ы
вообще полезли сюда? Разве не самонадеянность воображать, что можно
расселить людей или существа, похожие на людей, по всей Галактике? Еще
больше спеси надо, чтобы и впрямь взяться за подобное предприятие --
двигаться от планеты к планете и создавать людей, создавать
применительно к любому окружению, какое встретится...

-- Может, это и спесь,-- произнес Шавье.-- Но ведь наш корабль -- один
из многих сотен в одном только секторе Галактики, так что сомнительно,
чтобы именно за нами боги записали особые грехи.-- Он улыбнулся.-- А уж
если записали, то могли хоть бы оставить нам ультрафон, чтобы Совет по
освоению услышал о нашей судьбе. Кроме того, Пол, мы вовсе не создаем
людей. Мы приспосабливаем их, притом исключительно к планетам земного
типа. У нас хватает здравого смысла -- смирения, если хотите,--
понимать, что мы не в силах приспособить человека к планетам типа
Юпитера или к жизни на поверхности звезд, например, на самой Тау Кита...

-- И тем не менее мы здесь,-- перебил ла Вентура мрачно.-- И никуда
отсюда не денемся. Фил сказал мне, что в термокамерах не уцелело ни
одного эмбриона, значит, создать здесь жизнь по обычной схеме мы и то не
можем. Нас закинуло в мертвый мир, а мы еще тщимся к нему
приспособиться. Интересно, что намерены пантропологи сотворить с нашими
непокорными телесами -- приспособить к ним плавники?

-- Нет,-- спокойно ответил Шавье.-- Вам, Пол, и мне, и всем остальным
придется умереть. Пантропология не в состоянии воздействовать на
взрослый организм, он определен вам таким, какой он есть от рождения.
Попытка переустроить его лишь искалечила бы вас. Пантропология имеет
дело с генами, с механизмом передачи наследственности. Мы не можем
придать вам плавники, как не можем предоставить вам запасной мозг.
Вероятно, мы сумеем заселить этот мир людьми, только сами не доживем до
того, чтобы убедиться в этом.

Пилот задумался, чувствуя, как под ложечкой медленно заворочалось что-то
скользкое и холодное.

-- И сколько вы нам еще отмерили? -- осведомился он в конце концов.

-- Как знать? Быть может, месяц...

Переборка, что отделяла их от других отсеков корабля, разомкнулась, впустив
сырой соленый воздух, густой от углекислого газа. Пятная пол грязью,
вошел Филип Штрасфогель, офицер связи. Как и ла Вентура, он остался
сейчас не у дел, и это тяготило его. Природа не наградила Штрасфогеля
склонностью к самоанализу, и теперь, когда его драгоценный ультрафон
вышел из строя и не отвечал более на прикосновения его чутких рук, он
оказался во власти собственных мыслей, а они не отличались
разнообразием. Только поручения Шавье не давали связисту растечься
студнем и впасть в окончательное уныние.

Он расстегнул и снял с себя матерчатый пояс, в кармашках которого, как
патроны, торчали пластмассовые бутылочки.

-- Вот вам новые пробы, док,-- сказал он.-- Все то же самое, вода да
слякоть. В ботинках у меня настоящий плывун. Выяснили что-нибудь?

-- Многое, Фил. Спасибо. Остальные далеко?

Штрасфогель высунул голову наружу и крикнул. Над морями грязи зазвенели
другие голоса. Через несколько минут в пантропологическом отсеке
собрались все уцелевшие после крушения: Солтонстол, старший помощник
Шавье, румяный и моложавый, заведомо согласный на любой эксперимент,
пусть даже со смертельным исходом; Юнис Вагнер -- за ее невыразительной
внешностью скрывались знания и опыт единственного в экипаже эколога;
Элефтериос Венесуэлос, немногословный представитель Совета по освоению,
и Джоан Хит, гардемарин -- это звание было теперь таким же
бессмысленным, как корабельные должности ла Вентуры и Штрасфогеля, но
светлые волосы Джоан и ее стройная, обманчиво инфантильная фигурка в
глазах пилота сверкали ярче, чем Тау Кита, а после катастрофы, пожалуй,
ярче самого земного Солнца.

Пятеpо мужчин и две женщины -- на всю планету, где и шагу не сделать
иначе, чем по колено, если не по пояс в воде.

