машины! Им страшно подумать, даже представить страшно, что
может произойти, сменись вдруг ее расположение к людям пусть всего только
недоброжелательством. Невдомек им, коварным и недалеким, что Эйликс просто
незачем враждовать с людьми, ей просто нечего делить с ними! Невдомек... и
они уже затевают бессмысленные, заведомо обреченные на неуспех акции по
уничтожению сверхопасной планеты. И Эйликс вынуждена защищаться от этих
ставших слишком уж агрессивными землян, она изобретает все новые и новые
способы экранировки и в конце концов совсем исчезает из поля их зрения -
перемещает свою планету в другую Галактику.
  А жажда общения с ними, людьми, остается, и Эйликс неподдельно счастлива,
когда часть заблудившейся экспедиции землян (которую, кстати, она без
всякой корысти выручает из весьма бедственного положения) добровольно
поселяется среди истинно райских лесов и озер, предупредительно возникших
на этой милой, доброй одинокой планете...
  Рассказ М. Лейнстера так и называется - "Одинокая планета". Что ж,
она-то, Эйликс, и была уникальным в фантастической Вселенной разумным
Океаном-планетой... пока не появился у нее "младший брата - мыслящий Океан
Соляриса: роман С. Лема был написан значительно позже этого рассказа.
Естественно, между "родственниками", даже и близкими, нет никакого иного
сходства, кроме чисто внешнего, да и в этом плане близнецами их никак не
назовешь. Пожалуй, именно вот этой открытостью людям, неуемной своей
общительностью, бесхитростной любознательностью бесконечно терпеливая
Эйликс и отличается прежде всего от мрачноватого, замкнутого, трудного на
контакт мудреца с планеты Станислава Лема.

  Чтобы исчерпать до конца заданный себе вопрос, если не перечислим
(слишком их много), то хотя бы разобьем на группы другие фантастические
планеты, чем-либо близкие Солярису.
  Это, во-первых, планеты, покрытые вместо Океана иной мыслящей - или хотя
бы чувствующей - однородной субстанцией: цветами ("Вы, вероятно, назвали
бы нас единым организмом. Наши корни сплетены в единую сеть, она
охватывает всю планету, - возможно, вы скажете, что это наша нервная
система. На равных расстояниях расположены большие массы того же
вещества... должно быть, вы назовете это мозгом. Не один мозг, а многое
множество, и все они связаны общей нервной системой..." - мы процитировали
роман К. Саймака "Все живое..."), "сиреневыми песками" ("Аналогия" М.
Емцева и Е. Парнова), "первичным илом" ("Последняя великая охота" А.
Якубовского)...
  Это, во-вторых, планеты, заселенные сообществами с жестко
сбалансированной экологией, - все живое составляет в подобном мире единое
целое. Таков, к примеру, Пирр в романе Г. Гаррисона "Неукротимая планета".
То же и в романе Р. Маккены "Охотник, вернись домой" и, скажем, в рассказе
Д. Шмица, который так и называется: "Сбалансированная экология". Еще один
пример - "У каждого дерева своя птица" С. Другаля.
  В-третьих, это планеты, на которых, как и на Солярисе, землян
подстерегают псевдореальные образы, извлеченные из памяти людей, двойники
или всевозможные иные вполне ощутимые "фантомы"; на поверку такие планеты
могут оказаться "искусственницами" - чудесным творением высокоразвитых
братьев по Разуму ("Третья экспедиция" Р. Брэдбери, "Вечный эрзац" Э. Ван
Фогта, "Цветы Альбароссы" М. Грешнова, "Планета для контакта" Е.
Гуляковского, "Запрещенная планета" В. Стюарта, "Звездные берега" С.
Слепынина и многие другие произведения).
  В-четвертых, это... живые планеты, список которых, будем считать, открыл
еще А. Конан Дойл в своей повести "Когда Земля вскрикнула". Планету,
которая "хотела, чтобы ее любили ради нее самой, а не ради богатства", мы
найдем, к примеру, у того же Р. Брэдбери ("Здесь могут водиться тигры")...
