кие идеи  (в  той  мере,  в
какой  были  с  ними  знакомы),  тогда  как  остальных  не  интересовало  ни
построение коммунизма, ни сам Советский Союз.
   Эти люди согласились плыть за океан и  подписали  контракты  с  Советским
правительством, потому что нуждались в работе. В 1931 году,  когда  мой  дед
набирал группу специалистов-аграриев, Америка мало что могла  предложить  не
только черным, но и белым. А как черный выпускник колледжа мог найти  работу
по специальности, если миллионы белых с высшим и средним образованием  также
не имели работы?
   А   Советы   предлагали   хорошую    работу    и    хорошее    жалованье.
Специалисты-аграрии могли зарабатывать по нескольку сотен долларов в  месяц,
целое состояние по стандартам эпохи Депрессии. В Советском Союзе  они  могли
отовариваться  в  специальных  магазинах,  недоступных  обычным   гражданам.
Американцы также получали право на  месячный  оплачиваемый  отпуск,  который
могли провести на  крымских  курортах,  предназначенных  для  иностранцев  и
советской элиты.
   Несмотря на очевидные экономические преимущества, без содействия  Джорджа
Вашингтона Карвера моему деду, скорее всего, не удалось  бы  собрать  группу
специалистов-аграриев. 12 декабря 1930 года  он  написал  Карверу  письмо  и
попросил помощи в организации группы "негритянских специалистов" для  помощи
Советскому Союзу в создании хлопковой индустрии. В письме указывалось, что в
двадцатые годы "50 американских концернов отправили в Советскую Россию  2000
своих специалистов для развития российской промышленности. Однако у нас  нет
информации о том, что среди них были негры". 24 января 1931 года в  ответном
письме Карвер сообщил,  что  может  подобрать  двадцать  пять  или  тридцать
специалистов по выращиванию и переработке хлопка.
   Дедушка не ошибся, обратившись за  помощью  к  Карверу.  Тот  пользовался
непререкаемым авторитетом у образованной части черного населения, которую Дю
Бойз  называл   "талантливой   десятиной".   Поскольку   Карвер   сторонился
политических радикалов, перед ним открывались двери, которые захлопнулись бы
перед Оливером Голденом, активистом коммунистической партии. И Карвер  помог
не потому, что его заботило будущее процветание  Советского  Союза,  но  для
того, чтобы  найти  работу  по  специальности  молодым  черным,  затратившим
столько усилий на получение образования.
   Советское правительство приглашало Карвера посетить Советский Союз, чтобы
ознакомить его с достижениями сельского хозяйства. В  письме  от  15  апреля
1931 года мой отец писал, что Карверу  "абсолютно  необходимо"  сопровождать
группу черных специалистов. "Таскиги пока известен  только  на  национальном
уровне, но ваша  поездка  в  СССР  и  успех  специалистов-аграриев  принесет
Таскиги международную известность. Поездка в Россию - ваш долг перед расой".
Он говорит своему старому учителю, что Россия - единственная в мире  страна,
предоставляющая людям равные возможности, независимо от их национальности  и
цвета кожи.
   Но Карвер от поездки отказался, сославшись на плохое здоровье.
   Однако Карвер всячески помогал моему дедушке в организации группы хороших
специалистов, рекомендуя ему своих лучших учеников. Для  некоторых  из  тех,
кто отплыл  в  Советский  Союз  на  борту  "Германии",  это  была  первая  и
единственная возможность работать по специальности, а не официантом.
   Для моего дедушки расовая гордость играла едва ли не главную роль  в  его
желании привезти в Советский Союз группу афроамериканских  специалистов.  Он
хотел, чтобы Советы увидели, что черные тоже могут  делиться  знаниями,  что
они не просто угнетенный народ, ждущий, когда его освободят добрые  дяди.  В
двадцатые  годы  тысячи  прогрессивно  мыслящих  американцев  и  европейцев,
обладающих  знаниями  в  самых  различных  областях,  от  строительства   до
консервирования, откликнулись на просьбу  Ленина  об  иностранной  помощи  в
построении первого в мире коммунистического государства. Большинство  (пусть
и не все) этих иностранных специалистов были белые.
   Моя бабушка  всегда  говорила  мне,  что  моему  дедушке  очень  хотелось
работать с небелыми на окраинах царской империи.
