ее, несмотря на цензуру, в тексте прошла выделенная курсивом
центральная мысль: "Человек не затем живет, чтобы на него работали, а
чтобы самому работать на других. Кто будет трудиться, того будут кормить".
(Сколь созвучно это будущему революционному лозунгу: "Кто не работает, тот
не ест!") "Человечество будет иметь высшее, доступное ему благо на земле,
когда люди не будут стараться поглотить и потребить все каждый для
себя..." - писалось в "Учении". Впрочем, в те годы уже очень многим было
ясно, что через одну лишь любовь к ближнему, проповедовавшуюся Л. Н.
Толстым, не достигнуть всеобщего благоденствия...
  Предпринял журнал и публикацию серьезнейшей работы австрийского юриста А.
Менгера "Экономическая и семенная жизнь в народном рабочем государстве".
Работа эта, в чем-то, возможно, излишне академичная, однако же прямо
заявляла, что в таком государстве "за отдельными лицами ни в коем случае
не будет признано право господства над средствами производства",
Любопытно отметить и очерк Д. Городецкого "Попытки осуществления
идеальной жизни на земле", печатание которого было начато во втором
выпуске журнала. К сожалению, только начато: продолжения - вероятно, по
цензурным причинам - не последовало. Между тем очерк действительно был
интересен. "Во все времена, - писал автор, - мечты и фантазии о лучшей
жизни человечества шли рядом с опытами и попытками к осуществлению на
земле такой жизни. Философы, поэты, мечтатели рисовали идеал, законодатели
и реформаторы пытались проводить этот идеал в жизнь. При этом между ними
происходило постоянное взаимодействие..." И дальше рассказывалось не
только о реформаторах Древней Греции и Рима, но и о революционных
преобразованиях, намечавшихся Томасом Мюнцером, вождем масс в Крестьянской
войне.1524- 1526 годов в Германии. Восторженный читатель "Утопии" Томаса
Мора, Мюнцер пытался осуществить на земле идеальный строй, при котором не
было бы ни классовых различий, ни частной собственности...
  Кстати, сама "Утопия", оказавшая большое влияние на многих мыслителей
последующих эпох (вплоть до представителей утопического социализма), была
включена в список произведений о будущем, которые редакция предполагала
поместить со временем в своем журнале. Значился в этом списке и роман Э.
Беллами "Взгляд назад", необыкновенно популярный не только на его родине,
в Америке, но и в России начала века: по свидетельствам современников,
этой книгой зачитывались в революционных кружках наряду с "Что делать?" Н.
Г. Чернышевского, "Оводом" Э. Войнич и "Спартаком" Р. Джованьоли.
  Однако поместить на своих страницах журнал успел лишь два из обещанных
романов, - они печатались одновременно, шли с продолжением и были неплохо
иллюстрированы.
  Первым из них, открывая выпуски "Идеальной жизни", шел фантастический
роман Л. Олифанта (Э. Бульвер-Литтона) "Грядущая раса". Его герой попадал
в подземный мир - своего рода Плутонию, но лишенную собственного местного
светила: высокоразвитые обитатели здешних мест для освещения, как и для
множества иных целей, использовали универсальный "вриль", чудесную
жидкость, совмещавшую в себе, по словам автора, все силы природы -
электричество, магнетизм и т.п.
  В этом мире, не знающем потрясений, достигшем благодаря "врилю" всеобщего
благополучия, живут счастливые беспорочные долгожители-вегетарианцы. Они
всем довольны (поскольку весьма умеренны в потребностях), во всем равны,
начисто лишены честолюбия и зависти, покои рассматривают как высшее благо
и... не дискутируя, верят в бога и загробную жизнь. В целом это
однообразный и довольно скучный мир, сами хозяева которого констатируют:
"Ведь о нас ничего нельзя сказать, кроме одного: они рождались, жили
счастливо и умирали". И герой Бульвер-Литтона бежит из этого мира,
подгоняемый тревожным ожиданием, не вырвутся ли подземные жители наверх,
не сокрушат ли могущественным своим "врилем" бастионы буржуазной
цивилизации...