  И наконец, каким-то боком примыкают сюда - в силу собственной необычности
- разнообразные планеты-механизмы ("Фактор ограничения" К. Саймака,
"Запретная зона" Р. Шекли, "Порт Каменных Бурь" Г. Альтова). Они
действительно необычны, эти планеты, особенно же, пожалуй, та, которую
придумал Р. Шекли. Обнаружив ее, земляне поначалу теряются в догадках,
никак не могут понять назначение увенчивающего ее огромного столба с
кольцом на конце. Этот столб оказывается... ключом, которым заводят
"планету-игрушку"; попробуйте-ка представить себе размеры детишек, этой
игрушкой забавляющихся?!.

  Подытожим. Не так уж, как видим, и одинок Солярис: в бескрайних просторах
фантастической Вселенной есть у него и дальние, и близкие "родственники",
есть даже и "старшая сестра"... Так, впрочем, очень часто случается в
фантастике: у самой заманчиво оригинальной идеи вдруг обнаруживаются
разнообразнейшие соответствия и параллели!
  А свидетельствует это лишний раз вот о чем.
  Фантастика - прежде всего литература. Художественная литература. И сколь
бы важную роль ни играли в ней научно-технические идеи, главный секрет
обаяния лучших ее произведений в другом. В их художественной
полнокровности.
  Ведь и "Солярис" Лема завораживает нас отнюдь не подробнейшими
обоснованиями самой возможности существования разумного океана, хотя и
они, эти обоснования, безусловно, для нас интересны. Роман Лема берет
другим. Трудные пути человечества к звездам, встреча с Неизвестным на этих
путях, проблематичность взаимопознаваемости участников Контакта, наконец,
поведение и судьбы людей, уносящих к звездам весь свои земной "багаж", -
ведь именно это привлекает нас в первую очередь в "Солярисе", не так ли?!


  Кто первым сказал слово "робот"?

  Робот... С каждым годом все увереннее оперируем мы этим словом. Оно еще
отсутствовало во втором издании БСЭ (соответствующий том был подписан к
печати в сентябре 1955 года), но, как и следовало ожидать, вызвало
подробную статью в новом, третьем ее издании (т. 22, 1975).
  Ну а само это слово - кто все-таки его придумал?
  Впрочем, не будем мудрить: установить истину несложно, хотя бы при помощи
той же БСЭ. В общепринятом ныне смысле это слово впервые прозвучало в
пьесе чешского писателя Карела Чапека "R. U. R.", написанной в 1920 году.
  Однако назвать пьесу Чапека - это только половина ответа. Вот что
рассказывает (и весьма колоритно!) сам писатель:
  "...В один прекрасный момент... автору пришел в голову сюжет... пьесы. И
пока железо было горячо, он прибежал с новой идеей к своему брату Иозефу,
художнику, который в это время стоял у мольберта и размахивал кистью так,
что холст под ней трещал.
  - Эй, Иозеф, - начал автор, - у меня вроде бы появилась идея пьесы.
  - Какой? - пробурчал художник (он в полном смысле слова бурчал, потому
что вторая кисточка была у него во рту). Автор изложил сюжет так коротко,
как только мог.
  - Ну так пиши, - проронил художник, даже не вынимая изо рта кисти и не
прекращая грунтовать холст. Это было просто оскорбительное равнодушие.
  - Но я не знаю, - сказал автор, - как мне этих искусственных рабочих
назвать. Я бы назвал их лаборжи, но мне кажется, что это слишком книжно.
  - Так назови их роботами, - пробормотал художник, не выпуская изо рта
кисточки и продолжая грунтовать..."
Так с легкой руки Иозефа Чапека и вошло в мировую литературу новое слово,
означающее, по характеристике Бернарда Шоу, "существо, лишенное
оригинальности и инициативы, которое должно делать то, что ему прикажут..."


  "Клянусь святым Айзеком!.."

  "Разумеется, кристаллийцы не единственная во Вселенной форма
кристаллической жизни. Подобные им существа давно известны землянам. В
этой области особую ценность представляют исследования Владимира Савченко.
Благодаря его работам было доказано, что тела, которые раньше принимали за
ракеты неизвестного нам образца, на самом деле являются живыми
организмами, обладающими разумом..."
Отнюдь не из критической монографии (на тему "Облик инопланетян в
фантастике") взяты приведенные нами строки: на советского фантаста
ссылается в своем рассказе "Планета иллюзии" другой фантаст - японец
Фудзио Исихара...
