения.
Сознательно не перечисляю здесь ни имен, ни произведений. За тридцать лет
существования "Уральский следопыт" опубликовал около трехсот романов,
повестей, рассказов, написанных почти ста пятьюдесятью фантастами. Тираж
журнала за это время вырос в десять раз, достигнув почти полумиллиона
экземпляров. И это не в последнюю очередь вызвано растущим интересом к
фантастике, из номера в номер печатающейся в "Уральском следопыте".
  Но интерес к фантастике далеко не всегда соседствует у читателей со
знанием и пониманием ее специфики и истории. И шли в редакцию письма до
самого недавнего времени, авторы которых испрашивали адреса не только,
скажем, братьев Стругацких или Кира Булычева, но и И. Ефремова, и даже А.
Беляева... Обидным показалось редакции такое положение дел. И завел
"Уральский следопыт" на своих страницах специальный раздел, в котором стал
печатать статьи и заметки по истории фантастики, по многочисленным ее
проблемам. И выяснилось очень скоро: подобных материалов любители НФ (да и
все читатели журнала) ждут едва ли с не меньшим интересом, чем самое
фантастику! Парадоксально вроде бы, но вполне объяснимо: где они,
популярные брошюры и книги, которые рассказывали бы многовековую историю
удивительной Страны Фантастики, рисовали бы географию этого призрачного,
однако многими посещаемого края? Мало, недопустимо мало таких книг и
брошюр, действительно популярных...
  А начав публиковать подобные материалы, журнал неизбежно должен был выйти
- и вышел - на прямой контакт с читателем. С 1975 года печатаются в
"Уральском следопыте" викторины по фантастике, неизменно привлекающие
внимание любителей НФ. Вызванный викторинами поток читательских писем дал
возможность начать на страницах журнала живой обмен мнениями,
впечатлениями от прочитанного и узнанного. Возникла переписка с клубами
любителей фантастики, а отсюда и рубрика "Вести из КЛФ".
  На базе "Уральского следопыта" стало возможным в 1978 году региональное
совещание (первое такого рода - вне Москвы и Ленинграда) писателей,
работающих в области фантастики и приключений. Оно, надо сказать, немало
способствовало повышению престижа фантастики, изменению отношения к ней и
в Свердловске, и на Урале в целом. Именно на этом совещании родилась идея
единственного пока регионального ежегодника фантастики и приключений,
названного "Поиском". Ныне он обрел плоть, достаточно прочно встал на
ноги: семь его выпусков выстроились уже на книжных полках, безусловно
помогая формированию фантастики Урала, росту свежих сил, входящих в
литературу.
  Памятным событием стало учреждение в 1980 году первой в нашей стране
премии за лучшее произведение фантастики. Премия, учрежденная "Уральским
следопытом" и Союзом писателей РСФСР, получила имя Аэлиты, прекрасной
марсианки из романа А. Толстого, - и тут опять-таки сыграли свою роль
читатели. Журнал объявил конкурс на название - и получил многие сотни
вариантов; один только девятиклассник из города Снежного Донецкой области
предложил - на выбор - 62 названия! А остановилась редакция именно на
"Аэлите": и звучно, и романтично, и первый советский фантастический роман,
увлеченно читающийся и в наши дни...
  "В Свердловске проходил праздник фантастики", - писала "Правда" в апреле
1981 года, когда первые премии были вручены первым лауреатам - бесспорному
старейшине нашей фантастики А. Казанцеву, выпустившему незадолго перед тем
новый свой роман "Купол Надежды", и братьям Стругацким (за повесть "Жук в
муравейнике").
  "Аэлиту-82" председатель жюри нашей премии летчик-космонавт О. Макаров
вручил З. Юрьеву за роман "Дарю вам память". В 1983 году лауреатом
"Аэлиты" стал В. Крапивин (повесть "Дети синего фламинго"; ее же в
результате голосования назвали лучшей и 22 клуба любителей фантастики,
учредивших в том году межклубный приз "Великое Кольцо"). В 1984 году
лауреатом был С. Снегов (трилогия "Люди как боги"), в 1985-м - С. Павлов
(роман "Лунная радуга"). 1986 год был пропущен; премия не присуждалась. А
обладательницей "Аэлиты-87" стала наконец-то представительница прекрасной
половины человечества - О. Ларионова (повесть "Соната моря"). Кстати, на
торжествах "Аэлиты-87" журнал, совместно с объединением Уралгеология,
объявил об учреждении нового приза - за вклад в развитие советской
фантастики. Приз получил имя И. Ефремова и был присужден Г. Гуревичу,
именно в тот день-24 апреля - отмечавшему свое 70-летие.
  Любопытная деталь свердловского "праздника фантастики" - присутствие
множества иногородних ее почитателей. Правда, на вручение "Аэлиты-81"
приехали лишь сосед