  Герои второго романа - "Вести ниоткуда" В. Морриса - напротив, опечален
своим возвращением из мира сбывшихся грез. Ведь там он встретился со
счастливым миром свободных тружеников. Вот уже полтора века, как покончено
с капиталистическим гнетом и насилием; труд, тяжелые формы которого
переданы машинам, давно уже превратился в наслаждение (что не преминуло
сказаться на повышении качества его продуктов); каждый может найти себе
работу по сердцу, такую, выполнение которой столь же волнует и
облагораживает, как и приобщение к искусству... Что же касается великого
переворота, то он, по В. Моррису, был естествен, как смена дня и ночи. Но
английский "социалист эмоциональной окраски" (так называл В. Морриса Ф.
Энгельс) не верит американскому социалисту-реформисту Э. Беллами,
полагавшему, что социализм можно построить мирным, парламентским путем,
путем постепенных реформ. Не верит он и в бескровное построение
счастливого общества при помощи сколь угодно удивительных открытий - вроде
"вриля" из романа Э. Бульвер-Литтона. "Нет, - твердо говорит В. Моррис, -
это была борьба, борьба не на жизнь, а на смерть", революционная борьба
хорошо организованных рабочих, которые, "победив, увидели, что у них
достаточно силы, чтобы создать новый мир, новую жизнь на развалинах
старой. И это свершилось!". Будущий мир освобожденного труда с большой
любовью изображен В. Моррисом, искренне и безгранично верившим в его
осуществимость. Ведь, по свидетельству журнала, будучи уже неизлечимо
болен, В. Моррис и свой последний Новый год - 1896-й - встречал с
радостью, потому что тот приближал его к заветной цели...
  "Утопии - не пустая болтовня наивных фантазеров, - утверждал журнал в
упоминавшейся уже редакционной статье. - Лучшего агитационного приема,
лучшего, более верного способа пропаганды, более надежного орудия борьбы с
существующими предрассудками, неуверенностью, нерешительностью нельзя
придумать".
  С высот сегодняшнего дня нам, разумеется, нетрудно в этой оценке утопий
(безусловно, верной применительно, скажем, к роману В. Морриса) углядеть
определенную близорукость. Ту близорукость, что была свойственна,
например, реформисту Э. Беллами. Ведь только просвещая, только агитируя,
новый мир на земле не построишь.
  Но не был ли внешне сугубо просветительский подход к делу ("...мы не
навязываем читателю своих симпатий, мы предлагаем ему только те сочинения,
которые уже давно получили всеобщее признание, но были мало доступны для
широкой публики...") своеобразной уловкой редакции "Идеальной жизни"?
Журнал этот, долго остававшийся практически неизвестным нашему
литературоведению, требует специального изучения, прежде чем можно будет
дать четкий ответ на поставленный вопрос. Так же, как и на другой вопрос,
более частный: случайно ли остросоциальный роман В. Морриса (написанный, к
слову сказать, в качестве своеобразного ответа на утопию Э. Беллами с ее
чересчур заорганизованным и бесцветным обществом будущего) шел в журнале
на втором плане, уступив первый безобидному в этом смысле ("наивному", по
определению самой редакции) роману Э. Бульвер-Литтона?
  Во всяком случае, объективно деятельность "Идеальной жизни", поставившей
целью знакомить своих читателей с картинами будущего счастливого мира,
была, конечно же, прогрессивной. Подобная деятельность не могла долго
продолжаться в условиях наступившей реакции: сдвоенный четвертый-пятый
выпуск, датированный декабрем 1907 года, оказался последним для этого
первого в России журнала социальной фантастики...

  Мы вели речь лишь о журнале "Идеальная жизнь", в силу его специфики не
ставившем себе задачей печатание отечественной фантастики. А между тем
именно в эти годы она набирала силу, все чаще приобретая социальную
окраску.
  Так, А. Куприн, писатель демократических убеждений, в рассказе "Тост"
(1906) с симпатией рисовал будущий "союз свободных людей". Высказывал он,
правда, и некоторые опасения по поводу мнившейся ему усредненности,
обезличенности грядущего мира (не влияние ли утопии Э. Беллами сказалось в
таком взгляде?). Люди этого грядущего в чем-то даже завидуют героическим
прошлым эпохам...
