желая отказываться от каледонской одежды.
     Еда показалась мне безвкусной, но я ее проглотил и залпом выпил чашку кофе. Сегодня нельзя было опаздывать.
     Я бросил посуду в регенератор, и тут в кухню вошел Торвальд и сказал:
     - Хотел повидаться с тобой до того, как ты уйдешь. Гм... а ты выглядишь почти как один из нас в этом одеянии. Надеюсь, оно тебя не слишком смущает?
     Я ухитрился изобразить вялую усмешку.
     - Что стряслось?
     - Я только хотел сказать, что если ты все-таки еще думаешь о том, чтобы взять всю вину на себя, это приведет только к тому, что "псипы" закроют Центр, а потом учинят тебе допрос с пристрастием, дабы выяснить, кого еще из нас они могут обвинить. На самом деле я хочу, чтобы ты понял: помочь нам ты ничем не можешь. Нужно просто держаться и ничего им не говорить.
     Я кивнул. Собственно, я уже и сам так думал. Торвальд пожелал мне удачи, и я отправился на заседание Совета.
     Забравшись в кабину трекера, я вдруг вспомнил, что еще не читал и не слышал никаких новостей, и подумал о том, что сегодняшнее заседание крайне важно в свете того, что случилось ночью. Почти наверняка в новостях могло появиться какое-то сообщение, касавшееся меня. Я включил новостной канал - и обнаружил, что он не работает. Сначала я решил, что произошла какая-то поломка приемника, но на всех других каналах он исправно работал. Я снова переключился на новостной канал. На экранчике появилось короткое сообщение:

     ХРИСТИАНСКИЙ КАПИТАЛИСТ СООБЩАЕТ
     ЛИЦЕНЗИРОВАННАЯ НОВОСТНАЯ МОНОПОЛИЯ
     СОЖАЛЕЕМ О НЕОБХОДИМОСТИ
     ВЫНУЖДЕННОГО ПЕРЕРЫВА

     ХВАЛИТЕ ГОСПОДА
     БЛАГОДАРИТЕ ЕЮ
     ДУМАЙТЕ РАЦИОНАЛЬНО
     БУДЬТЕ СВОБОДНЫ

     Не говорил ли мне Аймерик о том, что еще в пору его детства последние четыре фразы непременно употреблялись в конце всех общих объявлений? Быть может, эта старая стандартная форма до сих пор использовалась при чем-то настолько необычном, как это объявление о временном перерыве в передаче новостного канала?
     Я открыл шторки на окнах, чтобы посмотреть, что происходит на улицах, поскольку у меня не было никакого желания переключаться на каналы под названиями "Пасторский рациональный детский час", "Классические священные рациональные тексты" или "Утренняя проповедь".
     Немного не доехав до правительственного комплекса, трекер вдруг остановился. Я с детства водил всевозможные транспортные средства и не мог припомнить ни одного подобного случая, тем более что это случилось сразу же после настолько же беспрецедентного отключения новостного канала.
     Столь же неожиданно машина поехала дальше. Когда она подъехала к правительственному комплексу, я обратил внимание на еще одну странность: здание было окружено двойным рядом невысоких черных столбиков. Поначалу я принял их за некую новую систему уличного ограждения, но не могли же их установить за ночь? Или их вырастили на месте? Потом я подумал, что это какие-то урны или еще что-то в этом роде, но в следующее мгновение заметил, как один из "столбиков" тронулся с места, и понял, что это никакие не столбики, а стоявшие двумя рядами на расстоянии в нескольких метрах друг от друга люди в тяжелой черной одежде, рассчитанной на холодную погоду. То, что кто-то стоял на улице во время утренней бури, означало единственное: случилось что-то очень и очень серьезное.
     Поэтому я не очень удивился, когда чуть позже разглядел, что эти люди вооружены всем необходимым для разгона демонстраций. Я медленно пересек линии оцепления, подъехал к парковке. Конечно, я бы предпочел отправиться куда угодно, только не сюда, но все-таки я вошел в здание правительства.
     Аймерик и Биерис уже были на месте и явно нервничали. Позади них сидел Шэн. Он молчал, но по обе стороны от него стояли навытяжку двое охранников из Посольства.
