оторого я совершенно не чувствовал... Вот когда я передумал и
перечувствовал все, что может испытывать "голова без тела".
  Отсюда-то оно и идет-то жгучее впечатление достоверности происходящего, с
каким читается "Голова профессора Доуэля". Разработка этого сюжета,
ставшего под пером А. Беляева неизмеримо глубже и значительней всех
предшествующих литературных вариаций, явилась для писателя своеобразным
вызовом собственной болезни, физической беспомощности, которую с лихвой
перекрывало неукротимое мужество духа.

  А болезнь не ушла, побеждена она лишь временно и еще часто будет
возвращаться к писателю, на долгие месяцы приковывая его к постели...
  Но не только физические преграды вставали на его пути.
  Советская литература делала свои первые шаги, и в литературной критике
нередко проявлялась резкая субъективность суждений. Находились люди, в
корне отрицавшие фантастику. "Бессмысленные мечтания" видели они в ней,
"пустое развлекательство", и только. Ненаучную, вредную маниловщину.
  Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на существование,
слишком крепко привязывали ее к "нуждам сегодняшнего дня". В ходу была
формула, гласившая, что "советская фантастика - изображение возможного
будущего, обоснованного настоящим". Собственно, сама по себе эта формула
не вызывала тогда особых возражений, но у многих критиков она превратилась
в некое всемогущее заклинание, с помощью которого мечте подрезались крылья
и горизонты ее ограничивались ближайшими пятью - десятью годами.
  "Фантастика должна только развивать фантастические достижения науки", -
писал, например, в журнале "Сибирские огни" критик А. Михалковский.
  Я добросовестнейшим образом пролистал множество комплектов газет и
журнальных подшивок двадцатых-тридцатых годов. И почти не обнаружил
статей, проникнутых хоть малой долей симпатии к творчеству А. Беляева -
едва ли не единственного писателя в предвоенной нашей литературе, столь
преданно и целеустремленно посвятившего себя разработке трудного жанра.
  "Шила в мешке не утаишь, и в каком бы "взрослом" издательстве ни вышел
новый роман А. Беляева, он прежде всего попадает в руки детей", - с
откровенным беспокойством начинает критик М. Мейерович рецензию на
"Человека, нашедшего свое лицо". И далее отказывает этому роману даже... в
"минимуме убедительности".
  Другой критик, А. Ивич, рецензию на тот же роман заканчивает
снисходительным похлопыванием по плечу: мол, у него (это у 56-летнего
больного писателя, автора уже шестнадцати романов!) лучшие произведения -
"впереди"...
  Даже и сейчас, полвека спустя, становится до боли обидно за писателя, к
подвижническому труду которого с таким непониманием относились при его
жизни. Становится особо ощутимой та горечь, с которой он, по воспоминаниям
близких ему людей, "чувствовал себя забытым писателем, забытым коллегами,
непонятым критиками". Становится, наконец, просто страшно, когда узнаешь,
что пожилой, скованный гуттаперчевым ортопедическим корсетом человек этот
в 1932 году поехал работать в Мурманск - плавать на рыболовном траулере.
Не потому, что требовалось пополнить запас жизненных впечатлений. Нет.
Просто зарабатывать на хлеб...
  Но в одном критик предпоследней книги фантаста оказался прав: впереди у
Беляева был "Ариэль" - действительно превосходный роман!
  Эта книга - восторженный гимн человеку. Всю свою тоску и боль, всю свою
жажду жизни вложил писатель в роман о юноше Ариэле, взлетевшем навстречу
солнцу, свету, счастью - без крыльев, без каких бы то ни было миниатюрных
моторчиков, "без ничего!". "Всего-навсего" управляя движением молекул
собственного тела...
  Сегодня уже редко услышишь, чтобы кто-то, рассуждая об Ихтиандре,
непременно оговаривался, что, дескать, реальное решение задачи даст не
биология, а техника; не люди-амфибии, а люди, вооруженные специальными
аппаратами, освоят неизведанные глубины. Техника техникой, но поистине
фантастические достижения биологов дают основание верить в возможность
совсем иных решений, близких к мечте Беляева. Так, может быть, и говоря об
Ариэле, мы со временем перестанем подменять великолепную беляевскую мечту
о свободном парении в воздухе стыдливой оговоркой о том, что вот, "может
быть, удастся снабдить человека столь совершенными крыльями, что он с их
помощью овладеет искусством свободного полета..."?! Ведь мечта-то была не
о крыльях, даже и самых-самых новейших, а именно о полете "без ничего"!
  Большой это дар - видеть "то, что временем сокрыто". Александр Беляев в
совершенстве владел этим даром. И он не растерял его, не растратил на
полпути: сберечь этот редкий дар помогла ему безграничная читательская
любовь к его книгам.
  Критики в один голос обвиняли "Человека-амфибию" в научной и
художественной несостоятельности. А роман этот, опубликованный в 1928 году
журналом "Вокруг света", в читательской анкете был признан лучшим
произведением за пять лет работы журнала... В том же 1928 году он вышел
отдельной книгой. И тут же был дважды переиздан, - настолько велик был
спрос на эту книгу!
  В печатных выступлениях доказывалась ненаучность "Головы профессора
Доуэля". А юная читательница из Курска писала - пусть наивно, но очень
искренне: "Прочитав такой роман, я сама решила учиться на врача, чтобы
делать открытия, которых не знают профессора мира..."
И ведь уже тогда, в предвоенные годы, не только рядовые читатели
восторженно отзывались о книгах Беляева. Высокий гость - знаменитый
Герберт Уэллс! - говорил в 1934 году на встрече с группой ленинградских
ученых и литераторов (среди них был и А. Беляев): "...я с огромным
удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы "Голова
профессора Доуэля" и "Человек-амфибия". О! они весьма выгодно отличаются
от западных книг. Я даже немного завидую их успеху..."
К слову сказать, среди читателей Беляева был в студенческие годы и
известный наш хирург В. П. Демихов. Тот самый доктор, который, словно
беляевский Сальватор, подсаживал собакам вторые головы (и они жили, эти
вторые, и даже покусывали за ухо тех, к кому были "подселены"...),
приживлял им второе сердце (и одна из собак умерла лишь на тридцать третьи
сутки, это было в 1956 году - за добрый десяток лет до сенсационных
экспериментов Кристиана Барнарда), а в 1960 году выпустил монографию
"Пересадка жизненно важных органов в эксперименте", проиллюстрированную
совершенно фантастическими фотографиями, на одной из которых лакали молоко
две головы одной дворняги. И в том же 1960-м в лаборатории Демихова,
набираясь опыта, ассистировал молодой еще хирург из Кейптауна Кристиан
Барнард...