Они тихо вошли друг за другом и застыли, кто прислонившись к стенке в
углу, кто присев на краю стола. Джоан Хит подошла к ла Вентуре и встала
с ним рядом. Они не взглянули друг на друга, но ее плечо коснулось
его плеча, и все сразу сделалось не так скверно, как только что
казалось.

Молчание нарушил Венесуэлос:

-- Каков же ваш приговор, доктор Шавье?

-- Планета отнюдь не мертва,-- ответил тот.-- Жизнь есть и в морской, и
в пресной воде. Что касается животного царства, эволюция здесь, видимо,
остановилась на ракообразных. Самый развитый вид, обнаруженный в одном
из ручейков, напоминает крошечных лангустов, но этот вид как будто не
слишком распространен. Зато в озерцах и лужах полным-полно других
многоклеточных низших отрядов, вплоть до коловраток, включая один
панцирный вид наподобие земных Floscularidae. Кроме того, здесь
удивительное многообразие простейших -- господствующий реснитчатый тип
напоминает Paramoecium плюс различные корненожки, вполне естественные в
такой обстановке жгутиковые и даже фосфоресцирующие виды, чего я никак
не ожидал увидеть в несоленой воде. Что касается растений, то здесь
распространены как простые сине-зеленые водоросли, так и намного более
сложные таллофиты -- но, конечно, ни один из местных видов не способен
жить вне воды.

-- В море почти то же самое,-- добавила Юнис.-- Я обнаружила там довольно
крупных низших многоклеточных -- медуз и так далее -- и ракообразных
величиной почти с омара. Вполне нормальное явление: виды, обитающие в
соленой воде, достигают больших размеров, чем те, что водятся в пресной.
Ну, и еще обычные колонии планктона и микропланктона...

-- Короче говоря,-- подвел итог Шавье,-- если не бояться трудностей, то
выжить здесь можно...

-- Позвольте,-- вмешался ла Вентура.-- Вы же сами только что заявили
мне, что мы не выживем ни при каких обстоятельствах. И вы имели в виду
именно нас семерых, а не генетических потомков человечества -- ведь
термокамер и банка зародышевых клеток более не существует. Как прика...

-- Да, разумеется, банка больше нет. Но, Пол, мы можем использовать свои
собственные клетки. Сейчас я перейду к этому.-- Шавье обернулся к своему
помощнику.-- Мартин, как вы думаете, не избрать ли нам море? Когда-то,
давным давно, мы вышли из моря на сушу. Быть может, здесь, на планете
Гидрот, мы со временем дерзнем на это опять?..

-- Не выйдет,-- тотчас откликнулся Солтонстол.-- Идея мне нравится, но
если посмотреть на проблему объективно, словно бы мы лично тут вовсе не
замешаны, то на возрождение из пены я не поставил бы и гроша. В море
борьба за существование будет слишком остра, конкуренция со стороны
других видов -- слишком упорна. Сеять жизнь в море -- самое последнее,
за что стоило бы здесь браться. Колонисты и оглянуться не успеют, как их
попросту сожрут...

-- Как же так? -- не унимался ла Вентура. Предчувствие смерти вновь
шевельнулось где-то внутри и с ним стало еще труднее справиться.

-- Юнис, среди морских кишечнополостных есть хищники, вроде
португальских корабликов?

Эколог молча кивнула.

-- Вот вам и ответ, Пол,-- сказал Солтонстол.-- Море отпадает. Придется
довольствоваться пресной водой, где нет столь грозных врагов, зато много
больше всевозможных убежищ.

-- Мы что, не в силах справиться с медузами? -- спросил ла Вентура,
судорожно сглотнув.

-- Не в силах, Пол,-- ответил Шавье.-- Во всяком случае, не с такими
опасными. Пантропологи -- еще не боги. Они берут зародышевые клетки --
в данном случае ваши собственные, коль скоро банк не пережил
катастрофы,-- и видоизменяют их генетически с таким расчетом, чтобы
существа, которые разовьются из них, приспособились к данному окружению.
Существа эти будут человекоподобными и разумными. Как правило, они
сохраняют и некоторые черты личности донора: ведь изменения касаются в
основном строения тела, а не мозга -- мозг у дочернего индивидуума
развивается почти по исходной программе.