     В зале заседаний Совета больше пока никого не было, но откуда-то доносились едва слышные выкрики, эхом разлетавшиеся по пустым коридорам. Казалось, что вопит безумец из дурного сна.
     Мы все молчали. Трудно было понять, что могло произойти в самые ближайшие минуты.
     Советники появились все сразу. Сюрпризов было два: во-первых, среди советников не оказалось Кларити Питерборо, а во-вторых, среди них оказался Сальтини. Аймерик, сидевший рядом со мной, вздрогнул, а Биерис издала странный сдавленный звук. Я подумал, что их реакция отчасти была вызвана тем, что это могло означать, а отчасти - тем, что никто из нас не подозревал о том, что Сальтини действительно существует как живой человек.
     Отец Аймерика, поднявшийся на кафедру, выглядел дряхлым и постаревшим. Похоже, он всю ночь не спал и не ел.
     Когда он начал молитву, впечатление было такое, словно он сам себя заклинает и призывает к выдержке. Я уже кое-что понимал в рациональном языке и догадался, что молитва представляет собой прямой перевод. В те мгновения, когда Каррузерс-старший повышал голос и сжимал пальцами края кафедры, он говорил о понимании и взаимном согласии, и о том, что здравый смысл и компромиссы должны возобладать над применением силы. Как бы ни была неприятна такая проповедь, мне все же немного нравилось, что он позволяет себе такие эмоции - хотя бы потому, что до конца проповеди ничего не могло случиться, а еще потому, что скорее всего в рядах Совета наметилось какое-то несогласие.
     Когда Каррузерс закончил молитву, я обратил внимание на то, что одна половина советников произнесла слово "Аминь" намного громче, чем другая. Я полагал, что мы значимся первым номером в повестке дня, но Каррузерс-старший прежде всего обратился к Сальтини.
     - Теперь, когда заседание можно считать открытым, я, как Главный Рационализатор, пользуюсь своим неограниченным правом задавать вопросы. Почему охранники ПСП держат линии оцепления по всему городу в то время, как никаких гражданских беспорядков не происходит, и по какому праву они препятствуют проникновению за линии оцепления муниципальной полиции? Позвольте напомнить вам в этой связи о том, что все те требования, которые вы высказали ночью, удовлетворены.
     Сальтини развел руками. Его противная полуулыбочка сегодня была шире и довольнее, чем в тот раз, когда я видел его на экране своего интеркома.
     - Это были не просто требования, - ответил он. - Это был абсолютно конституционный запрос на осуществление определенных экстренных мер со стороны Пастората Социальных Проектов. Как вы помните, один их пунктов запроса заключался в применении по нашему усмотрению любых дополнительных мер безопасности. У нас есть причины полагать, что вспышка иррациональности, против которой мы призваны защищать правительство, церковь и все общество, распространилась и в рядах полицейских. Поскольку в данный момент мы не в состоянии точно определить, какие полицейские конкретно подвержены иррациональности мышления, мы решили, что необходимо всех их отстранить от...
     - Не важно. Ваш ответ неудовлетворителен. Видеозапись покажет, почему я считаю его неверным. Следующий вопрос.
     Первое требование, высказанное вами прошедшей ночью, заключалось в том, чтобы вы, руководя Пасторатом, при котором не существует общины, получили возможность голосовать в Совете Рационализаторов. За это время вы арестовали четверых пасторов и назначили вместо них других людей, удовлетворяющих вашим требованиям...
     - Естественно, - не переставая сладенько улыбаться, прервал Каррузерса Сальтини, - поскольку, как я уже указал, заговорщики-иррационалисты имеются в самых верхних эшелонах власти.
     - Вы арестовали даже преподобную Кларити Питерборо, относительно которой у нас была договоренность, что вы ее не тронете...
     - Аресты производились в соответствии с обвинениями в преступлениях, совершенных до заключения соглашения. А с этого момента...
     - Что же такого она ухитрилась совершить посреди ночи? - взревел Каррузерс, больше не пытаясь скрывать гнев.