  ...Такая вот прослеживается интересная взаимосвязь. Книги фантаста,
разрушая неизбежную инерцию мышления, растормаживают воображение - играют
роль того неприметного подчас первотолчка, каковым для самого фантаста
оказывались порою произведения его коллег по жанру. И - совершаются
удивительнейшие эксперименты, о которых долго-долго шумит охочая до
сенсаций пресса... А сами эти эксперименты, в чем-то подтвердив
несбыточный, казалось бы, прогноз фантаста, рождают новый интерес к его
книгам, обеспечивают им вторую, новую жизнь.
  Своим творчеством Беляев утверждал в советской фантастике романтику
научного поиска, активную гуманистическую направленность, беззаветную
преданность высокой Мечте, веру в величие человека и его разума. Осваивая
новые темы, придавая своим произведениям остросоциальное звучание,
писатель прокладывал дорогу новым поколениям советских фантастов.
  Книги Беляева будили интерес к науке, учили добру и мужеству, заражали
всепоглощающей жаждой познания. Это-то их качество и находило живейший
отклик в сердцах читателей.
  Впрочем, почему "находило"?
  Прошло сто четыре года со дня рождения Александра Романовича Беляева. И
сорок шесть лет с тех пор, как его не стало: измученный болезнью и
голодом, писатель умер 6 января 1942 года в захваченном фашистами городе
Пушкине под Ленинградом... Давно нет среди нас первопроходца советской
фантастики. А книги его живут. Изданные в миллионах экземпляров, они и
сегодня не задерживаются на полках библиотек, они и сегодня с нами, и
сегодня находят отклик в наших сердцах.