  Что ж, вполне естественно: фантасты не могут не читать произведений друг
друга. И право же, приятно, что они при этом охотно воздают должное
интересным идеям своих коллег.
  Пожалуй, из наших современников более всего повезло в этом плане Айзеку
Азимову, имя которого и фигурирует в названии.
  Но кто, где и почему причисляет американского фантаста к лику святых?
  Чтобы ответить на вопрос, нам придется заглянуть в повесть Фрица Лейбера
"Серебряные яйцеглавы".
  "- Как тебе известно, Первый закон робототехники запрещает роботу
причинять вред человеку, но, клянусь святым Айзеком, Гомер Дос-Пассос под
это определение никак не подходит..."
В этой тираде темпераментного робота-писателя Зейна Горта, одного из
центральных героев повести, налицо и разгадка столь благоговейного
отношения к Азимову. Тому причиной - созданный им "древний
научно-фантастический эпос, с такой точностью и таким сочувствием
живописавший развитие роботов и их психологии", и, конечно же, его
знаменитые "законы робототехники".
  К слову сказать, в ходу у Зейна Горта и другие "святые" - Жюль, Герберт,
Карел, Рэй, Станислав, Норберт; вероятно, нет нужды расшифровывать, кто
они, эти реально существовавшие (и существующие) люди, много сделавшие для
развития фантастики, для утверждения в ней темы роботов и, наконец, для
реального становления кибернетики.
  Что же до Айзека Азимова... В качестве революционера писатель предстает
(в облике, очевидно, далекого своего потомка) в рассказе Гарри Гаррисона
"Безработный робот":
  "...Шофер пошарил за приборной доской и вытащил тонкую пластиковую
брошюрку. Он протянул ее Джону, и тот быстро прочел заглавие: "Роботы-рабы
мировой экономической системы". Автор - Филпот Азимов-второй.
  - Если у вас найдут эту штуку, вам крышка. Спрячьте-ка се за изоляцию
вашего генератора: если вас схватят, вы успеете ее сжечь. Прочтите, когда
рядом никого не будет. И узнаете... что роботы не единственные, кого
считали гражданами второго сорта. Было время, когда люди обходились с
другими людьми так, как теперь обходятся с роботами..."
Реальный А. Азимов-"первый" и впрямь немало сделал для того, чтобы из
загадочных, грозно непостижимых созданий всемогущие роботы будущего
превратились для нас в некое подобие человека.
  Следует заметить тем не менее, что порою Азимову изрядно-таки "достается"
от собратьев по перу и их героев. Но происходит это обычно в тех
произведениях, где так или иначе обыгрываются узаконившиеся в фантастике
азимовские "законы робототехники".
  "- Это все легенды. Законы эти вымышленные. Так же, как вымышлен
фантастами и сам Азимов..." - утверждает, к примеру, персонаж рассказа
Светозара Златарова "Случай "Протей".
  Злополучные "роботы известной фирмы "Азим", действующие по жесткой, раз и
навсегда строго определенной логической схеме", фигурируют в повести
советского фантаста Давида Константиновского "Ошибка создателя".
  Наконец, агрессивно настроен и герой рассказа "Конфликт между законами"
француза Клода Шейнисов. Раздосадованный "тупостью" робота, во всем
следующего вложенной в него программе, он заклинает этого последнего:
"Брось свою дурацкую логику! Перестань, наконец, понимать все буквально!
Ух, добраться бы мне до этого Азимова!" И естественно, робот, побуждаемый
любовью к точности, вынужден "вступиться" за духовного своего отца:
"Добраться до Азимова невозможно. Он умер двести двадцать семь лет
назад..."
Впрочем, слово "достается" не случайно взято нами в кавычки. Уважительное
отношение к Азимову, несомненно, просвечивает и в приведенных примерах.
  Еще более явственно оно в рассказе "Елка для всех" болгарина Васила
Димитрова.
  Доктор Сьюзен Келвин - знаменитая героиня азимовского цикла "Я, робот" -
встречает с суперинтеллектуальными позитронными роботами новый, 2063 год.