     Последовала долгая тягостная пауза. Все ждали ответа. Наконец Сальтини спокойно проговорил:
     - В этом зале присутствуют шестеро иноземцев, а вопрос касается самых срочных мер...
     - Дерьмо, - презрительно проговорил Каррузерс. Казалось, он действительно запустил в Сальтини куском этого самого дерьма.
     Преподобный Сальтини привстал и сказал:
     - Может быть, проще всего уладить все эти вопросы путем голосования? Может быть, путем тайного голосования или ратификации...
     Каррузерс вздохнул.
     - У нас есть и другие вопросы. Начнем с них.
     - Вот оно. Вот теперь нам крышка, - еле слышно прошептал Аймерик.
     Мы с Биерис непонимающе уставились на него.
     - Это может означать единственное: отец не уверен в том, что соберет нужное количество голосов.
     Он обмяк в кресле и уставился в пол. Мы с Биерис переглянулись, и я понадеялся на то, что выгляжу не таким испуганным, как она.
     Каррузерс-старший и Сальтини все еще смотрели друг на друга. Наконец они медленно, почти одновременно кивнули. Дальше все пошло согласно запланированной повестке дня.
     Когда Аймерик поднялся для того, чтобы сделать очередной доклад, он показался мне на удивление спокойным. Я не мог понять, откуда у него столько сил, но он говорил ни разу не запнувшись - точно так, как говорил, когда мы репетировали презентацию материалов. На этот раз была моя очередь демонстрировать графики, а Биерис стояла рядом с экраном и указывала на определенные кривые и диаграммы по мере их появления.
     Аймерик подробно излагал план борьбы с "контактным" кризисом. Формулировки он подбирал осторожно, надеясь, что в таком виде они будут лучше восприняты Советом. Проблема здесь, конечно, была в том, что каледонцы вряд ли могли благосклонно отнестись к общепринятым антикризисным мерам, заключавшимся в значительных вложениях капитала в низовую экономику и больших правительственных займах для осуществления крупномасштабных общественных проектов.
     Долгу, который должен был образоваться в результате этого, затем предстояло рассосаться в ходе "контактного" бума, который должен наступить в самом скором времени - в особенности из-за того, что при начале бума должны были резко повыситься налоги.
     Беда была в том, что любыми формулировками было очень трудно убедить каледонцев в необходимости добровольно залезть в долги, узаконить повышение коэффициента оплаты труда и запланировать девальвацию валюты.
     В зале по мере выступления Аймерика становилось все тише и тише, а под конец впечатление было такое, что внимательно слушал его только отец.
     Наконец Аймерик сказал:
     - Я готов ответить на любые вопросы. Благодарю вас за внимание.
     Я заметил, что жилы на старческой шее Каррузерса-старшего натянулись как веревки. Они с Сальтини, который тоже напрягся, не сводили глаз друг с друга.
     Каррузерс разжал губы и был готов что-то сказать, но его опередил Сальтини.
     - Как все мы теперь воочию убедились, в заговоре, направленном на подрыв устоев нашей веры и образа жизни, участвуют государственные деятели самого высокого ранга. Я арестую вас...
     Каррузерс сдвинул брови и гневно проговорил:
     - Вам, конечно, известно о том, что, согласно традиции, существующей уже более пятнадцати веков, полицейским запрещено входить в законодательные собрания...
     Сальтини пожал плечами.
     - Проголосуем? - равнодушно осведомился он.
     С улицы донеслись звуки выстрелов - негромкие, глуховатые. Значит, пока - пока - стреляли не на поражение, а только для того, чтобы тот, в кого попали, лишился сознания.
     Наступила долгая пауза. Все затаили дыхание. Послышалось еще несколько выстрелов и топот ног людей, бегущих по коридорам.
     Каррузерс резко поднялся, рывком отшвырнул стул и сказал:
     - Позвольте напомнить вам о том, что, если девять советников покинут зал заседаний, у вас не будет кворума.
     - Отсутствие членов Совета, охваченных иррациональностью, вряд ли может служить для нас поводом к бездействию.
     В зал через первую дверь вошли двое вооруженных "псипов". Все сидели не шевелясь. Послышался оглушительный выстрел в коридоре. Все повскакали со своих мест. Через вторую дверь вошли еще двое "псипов".