  Придумана Платоном?

  "- Послушайте, ну а "Атлантида"?..
  - Четыреста девяносто девять, сэр! Четыреста девяносто семь авторов
четыреста девяносто девять раз писали об этом. Один из них трижды..."
Эту цитату мы взяли из рассказа Александра Шалимова "Брефанид" (1972).
Однако названная фантастом цифра (она нужна в рассказе, чтобы посмеяться
над мнимой "отработанностью" темы) не так уж и велика. Имей мы время и
возможность пропустить сквозь сеть поиска все запасы мировой фантастики,
мы, вероятно, уже и сегодня значительно превысили бы эту цифру...
  Да, об Атлантиде писали многие. Писали по-разному, предлагая разные - то
один, то другой - варианты ее происхождения, былого месторасположения и
гибели, для разных целей используя популярную эту тему.
  В заметках о "лжеиностранцах" шла у нас речь о романе "француза" Ренэ
Каду "Атлантида под водой" (1927). По сведениям этого автора, Атлантида
погибла много позже традиционно отводимых ей сроков - лишь в 1914 году,
когда окончательно прохудились искусно возведенные купола, дававшие приют
на океанском дне постепенно вырождавшимся потомкам мудрых атлантов...
  От них же, древних атлантов, успевших покинуть гибнущую родину, выводят
свою родословную элитарные слои марсианского общества в "Аэлите" Алексея
Толстого (1923): в двадцатые годы еще не было повода сомневаться в
обитаемости Марса. Этот повод (многократно выросшее знание ближнего
космоса) появился значительно позднее-с запуском спутников и
автоматических межпланетных станций. Но уж зато, появившись, тотчас до
неузнаваемости трансформировал старый сюжет: уже не атланты отныне
осваивали иные миры, а совсем наоборот - пришельцы-инопланетяне создавали
на древней Земле могущественную колонию, широко распространявшую свои
владения. Так обстоит дело, например, в рассказе А. Шалимова "Возвращение
последнего атланта (Музей Атлантиды)" (1961), где материк, заселенный
выходцами с далекой планеты Ассор, гибнет в результате не до конца
продуманных работ по растоплению северных льдов. Впрочем, мы несколько
забежали во времени, давайте-ка вернемся в двадцатые и более ранние годы.
  Атлантиде посвятил один из первых своих романов ("Последний человек из
Атлантиды", 1926) и А. Беляев. Не только природные, по и убедительно
изображенные писателем социальные катаклизмы были причиной гибели
легендарной цивилизации в этом романе.
  О том же, в сущности, говорило и еще одно произведение, на которое есть
смысл остановиться чуть подробнее.

  Атлантиде угрожает гибель... Чтобы умилостивить наступающее море, жрецы
храма Панхимеры готовят в жертву богам юношу Леида. В течение года он
будет теперь пользоваться божескими почестями...
  Что ж, Леид согласен стать искупительной жертвой. Он надеется, что
привилегированное - пусть и кратковременно - положение поможет ему
осуществить тайную его цель. "Есть далеко отсюда, далеко от наших скал, за
вспененным полем океана, новая земля", - убеждает Леид соотечественников и
призывает их спешно строить корабли, чтобы плыть на север, "туда, где нет
кровожадных богов". Но жрецы, безраздельно управляющие страной, устами
богини по-своему истолковывают призывы обреченного: "Имя этой страны
благословенной - раскаяние и смирение. Раскайся же, парод мои избранный, и
не будет смерти, но вернется жизнь и осветится долгий и темный путь в
страну спасения. И расцветет жизнь в очищенных сердцах. Ждут тебя корабли
последнего спасения - слезы и вопли раскаяния. Смирись же, смирись, о,
народ мой!.."
Леид в конце концов гибнет, ему так и не удалось поднять народ на борьбу
с судьбой. Гибнет и Атлантида, а вместе с нею и жрецы, и невежественная
толпа, во всем следовавшая за ними. Но... "На горизонте белые паруса
уходящих кораблей" - это лучшие из атлантов, поверившие Леиду, танком
выстроив корабли, отправляются на север искать лучшей доли...
  Пьеса, сюжет которой здесь пересказан, так и называется - "Атлантида".
Появилась она в 1913 году на страницах очередного выпуска альманаха
петербургского издательства "Шиповник". Вспомнили же мы о ней и потому, в
частности, что автором этого романтического произведения была... юная
Лариса Рейснер. В очень близком будущем - женщина-комиссар, прошедшая с
моряками весь путь Волжской флотилии в гражданскую войну, талантливый
советский журналист. Но все это было в будущем: в год выхода "Атлантиды"
ее автору только-только исполнилось восемнадцать...