Но мы не можем передать колонистам свою память. Человек, возрожденный в
новой среде, поначалу беспомощнее ребенка. Он не знает своей истории, не
ведает техники, у него нет ни опыта, ни даже языка. В нормальных
условиях, например, при освоении Теллуры, группа сеятелей, прежде, чем
покинуть планету, дает своим питомцам хотя бы начальные знания,-- но мы,
увы, не доживем до поры, когда у наших питомцев возникнет потребность в
знаниях. Мы должны создать их максимально защищенными, поместить в
наиболее благоприятное окружение и надеяться, что по крайней мере
некоторые из них выживут, учась на собственных ошибках.

Пилот задумался, но так и не нашел ничего в противовес мысли, что смерть
надвигается все ближе и неотвратимее с каждой пролетевшей секундой.
Джоан Хит придвинулась к нему чуть теснее.

-- Стало быть, одно из созданных нами существ сохранит определенное
сходство со мной, но обо мне помнить не будет, так?

-- Именно так. В данной ситуации мы, вероятно, сделаем колонистов
гаплоидными, так что некоторые из них, а быть может и многие, получат
наследственность, восходящую лично к вам. Может статься, сохранятся даже
остатки индивидуальности -- пантропология дала нам кое-какие доводы в
поддержке взглядов старика Юнга относительно наследственной памяти. Но
как сознающие себя личности мы умрем, Пол. Этого не избежать. После нас
останутся люди, которые будут вести себя, как мы, думать и чувствовать,
как мы, но которые и понятия не будут иметь ни о ла Вентуре, ни о
докторе Шавье, ни о Джоан Хит, ни о Земле...

Больше пилот ничего не сказал. Во рту у него словно бы застыл какой-то
отвратительный привкус.

-- Что вы порекомендуете нам, Мартин, в качестве модели?

Солтонстол в задумчивости потер переносицу.

-- Конечности, я думаю, перепончатые. Большие пальцы на руках и ногах
удлиненные, с когтями, чтобы успешнее обороняться от врагов на первых
порах. Ушные раковины меньше, а барабанные перепонки толще, чем у нас, и
ближе к отверстию наружного слухового прохода. Придется, видимо,
изменить всю систему водно-солевого обмена: клубочковые почки смогут
функционировать в пресной воде, однако жизнь в погруженном состоянии
будет означать, что осмотическое давление внутри окажется выше, чем
снаружи, и почкам придется постоянно выполнять роль насоса. При таких
обстоятельствах антидиуретическую функцию гипофиза надо практически
свести к нулю.

-- А что с дыханием?

-- Предлагаю легкие в виде книжки, как у пауков; можно снабдить их
межреберными дыхальцами. Такие легкие способны перейти к атмосферному
дыханию, если колонисты решат когда-нибудь выйти из воды. На этот
случай, думаю, следует сохранить полость носа, отделив ее от гортани
мембраной из клеток, которые снабжались бы кислородом преимущественно за
счет прямого орошения, а не по сосудам. Достаточно будет нашим потомкам
выйти из воды хотя бы на время -- и мембрана начнет атрофироваться.
Два-три поколения колонисты проживут как земноводные, а потом в один
прекрасный день обнаружат, что могут дышать через гортань, как мы.

-- Остроумно,-- заметил Шавье.

-- Вношу также предложение, доктор Шавье, наделить их способностью к
спорообразованию. Как все водные животные, наши наследники смогут жить
очень долго, а новые поколения должны появляться не реже чем через шесть
недель, чтобы их не успевали истреблять неопытными и неумелыми.
Возникает противоречие, и чтобы преодолеть его, нужны ежегодные и
довольно продолжительные разрывы жизненного цикла. Иначе колонисты
столкнутся с проблемой перенаселения задолго до того, как накопят
знания, достаточные, чтобы с ней справиться.

-- И вообще лучше, чтобы они зимовали внутри добротной крепкой
оболочки,-- поддержала пантрополога Юнис Вагнер.-- Спорообразование --
решение вполне очевидное. Недаром этим свойством наделены многие другие
микроскопические существа.

-- Микроскопические? -- переспросил Штрасфогель, не веря своим ушам.