     Они увели отца Аймерика и еще четверых пасторов. Среди них была Анна Дилидженс, мать Прескотга. За три минуты остальные советники ратифицировали все меры, к которым призывал Сальтини, объявили чрезвычайное положение и проголосовали против предложений Аймерика. А еще через две минуты, после заключительной молитвы, все они покинули зал заседаний.
     Тут у меня вдруг мелькнула мысль о том, о чем мне когда-то говорил отец - в ту пору, когда он являлся заседателем в законодательном собрании на Уилсоне. А говорил он вот что:
     "Главным признаком наличия демократии является ничегонеделание".
     Мы остались в зале одни - наша троица и посол, в окружении копов из ПСП. Даже непонятно было, можно ли нам двигаться. Потянулась тягостная минута. Судя по тому, как неуверенно копы переминались с ноги на ногу, я сделал вывод: они тоже не в курсе, что с нами делать. Только я подумал о том, что стоило бы встать, непринужденно подойти к двери и выглянуть в коридор, чтобы узнать, что происходит, как вошел Сальтини. Он улыбался, но не так широко, как прежде.
     Не обращая на нас ровным счетом никакого внимания, он подошел к послу Шэну.
     - Все остальное очень просто, - объявил он. - Вы имеете право находиться на территории Посольства. Скажу откровенно: я не думаю, что имеет смысл высылать вас, поскольку с помощью установленного на территории Посольства спрингера вы сможете вызвать сюда целую армию. Но за пределами территории Посольства и вблизи от демаркационной линии будут действовать законы Каледонии.
     - Эти вопросы могут быть обсуждены по мере их возникновения, - негромко отозвался Шэн.
     - И, естественно, мы немедленно прекращаем оплачивать труд ваших так называемых "консультантов", которых, на мой взгляд, следовало бы называть "агитаторами". Я совершенно уверен в том, что, если бы их на нас не натравили, не потребовались бы те меры, к которым мы были вынуждены прибегнуть.
     Теперь, на высоте положения, Сальтини позволил себе немного расслабиться и высказать свою злобу.
     - Вы, надеюсь, понимаете, - столь же сдержанно проговорил Шэн, - что они не могут вернуться домой. Боюсь, Посольство не сможет предоставить им политического убежища.
     Я воистину насладился тем, как эта новость шокировала Сальтини, - насладился настолько, что не сразу уловил смысл сказанного Шэном.
     Сальтини чуть ли не жалобно произнес:
     - Они - ваши люди.
     - Они, - возразил Шэн, - люди, получающие заработную плату от вашего правительства. Если вы желаете отправить их домой, вы и несете ответственность за оплату их транспортировки. Путешествие с помощью спрингера на расстояние в шесть с половиной световых лет для троих пассажиров стоит не больше той суммы, которая у вас уходит на содержание правительства в течение двух суток. Безусловно, если эти люди пожелают остаться в Каледонии как иностранцы с видом на жительство, то вам, полагаю, придется их здесь принять и устроить согласно соответствующим пунктам контракта, который они заключили с вашим правительством. Притеснение иностранцев с видом на жительство, лишение их прав, которыми они обладают у себя на родине - таких, как, к примеру, безоговорочное исполнение всех пунктов трудового соглашения, - это одна из веских причин для того, чтобы Гуманитарный Совет отменил Хартию вашей колонии.
     - Между прочим, - вставил Аймерик, - я ужасно соскучился по родине и пока не желаю с ней расставаться.
     По лицу Биерис трудно было сказать, какие эмоции ею владеют, но она тут же проговорила:
     - Я тоже хочу остаться.
     Только теперь я понял, к чему клонил Шэн. В нашем лице он приобретал троих человек, которые могли беспрепятственно передвигаться по Утилитопии, и при этом "псипы" их (то есть нас) не могли пальцем тронуть. А это было поистине неоценимо в свете тех маневров, которые Гуманитарный Совет мог предпринять по следам переворота...
     А может быть, и нет. Сейчас судить было трудно. Может быть, Шэн, пользуясь нашим присутствием, решил просто-напросто припугнуть Сальтини.