Уже заказана и привезена елка, и игрушки уже развешаны на ней "снизу вверх
в уменьшающейся арифметической прогрессии". И вдруг является в эту
компанию добрый Дед Мороз, который за правильные ответы вручает одному из
роботов миниатюрную модель расширяющейся Вселенной, другому -
искусственного морского змея с бассейном, третьему - модель
субзвездолета... Большие роговые очки скрывают у Деда Мороза почти треть
лица, и все-таки... Сьюзен узнает его: это писатель Азимов-сам,
собственной персоной! - пришел к потомкам своих литературных питомцев,
чтобы поздравить их с Новым годом...


  Зов иных миров

  Издревле глядели в небо обитатели Земли. Что они видели там? Бесконечную
россыпь далеких мерцающих огоньков? Да, но не только это.
  Еще Лукреций, знаменитый римский философ-эпикуреец, за добрую сотню лет
до нашей эры утверждал, что "наш видимый мир не является единственным и мы
должны верить, что в пространстве существуют другие земли, другие существа
и другие люди".
  Живыми существами населяли звезды, планеты и Луну древние египтяне.
Древние китайцы полагали, что их предки появились на Земле, упав с Луны. А
пришествие с неба всевозможных богов и родоначальников? Не счесть подобных
легенд у самых разных народов!
  Уже в древности предпринимались и попытки вычислить "процент обитаемости"
Вселенной.
  Сицилианец Петроний Химера утверждал, к примеру, что существует 183
населенных мира. Весь мир образует треугольник, полагал он, и на каждой
стороне этой невообразимо огромной геометрической фигуры размещается по 60
миров. Да еще три мира - в ее углах!..
  А в 1837 году (всего-то полтора столетия назад!) англичанин Томас Дик
ухитрился подсчитать даже число разумных обитателей Солнечной системы -
Земли с Луною, планет, их спутников и, наконец, самого Солнца. Цифра у
него получилась, прямо скажем, немалая:
  703079774404000 разумян! Из них подавляющая часть - 681 триллион 184
миллиарда - приходилась на Солнце. За основу подсчетов Томас Дик принял
тогдашнюю заселенность Англии. При этом на самой Земле у него
расположилось лишь 800 миллионов...
  В наш скептический XX век мы стали много строже в своих прогнозах. Да и
как не поостепениться - даже в фантастике, даже в самых безудержных,
самых, казалось бы, безоглядных выдумках, - если, скажем, на Венере (где у
Томаса Дика размещалось - ни много ни мало - 53,3 миллиарда обитателей!),
по современным научным данным, температура на поверхности - до пятисот
градусов выше нуля...
  Но тем не менее и в нас жив зов иных миров - древняя, как мир, как
человечество, мечта о братьях по Разуму, о сестрах Земли - цветущих и
населенных планетах иных солнц.
  Яркое выражение нашла эта мечта не только в литературе, но и в
фантастической живописи, широко распространившейся ныне, почти немыслимой
как самостоятельный жанр еще каких-нибудь четверть века назад.
  Да, конечно, отдельные картины - или даже циклы картин - посвящались "его
величеству Космосу" и художниками прошлого.
  Самому мне, к примеру, запала в память картина, встретившаяся когда-то на
обложке старого журнала. Огромным холодным шаром нависал над зыбкой
твердью малой планетки величественный Сатурн, озаряемый странным сиянием
могучего разнополосного кольца... Наткнувшись позже еще раз на тот журнал
(им оказался номер сойкинского "Природа и люди" начала века), я запомнил
из редакционного объяснения, что репродукция изображает ночь на Мимасе -
ближайшем (по научным данным того времени) спутнике Сатурна, а принадлежит
эта картина кисти ученого аббата Моро, художника-астронома, постаравшегося
учесть и относительные размеры Сатурна, и наклон его кольца, и положение
тени, - все это было скрупулезно рассчитано им теоретически...
  Были и другие картины. Целая подборка космических пейзажей ("Вид Земли с
Луны", "Марс с его лунами", Венера, Меркурий, Юпитер, тот же Сатурн и даже
"Пейзаж планеты другой системы, освещенной четырьмя солнцами и четырьмя
лунами") приведена во втором выпуске ставших ныне библиографической
редкостью "Межпланетных сообщений" Н. А. Рынина (1928). Однако в то время
подобные публикации интересовали, по-видимому, лишь узкий круг
энтузиастов, самозабвенно занимавшихся проблемами межпланетных сообщений.