-- Конечно,-- усмехнувшись ответил Шавье.-- Уж не прикажете ли уместить
человека шести футов pостом в луже двух футов в поперечнике? Но тут встает
вопрос. Наши потомки неизбежно вступят в упорную борьбу с коловратками,
а иные представители этого племени не так уж и микроскопичны. Коль на то
пошло, даже отдельные типы простейших видны невооруженным глазом, пусть
смутно и только на темном фоне, но видны. Думаю, что колонист должен в
среднем иметь рост не менее 250 микрон. Не лишайте их, Маpтин, шансов
выкарабкаться...

-- Я полагал сделать их вдвое большими.

-- Тогда они будут самыми крупными в окружающем животном мире,-- указала
Юнис Вагнер,-- и никогда ничему не научатся. Кроме того, если они по
росту окажутся близкими к коловраткам, у них появится стимул сразиться с
панцирными видами за домики-панцири и приспособить эти домики под жилье.

-- Ну что ж, приступим,-- кивнул Шавье.-- Пока мы колдуем над генами,
остальные могут коллективно поразмыслить над посланием, которое мы
оставим будущим людям. Можно прибегнуть к микрозаписи на нержавеющих
металлических листочках такого размера, чтобы колонисты поднимали их без
труда. Мы расскажем им в самых простых выражениях, что случилось, и
намекнем, что вселенная отнюдь не исчерпывается одной-двумя лужами.
Придет день, и они разгадают наш намек.

-- Еще вопрос,-- вмешалась Юнис.-- Надо ли сообщить им, что они по
сравнению с нами микроскопичны? Я бы этого делать не стала. Это навяжет
им, по крайней мере в ранней их истории, легенды о богах и демонах,
легенды, без которых можно и обойтись...

-- Нет, Юнис, мы ничего не скроем,-- сказал Шавье, и по тону его голоса
ла Вентура понял, что доктор взял на себя обязанности начальника
экспедиции.-- Созданные нами существа по крови останутся людьми и рано
или поздно завоюют право вернуться в общество человеческих цивилизаций.
Они не игрушечные созданьица, которых надо навеки оградить от правды в
пресноводной колыбельке.

-- К тому же,-- заметил Солтонстол,-- они просто не сумеют расшифровать
наши записи на заре своей истории. Сначала они должны будут разработать
собственную письменность, и мы при всем желании не в силах оставить им
никакого розеттского камня, никакого ключа к расшифровке. К тому
времени, когда они прочитают правду, они окажутся подготовлены к ней.

-- Одобряю ваше решение официально,-- неожиданно вставил Венесуэлос. И
дискуссия окончилась.

Да, по существу, и говорить было больше не о чем. Все они с готовностью
отдали клетки, нужные пантропологам. Конфиденциально ла Вентура и Джоан
Хит просили Шавье разрешить им внести свой вклад сообща; но ученый
ответил, что микроскопические люди непременно должны быть гаплоидными,
иначе нельзя построить миниатюрную клеточную структуру с ядрами столь
же мелкими, как у земных риккетсий, и потому каждый донор должен отдать
свои клетки индивидуально -- зиготам на планете Гидрот места нет. Так
что судьба лишила их даже последнего зыбкого утешения: детей у них не
будет и после смерти.

Они помогли, как сумели, составить текст послания, которое предстояло
перенести на металлические листки. Мало-помалу они начали ощущать голод
-- морские ракообразные, единственные на планете существа, достаточно
крупные для того, чтобы служить людям пищей, водились в слишком глубоких
и холодных водах и у берега попадались редко.

Ла Вентура навел порядок в рубке -- занятие совершенно бессмысленное,
однако многолетняя привычка требовала к себе уважения. В то же время
уборка, неясно почему, слегка смягчала остроту раздумий о неизбежном. Но
когда с уборкой было покончено, ему осталось лишь сидеть на краю
скального выступа, наблюдая за красноватым диском Тау Кита, спускающимся
к горизонту, и швыряя камушки в ближайшее озерцо.

Подошла Джоан Хит, молча села рядом. Он взял ее за руку. Блеск красного
солнца уже почти угас и они вместе следили за тем, как оно исчезает из
виду. И ла Вентура все-таки задал себе скорбный вопрос: какая же из
безымянных луж станет его Летой?

Он, конечно, так и не узнал ответа на свой вопрос. Никто из них не
узнал.