  Появилась в те дни и вторая (после романа "Что делать?" Н. Чернышевского)
социалистическая русская утопия - "Красная звезда" А. Богданова (1908).
"Люди и их отношения - вот что всего важнее для меня", - устами своего
героя говорил автор. И действительно, очень зримым и осязаемым представал
в его книге полнокровный, деятельный и кипучий мир осуществленного
коммунизма, в изображении его еще не ощутима была половинчатость,
нерешительность в трактовке пролетарской революции (сначала - поднять
"уровень культуры" пролетариата, лишь затем повести его на борьбу...),
которая позднее вызвала ленинскую критику и, к сожалению, очень заметной
оказалась в следующих утопических вещах Богданова ("Инженер Мэнни", 1913;
"Праздник Бессмертия", 1914).
  Говоря о нарастании социальной струи в русской фантастике, можно назвать
и другие произведения. Не останавливаясь на каждом из них (это превратило
бы наши заметки в сплошное перечисление), вспомним тем не менее "Праздник
Весны" (1910) Н. Олигера, занимавшегося подпольной работой в рядах
социал-демократов и проведшего 1904-1905 годы в тюрьме. Не столь
конкретная, как у Богданова, утопия Олигера тем не менее последовательно
утверждала идею пролетарской революции.
  А напоследок - как на курьезе в своем роде - задержимся на романе А.
Ренникова "Разденься, человек!" (1917). Роман этот был достаточно силен
критикой буржуазной цивилизации в целом, интересен тем, что шла в нем речь
и о даровой - типа атомной - энергии для двигателей, и о добыче хлеба
из... торфа. Но вот в качестве позитивной альтернативы капитализму
выдвигалось в этой книге безнадежно несостоятельное "назад, к природе", -
и не только несостоятельное, но и запоздалое, поскольку считанные месяцы и
даже дни оставались уже до Октября....
  Подытоживая же, отметим, что за десятилетие, предшествовавшее Великой
Октябрьской революции, социально-утопических произведений в русской
фантастике появилось едва ли не больше, чем за предыдущие полвека.


  Перед "грядущей борьбой"

  В старой, едва ли не тридцатилетней давности, статье Жака Бержье я
когда-то наткнулся на имя Антона Мартыновича Оссендовского. Не претендуя
на глубокий анализ нашей фантастики, но тем не менее пытаясь проследить ее
предреволюционные истоки, французский критик относил повесть этого автора
"Ужасы на бригантине" к разряду "истинных шедевров"...
  После долгих поисков мне удалось-таки "выйти" на эту повесть. Она была
напечатана в 1913 году в "Ежемесячных литературных и популярно-научных
приложениях" к журналу "Нива" и называлась "Бриг "Ужас". (Ж. Бержье,
библиотека которого погибла в годы второй мировой войны, о дореволюционной
русской фантастике писал по памяти и непреднамеренно исказил название
произведения.) И в тех же приложениях, но уже за 1914 год обнаружилась еще
одна повесть Оссендовского - "Грядущая борьба".
  Неизвестный русский фантаст? Имя его к тому времени ни разу не
встретилось мне в отечественной нашей критике... Что ж, в заключение мы
скажем несколько слов и о нем самом, а сейчас обратимся к его повестям.
Вначале к первой из них.

  ...Группа русских ученых работает над выведением "гигантского плазмодия"
- плесневого гриба, с необычайной быстротой размножающегося, согревающего
и удобряющего почву. Вот и первые успехи. На дворе декабрьские морозы, а
на опытных грядках зеленеют молодые побеги. Открытие обещает стать
грандиозным: применение "плазмодия" продвинет далеко на север такие
типично южные культуры, как, скажем, цитрусовые, позволит даже в северных
широтах снимать по три урожая в год...