  В послевоенной нашей фантастике одним из наиболее любопытных произведений
об Атлантиде, несомненно, следует признать рассказ Валентины Журавлевой
"Человек, создавший Атлантиду".
  Героиня рассказа работает над фантастическим романом о затонувшем
острове. Она придерживается точки зрения А. С. Норова - русского ученого,
человека яркой и беспокойной судьбы (в семнадцать лет он, к примеру,
участвовал в Бородинской битве, где лишился ноги). В 1854 году Норов
первым высказал мысль о том, что легендарная "Атлантия" расположена была
не за Гибралтаром (где ее по традиции и сейчас еще помещают фантасты), а в
восточной части Средиземного моря.
  Героиня В. Журавлевой ищет и находит доводы, свидетельствующие в пользу
гипотезы Норова и его сторонников.
  Если верить Платону, атланты собирались завоевать Грецию и Египет. Для
островной державы, расположенной в восточной части Средиземноморья, обе
эти страны-соседи, и потому такая война была вполне возможна. Если же
Атлантида находилась за Геракловыми столбами, трудно допустить, чтобы эту
войну атланты начали, не завоевав предварительно Испанию, Италию,
северо-западное побережье Африки. Но в таком случае, полагает героиня
рассказа, гибель метрополии еще не означала бы гибели государства атлантов
в целом! Если бы, например, Македония погибла в то время, когда Александр
Македонский дошел до границ Индии, - уничтожило бы это созданную им
империю? Разумеется, нет. Но точно так же не могло исчезнуть бесследно
государство атлантов, пройди его воины от Гибралтара до Греции. Логичнее
потому предположить, что Атлантида была сравнительно небольшим островом,
близким к берегам Греции и Египта.
  Многие современные атлантологи утверждают, что под легендарной Атлантидой
следует понимать Санторин - затонувший в большей своей части архипелаг в
Эгейском море. Что ж, отдадим должное прозорливости В. Журавлевой, тогда
еще совсем молодой писательницы, чей рассказ был опубликован в 1959 году...
  Однако это не все. Валентина Журавлева идет дальше: истинный герой ее
рассказа, Завитаев, вообще склонен полагать, что Атлантида - миф,
придуманный Платоном.
  Сторонники атлантической гипотезы ссылаются на то, что описанная Платоном
столица атлантов похожа на Теночтитлан ацтеков. Отсюда делается вывод, что
ацтеки копировали атлантов. Сторонники же Норова считают, что Атлантида
как две капли воды похожа на Кносс - раскопанную археологами столицу
критского царя Миноса. Кто же прав? И те и другие, отвечает Завитаев. В
этом вся суть: описанная Платоном Атлантида похожа на любой город той
эпохи. У каждого реального города есть свои неповторимые черты. У
Атлантиды их нет. И это, считает Завитаев, ярче всего свидетельствует о
мифическом характере описанной Платоном державы...
  Искать этот мифический город бесполезно. Но... "Его можно создать!" -
заявляет Завитаев. И действительно, создает Атлантиду. Искусственный
остров, рожденный в клубах пара, дыма, пепла искусственно вызванным
подводным извержением...


  "Жить же нам на Земле..."

  Ивана Антоновича Ефремова едва ли нужно представлять любой - пусть самой
широкой - аудитории. Его книги хорошо известны и тем, кто любит
остросюжетные, овеянные дымкой романтики рассказы о моряках и геологах, и
тем, чье увлечение - через страницы исторических романов и повестей
проникать в прошлое человечества, и, наконец, тем, для кого желанный
собеседник в неисчерпаемом океане книг - научная фантастика. А поскольку
все, что писал Ефремов, отличается исключительной свежестью материала,
доскональнейшим проникновением в детали и поистине завидной художественной
добротностью, книги его не просто известны, они любимы, относятся к
избранным, к тем, которые нет-нет да и вновь перелистываешь,
восстанавливая в памяти взволновавшие когда-то страницы...