<Курсив>В дальнем углу Галактики горит пурпурная звездочка Тау Кита, и вокруг
нее бесконечно вращается сырой мирок по имени Гидрот. Многие месяцы его
единственный крошечный материк был укутан снегом, а усеявшие скудную
сушу пруды и озера скованы ледовой броней. Но постепенно багровое солнце
поднималось в небе планеты все выше и выше; снега сбежали потоками в
океан, а лед на прудах и озерах отступил к берегам...<>

Этап первый

1

Первое, что проникло в сознание спящего Лавона, был тихий прерывистый
скребущий звук. Затем по телу начало расползаться беспокойное ощущение,
словно мир -- и Лавон вместе с ним -- закачался на качелях. Он
пошевелился, не раскрывая глаз. За время сна обмен веществ замедлился
настолько, что качели не могли победить апатию и оцепенение. Но стоило
ему шевельнуться, как звук и покачивание стали еще настойчивее.

Прошли, казалось, многие дни, прежде чем туман, застилавший его мозг,
рассеялся, но какая бы причина ни вызвала волнение, оно не прекращалось.
Лавон со стоном приоткрыл веки и взмахнул перепончатой рукой. По
фосфоресцирующему следу, который оставили пальцы при движении, он мог
судить, что гладкая янтарного цвета сферическая оболочка его каморки
пока не повреждена. Он попытался разглядеть хоть что-нибудь сквозь
оболочку, но снаружи лежала тьма и только тьма. Так и следовало ожидать:
обыкновенная вода -- не то что жидкость внутри споры, в воде не
вызовешь свечения, как упорно ее ни тряси.

Что-то извне покачнуло спору опять с тем же, что и прежде, шелестящим
скрежетом. "Наверное, какая-нибудь упрямая диатомея,-- лениво подумал
Лавон,-- старается, глупая, пролезть сквозь препятствие вместо того,
чтобы обойти его". Или ранний хищник, который жаждет отведать плоти,
прячущейся внутри споры. Ну и пусть,-- Лавон не испытывал никакого
желания расставаться с укрытием в такую пору. Жидкость, в которой он
спал долгие месяцы, поддерживала физические потребности тела, замедляя
умственные процессы. Вскроешь спору -- и придется сразу же возобновить
дыхание и поиски пищи, а судя по непроглядной тьме снаружи, там еще
такая ранняя весна, что об этом страшно и подумать.

Он рефлекторно сжал и разжал пальцы и залюбовался зеленоватыми
полукольцами, побежавшими к изогнутым стенкам споры и обратно. До чего
же уютно здесь, в янтарном шарике, где можно выждать, пока глубины не
озарятся теплом и светом! Сейчас на небе еще, наверное, держится лед, и
нигде не найдешь еды. Не то чтобы ее когда-нибудь бывало вдоволь -- с
первыми же струйками теплой воды прожорливые коловратки проснутся
тоже...

Коловратки! Вот оно что! Был разработан план, как выселить их из жилищ.
Память вернулась вдруг в полном объеме. Словно пытаясь помочь ей, спора
качнулась снова. Вероятно, кто-то из союзников старается до него
добудиться; хищники никогда не спускаются на дно в такую рань. Он сам
поручил побудку семейству Пара,-- и вот, видно, время пришло: вокруг
именно так темно и так холодно, как и намечалось по плану...

Поборов себя, Лавон распрямился и изо всех сил уперся ногами и спиной в
стенки своей янтарной тюрьмы. С негромким, но отчетливым треском по
прозрачной оболочке побежала сетка узких трещин.

Затем спора распалась на множество хрупких осколков, и он содрогнулся,
окунувшись в ледяную воду. Более теплая жидкость, наполнявшая его зимнюю
келью, растворилась в этой воде легким переливчатым облачком. Облачко
успело высветить мглу недолгим блеском, и он заметил невдалеке знакомый
контур -- прозрачный бесцветный цилиндр, напоминающий туфельку, с
множеством пузырьков и спиральных канавок внутри, а в длину почти равный
росту самого Лавона. Поверхность цилиндра была опушена изящными, мягко
вибрирующими волосками, утолщенными у основания.

Свет померк. Цилиндр оставался безмолвным: он выжидал, чтобы Лавон
прокашлялся, очистил легкие от остатков споровой жидкости и заполнил их
игристой студеной водой.

-- Пара? -- спросил Лавон наконец.-- Что, уже время?

-- Уже,-- задрожали в ответ невидимые реснички ровным, лишенным
выражения тоном. Каждый отдельно взятый волосок виб