  Сейчас, когда сами эти проблемы по-новому высвечены современной наукой (и
уже не только наукой, но и практикой!), по-новому воспринимается и
космическая живопись. Со страниц специальных изданий она проникла в самые
популярные, самые общедоступные, такие как, скажем, журнал "Огонек". В
течение многих лет репродукции полотен художников-фантастов публикуются из
номера в номер в "Технике-молодежи". У космической живописи есть уже и
свои признанные лидеры, она демонстрируется ныне на конгрессах ученых и в
выставочных залах, вызывая всякий раз интерес у самой разнообразной и
широкой аудитории.
  Уже не игру холодного ума, увлекшегося магией астрономических вычислений,
а прежде всего эмоциональное начало ищем и находим мы в фантастических
экскурсах наших живописцев.
  И тут хотелось бы особо сказать о картинах сочинского художника Георгия
Курнина.
  В отличие от полотен большинства его собратьев по жанру на них нет земной
техники - пусть даже техники отдаленнейшего будущего. Почти не встречаются
на них и сами земляне. Полотна Курнина - это именно пейзажи. Ландшафты
далеких миров, живущие в воображении художника, выплеснутые на холст и,
возможно, - а почему бы и нет?! - взаправду поджидающие где-нибудь в
безвестном далеком далеке, когда же наконец их увидят воочию
звездопроходцы - наши праправнуки.
  А что, разве так уж исключена возможность будущей переделки климата той
самой Венеры, где сейчас под плюс пятьсот? И ни за что не примет
растительность, занесенная землянами на укрощенную планету, вот такой, как
на картине Курнина, необычайный вид - способность к самосвечению,
спиралевидные безлистые ветви, свертывающиеся с приближением бури?
  Разве никогда не бывать посланцам Земли свидетелями рождения новой
планеты, на которой уже проглядывают кое-где скальные образования, правда,
в любой момент могущие погрузиться в раскаленную магму?
  И не встречать чужезвездных ночей, чей мрак развеян светом не одной, как
на Земле, а сразу трех лун?
  И во всех своих космических странствиях так и не найти инопланетную
жизнь, пусть даже в облике гигантских насекомых?
  Право, не хотелось бы иметь дела с человеком, который на все эти вопросы
ответит безоговорочно отрицающим "да": слишком скучен должен быть мир
будущего в глазах столь закоренелого скептика...
  Скептикам противопоказано многое, в том числе и картины Георгия Курнина,
яркий, взволнованный мир этих полотен, о котором так отозвался, впервые
представляя художника широкому читателю, летчик-космонавт В. И.
Севастьянов: "Человек, прилетевший на неизведанную планету, о которой
столько мечталось, поначалу будет жадно осматриваться. Георгий Иванович
очень точно передает настроение этих волнующих первых минут..."
Видимо, именно эта взволнованность и яркость полотен Г. Курнина побудила
жюри международного конкурса "Мир 2000 года" присудить художнику первую
премию. А ведь в конкурсе участвовало 1400 живописцев из разных стран,
представлено было свыше 4000 работ.
  Первые свои космические картины Курнин написал еще в середине
пятидесятых, когда человечество только готовилось к штурму космоса. Как
пришел художник к этой теме?
  - В нашей домашней библиотеке, - вспоминал Георгий Иванович, - было очень
много сказок, их любила вся наша семья. А для меня они были как бы второй
реальностью: я нисколько не сомневался, что все, о чем рассказывалось,
происходило на самом деле... Потому, наверно, встретившись в юности с
книгами гениального Жюля Верна, я сразу увлекся фантастической литературой
и с упоением читал все, что мог достать... Живопись, фантастика, музыка
стали главными увлечениями моей жизни. Вполне логично и естественно, что
свое творчество я посвятил космосу. Я стоял перед этой темой, как стоит
путешественник перед Терра Инкогнита - Страной Неизведанной. Меня
неодолимо влекло как можно скорее начать путешествие в эту таинственную
страну, но в то же время я хорошо понимал: нужна большая подготовка, чтобы
сделать даже первый шаг... В основном нужн