     Господи Боже, а ведь дома-то все было из рук вон плохо!
     Мне нужно было восстановить репутацию, занять подобающее место в обществе, и прошлой ночью я впервые с детства по-настоящему молился - молился о том, чтобы поскорее попасть домой!
     Ну и хорошо. Биерис с Аймериком оставались. Хватит и этого. К тому же Биерис здесь в любом случае нравилось больше, чем мне, а познания Аймерика делали его поистине неоценимым человеком для Шэна. А я? Что я такого знал? Музыку, поэзию, поединки - да и то, только рукопашный бой да дуэли на нейропарализаторах. Настоящим оружием я не владел...
     Кроме того, надвигались экономические заморочки, и почти наверняка Сальтини мог отобрать у меня Центр. Тогда мне оставалось чистить стойла, а такая перспектива меня мало прельщала.
     Я вдруг заметил, что Сальтини пристально смотрит на меня - так, словно я его безумно интересую. Я понимал, что он знает про меня все - наверняка он читал всю мою корреспонденцию, и, видимо, замысел Шэна ему был понятнее, чем мне.
     Уж кто-кто, а я в глазах Сальтини должен был выглядеть законченным иррационалистом.
     - Моя настоящая работа - в Центре, - заявил я. - Я не могу уехать, когда все только начало налаживаться.
     Пожалуй, мне стоило обидеться на то, что мое заявление удивило всех, кроме Шэна.
     Сальтини обвел всех нас палящим взором.
     - Уверен, все вы понимаете, что бюджет будет урезан. Не сомневаюсь, должность профессора аквитанской литературы в самом скором времени будет сокращена. Полагаю, что наемная работница, столь часто отсутствующая на ферме, также в ближайшее время обнаружит, что ее работа там не нужна.
     Что касается Центра... Видимо, вы рассчитываете на прибыль, которой не повредит сокращение бюджетных ассигнований.
     Пока я вам скажу единственное: все ваши учащиеся и их родственники в данный момент подвергаются проверке на серьезные проявления иррациональности, и этот факт будет им предъявлен со всей строгостью. А если у вас не останется учеников...
     Он ретировался, даже не удосужившись высказать свою угрозу до конца. Да и не надо ему было этого делать.
     Когда мы все шли к двери, Шэн тихо сказал мне:
     - Спасибо.
     Жаль, что мне от его благодарности не стало веселее.
     Трекеры снова начали ходить регулярно и без неожиданных остановок. Я поехал в Центр. По углам торчали копы из ПСП, но утренняя буря улеглась, ярко светило солнце, и они либо отбросили капюшоны своих курток, либо вообще сняли их и держали в руках, и потому вид у них теперь был совсем не такой угрожающий - они скорее напоминали смущенных швейцаров, Я включил новостной канал, убедился в том, что там излагалось сплошное вранье - разве что кроме сообщения о том, что погибли семеро муниципальных полицейских. Но при всем том они объявлялись мятежниками. Что-то я сильно сомневался в том, чтобы кто-либо потащился бы бунтовать во время жуткой утренней бури. Видимо, просто "псипам" важнее было что-то вякнуть, чем заботиться о том, поверят в это люди или нет.
     Наверняка потом они могли либо отказаться от своих слов, либо как-то выкрутиться.
     Трекер въехал на стоянку позади Центра, выпустил вместо гусениц колеса и подъехал к лестнице. Я взял куртку, но надевать ее не стал и поднялся по ступеням.
     У двери меня ждал Торвальд.
     - Происходит нечто чрезвычайное, - без преамбулы проговорил он.
     - Да, я знаю, - ответил я.
     - Они грозят лишить всех, кто посещает Центр, любой работы, кроме грубого физического труда. Потому что мы, видите ли, слишком иррациональны для того, чтобы чем-то еще заниматься. Это сообщение пришло сразу же после того, как ты утром уехал.
     Естественно. Сальтини был уверен в том, что я уеду, но на всякий случай решил принять дополнительные меры. Может быть, он уже даже распорядился о том, чтобы здание Центра снесли. Что ж, тогда мне точно придется вооружиться лопатой. Может быть, в более или менее теплую погоду я мог бы пе