  Для 1913 года мечта о продвижении цитрусовых на север, о трехстах
пятидесяти зернах в одном колосе, о трех урожаях в год - довольно-таки
смелая мечта! Особенно, если вспомнить, что фантасты тридцатых-пятидесятых
годов мечтали у нас порой о куда меньшем: о том, чтобы хоть два-то урожая
снять, и не на шестидесятой параллели, как у Оссендовского, а значительно
южнее, в средней полосе России. И все-таки не маловато ли одной только
этой - в конце концов, чисто технической - идеи для "истинного шедевра"?
  Читаем дальше.
  ...На огромном пространстве между Шпицбергеном и Беринговым морем
начинают гибнуть деревянные рыбачьи суда, занимающиеся ловлей сельди,
трески в китобойным промыслом. Они не тонут, нет, много страшнее:
непонятная плесень съедает их обшивку, палубы, мачты и даже паруса.
  Одновременно рыбаки сообщают, что в северных морях ими обнаружены целые
косяки рыбы, всплывшей на поверхность, - десятки миль покрыты гниющей
треской и сельдью...
  (Сегодня, с высоты наших восьмидесятых, всякому, кто хотя бы чуть-чуть
приник к фантастике, совсем несложно предположить: ага!.. Это, наверное,
таинственный "плазмодий" вырвался на свободу?! Но не будем забывать -
речь-то идет о произведении, написанном семьдесят пять лет назад...)
На изучение загадочного явления отправляется научная экспедиция. И
выясняется постепенно, что неожиданное бедствие действительно дело рук
человеческих. Это Яков Силин - маньяк, в обиде на близких ему прежде людей
возненавидевший все человечество, - заразил океан плесневым грибом, быстро
и жадно поедающим свои жертвы.
  "Замерзший камень я могу превратить в цветущий сад и полную кипучей жизни
пучину океана - в огромное кладбище!" - с упоением восклицает Силин,
обуреваемый жаждой безграничной власти, власти над всем миром.
  Опасность между тем грозит уже не только океану: попав на берег с
выброшенной волнами рыбой, "плазмодий" распространяется и по суше,
мгновенно убивая все живое на своем пути.
  И ученые - герои повести - вступают в борьбу с бывшим своим коллегой.
Одна мысль движет ими, одно стремление - нейтрализовать смертельную
угрозу, загнать джина в бутылку, из которой он, использовав удобный
момент, вырвался...
  Удивительно современно звучит сегодня фантастическая история "гигантского
плазмодия", который ведь создавался в лаборатории, и создавался из самых
гуманных побуждений, но вдруг превратился в причину грандиозного бедствия.
Не слишком ли часто на памяти нынешних поколений повторяется это "вдруг"?
Вспомните: общечеловеческое дело борьбы с гитлеризмом и - чудовищный гриб
над Хиросимой... все более крупные успехи медицины и - поистине грязное
бактериологическое оружие... полет человека на Луну и - палец, лежащий на
кнопке запуска смертоносных баллистических ракет...

  Термин "научная фантастика" еще не привился в русской литературе, и
"Грядущую борьбу" Оссендовский определил как "завтрашнюю повесть".
Действие ее и впрямь было отнесено в далекое завтра.
  ...Над Землей пролетели века и века.
  Земля будущего во многом отлична от планеты, современной автору повести.
Изменился транспорт: железные дороги используются теперь лишь для
перевозки грузов, людей же с куда большей скоростью переносят во всех
направлениях воздушные "яхты" и "лодки". Ученые Земли научились добывать
золото из морской воды, без помощи проводов передавать на расстояние
энергию, на расстоянии же (притом на любом) видеть - и тоже без
проводов... Но самое главное - коренным образом изменилась жизнь
человечества. Земная кора охладилась настолько, что на поверхности ее
могут созревать лишь злаки. Значительная часть сельскохозяйственного
производства переведена в подземные галереи. Зато там- с помощью
искусственного освещения - снимается до десяти урожаев овощей и фруктов в
год! Под землю же ушла и большая часть человечества: на глубинах до семи
верст расселилась она, избавившись от жары и духоты посредством
охлаждающих труб и отлично налаженной вентиляции...
  Все это, так сказать, чисто внешний облик грядущего мира. А в социальном
отношении?