  Обо всем том, что предшествует интервью, журналисты обычно умалчивают.
Вопрос-ответ, вопрос-ответ - такова устоявшаяся схема журнально-газетных
бесед с известным человеком.
  По некоторым причинам мне, однако, хочется отступить от канона.
  "Подготовительная сторона" этой встречи началась для меня... в конце
сороковых - начале пятидесятых годов, когда попала в мои мальчишеские руки
основательно потрепанная, без обложки книжка "Белый Рог" И. А. Ефремова.
На фамилию автора я поначалу внимания не обратил, но зато залпом проглотил
содержимое.
  ...Геолог, поверивший древнему преданию и на вершине отвесного пика
обнаруживший легендарный золотой меч. Алмазы, скрытые в недрах Восточной
Сибири, точно где-нибудь в Южной Африке. (Кто мог тогда догадаться, что
совсем скоро это пророчество станет явью?!) Таинственные развалины
средневековой обсерватории где-то в Каракумах. Гигантский динозавр,
"оживший" перед палеонтологами в закрытой со всех сторон долине...
  Все это было для меня, пожалуй, поинтереснее Жюля Верна и Стивенсона,
Майна Рида и Купера. Ведь, что ни говори, капитан Немо и Робинзон Крузо,
Натти Бумпо и одноногий Сильвер - все они были затеряны в самом
безнадежном прошлом; в них можно было играть, но верить, что они где-то
рядом, явно не имело смысла. А тут, у Ефремова, - наши дни, мои (правда,
взрослые, но какое это могло иметь значение?) современники... И
оказывается, такая бездна тайн и загадок в окружающем меня мире!
  "Я уверен, сильно ошибаются те, кто полагают, что романтике не будет
места на нашей планете, измеренной вдоль и поперек. Огромный, бесконечно
просторный мир творческого исследования окружает нас. Стоит лишь заглянуть
в него, чтобы убедиться, как смешны рассуждения о скуке жизни..."
Это сейчас я вынужден был заглянуть в книгу, чтобы процитировать
авторское посвящение к сборнику "Белый Рог", долгое время я помнил его
наизусть - таким откровением предстало оно двенадцатилетнему мальчишке.
  Позднее разыскал я и "Пять румбов", и "Звездные корабли", и "На краю
Ойкумены" и случайно набрел в книжном киоске на маленькую книжицу в
твердом переплете - первое издание "Путешествия Баурджеда". Уже
"знатоком", перечитав к тому времени массу фантастики, встретил я
"Туманность Андромеды". Величественная и грандиозная панорама грядущего,
она становилась естественной вехой в нашей фантастике; казалось немыслимым
после нее писать и читать скучную "фантастику ближнего прицела" - рассказы
о шоферах-роботах или миниатюрных радио- и телепередатчиках.
  И вот...
  Наконец, решившись, заказываю Москву.
  В ожидании звонка мысленно репетирую: "Иван Антонович, "Уральскому
следопыту" хотелось бы взять у вас интервью. А поскольку у меня
командировка в Ленинград и еду я через Москву - я мог бы..."
-...А, следопыты?! Как же - знаю, знаю... - звучит в трубке искаженный
помехами голос.
  Мне чудятся в нем отзвуки добродушного стариковского брюзжания, и я уже с
некоторой опаской рисую в уме предполагаемый внешний облик маститого
нашего фантаста. Шестьдесят пять исполнилось ему - возраст, кажущийся мне,
мягко говоря, солидным. И в портрете, который я пытаюсь воссоздать по
виденным фотографиям и этому голосу, увы, очень мало от того неутомимого
путешественника-искателя, каким рисовался мне прежде автор захватывающих,
известных всему миру книг. Но тем самым я, пока совершенно того не
подозревая, готовлю себе весьма и весьма приятное удивление...
  Вопрос-ответ, вопрос-ответ... О чем же спросить Ивана Антоновича? Как
уместить в десяток вопросов весь свой интерес к писателю и его творчеству?