  На смену многочисленным правительствам пришли гиганты монополии, горстка
всесильных промышленных королей правит миром. А возглавляет эту горстку
выдающийся изобретатель Джеме Брайтон. Формально это не диктатура, нет -
боже упаси! - Брайтон и не помышляет о личном диктате! Но по существу...
  "Так думаю я! - достаточно откровенно заявляет он. - Что же касается
других, то ими тайно руководят другие, например... я".
  Конечная цель режима, изображенного Оссендовским, - "создать счастливое
человечество". Какими же путями это "всеобщее счастье" создается?
  Первоэлемент "всеобщего счастья" - "всеобщая сытость". Но обеспечить
материально всех и каждого, увы, не под силу Брайтону и его компании.
Естественно, они ищут иных путей. И находят их в том, чтобы... всемерно
сократить количество своих "подопечных". Уже уничтожены, стерты с лица
земли при помощи гигантского плесневого гриба (вспомним первую повесть
Оссендовского) азиатские народы. "Действенной и эффективной" мерой
искусственного регулирования численности человечества оказывается и
система "рациональной работы". Страшная потогонная система, при которой
рабочий, не выдержавший заданного темпа, не просто отстраняется от работы,
а уничтожается физически. "Рабочие благодаря этой системе, - с
удовлетворением констатирует Брайтон - привыкают лишь к необходимым
движениям и совершают их с точностью и быстротой машины..."
"Разумное" общество Брайтона оказывается столь же далеким от всеобщего
счастья, как и все другие формации, основанные на слепом подчинении одного
человека другому. И вовсе, получается, не "ушло под землю" человечество в
эпоху Брайтона: оно в принудительном порядке загнано туда. Лишь ничтожная
"лучшая" часть человечества имеет право наслаждаться всеми удобствами и
прелестями наземного существования. И оно закреплено за нею, это право; и
никому не дозволяется нарушать заведенный порядок. Тех же, кто все-таки
осмелится протестовать, ожидает мучительная смерть в "стеклянных ящиках"...
  В "Грядущей борьбе" автор показал уже не частные отношения между
отдельными представителями рода людского, как это еще было во многом в
предыдущей его повести. Здесь схвачено главное противоречие капитализма -
противоречие между трудом и капиталом. Схвачено и доведено до крайнего
предела, помогающего понять: гибель общества, основанного на этом
противоречии, - неизбежна.
  Так оно и происходит в повести. Русские инженеры Гремин и Русанов первыми
организуют внутреннее сопротивление режиму технократии. Это сопротивление
растет, и настолько неотразимы и сильны его идеи, что уже и лучшие
представители вчерашней "элиты" включаются в борьбу за уничтожение
несправедливого строя.
  И вот на обломках изжившей себя технократии вырастает Земля Побеждающей
Мысли...
  Выше мы говорили о современном звучании первой повести Оссендовского.
Очень злободневной представляется нам и главная мысль второй его повести.
С помощью дубинки рай на земле не построить - вот что утверждал писатель.
Это та самая мысль, которую в 1935 году вложил в свою киноповесть "Облик
грядущего" поздний Уэллс, - та самая мысль, которая и сегодня очень остро
звучит в произведениях фантастов. Да и только ли фантастов?!

  Через несколько лет после первого знакомства с повестями Оссендовского
мне вновь встретилось это имя - в очередном томе "Литературной
энциклопедии".
  Собственно, уже я знал к этому моменту, что химик (кандидат естественных
наук), беллетрист и журналист А. М. Оссендовский родился в 1876 году в
древнем русском городе Опочке Псковской губернии (по другим данным, в
Витебске), в семье врача. Что в годы великой революции - бурные годы
"грядущей борьбы", оказавшейся совсем не за горами, - путь писателя был,
увы, извилист и на какое-то время привел его даже во враждебный стан...
  Из свежего тома энциклопедии узнал я теперь и о том, что в 1922 году
Оссендовский попал в Польшу, где и обосновался, целиком отдавшись,
по-видимому, литературной деятельности. В энциклопедию-то он и включен как
польский писатель, ибо написал - уже на польском и английском языках -
большое количество ("несколько десятков", утверждает энциклопедия)
приключенческих повестей, исторических романов и книг о путешествиях.
Некоторые его книги (писатель умер в