   - Он особо отмечал то обстоятельство, что черный будет помогать  людям  с
другим цветом кожи, - говорила бабушка. -  Черный  образованный  американец,
полагал он, произведет на того же  узбека  большее  впечатление,  чем  белый
специалист. Узбек поймет, что свободный человек может многого добиться.
   Практически никто из  пассажиров  "Германии"  не  знал,  что  их  ждет  в
Узбекистане. Они исходили  из  принципа:  любая  работа  лучше,  чем  полное
отсутствие работы дома.
   "Я даже не знал, где находится Советский Союз, когда Голден приехал в мой
колледж, - вспоминает восьмидесятишестилетний Джозеф  Роун,  с  которым  мне
довелось встретиться. - Никто не называл меня коммунистом за решение поехать
с Голденом, потому что в моем круге общения  никто  не  знал,  кого  считать
коммунистом. Я тоже этого не знал. А контракт  подписал  по  двум  причинам.
Во-первых, Амторг предлагал месячное жалованье, которое для многих в  период
Депрессии превышало годовую  зарплату.  А  во-вторых,  я  был  молод  и  мне
хотелось повидать мир. Я подумал, что второго шанса может и не быть".
   Роун нашел меня после того, как статья  обо  мне  появилась  в  одной  из
вашингтонских газет. При нашей  встрече  присутствовал  и  его  сын,  первый
ребенок, родившийся на советской земле у членов американской группы.
   - Как вас зовут? - спросила я.
   - Иосиф Сталин  Роун,  -  ответил  он,  ожидая  прочитать  на  моем  лице
изумление.
   Естественно, глаза у меня чуть не вылезли на лоб.
   Как выяснилось, Роун и его жена решили назвать своего сына, родившегося в
1932 году, Иосифом. А  их  советский  переводчик  (с  языком  у  Роуна  были
проблемы) добавил в свидетельство о рождении второе имя - Сталин.
   Четырехнедельный вояж на борту "Германии", с остановкой в  Лондоне,  стал
увеселительной прогулкой для молодых людей. Многие из них  впервые  покинули
сельскохозяйственный Юг и вкусили  лучшей  жизни.  Играли  в  шашки,  карты,
танцевали. Приобщались к новому для  них  напитку,  водке,  которой  было  в
достатке у их советских сопровождающих. Они  также  учили  русский  язык,  к
группе был прикреплен учитель. Впрочем, по прибытии в  Ленинград  их  знание
русского ограничивалось разве что "спасибо", "пожалуйста" и "до дна".
   Роун признает, что ни ему, ни его жене, ни остальным было не до  русского
языка, потому что путешествие напоминало одну нескончаемую гулянку.
   "Мы только что поженились, так что поездка пришлась на наш медовый месяц.
Как только корабль причалил к лондонской  пристани,  мы  побежали  в  город,
чтобы посмотреть на исторические здания, о которых мы  читали  в  книгах,  и
купить теплое нижнее белье, потому что  нам  сказали,  что  в  России  очень
холодно, а теплого нижнего белья не найти. Лондон понравился нам тем, что мы
могли заходить куда угодно. В автобусе не надо было проходить в задние ряды.
Для  нас,  южан,  которым  запрещалось  сидеть  рядом  с  белыми,  это  было
откровением. Я уже радовался тому, что уехал из Америки, хотя мы  еще  и  не
добрались  до  России.  Никогда  раньше  я  не  мог  войти  в   ресторан   с
уверенностью, что меня обслужат, как любого другого клиента".
 
   Дискриминация по цвету  кожи  отсутствовала  и  в  Советском  Союзе,  что
произвело большое  впечатление  на  членов  группы,  даже  на  тех,  кто  не
интересовался коммунизмом. Некоторые из черных  аграриев,  включая  Роуна  и
Саттона, вернулись в  1937  году  в  Соединенные  Штаты,  когда  Советы,  на
начальном этапе репрессий, предложили им выбор: отказаться от  американского
гражданства  или  покинуть  СССР.  Не   пожелав   расстаться   со   статусом
американского гражданина, они все же сожалели о том, что вернулись в страну,
где царствовала сегрегация.
   Но, проехав за шесть дней 1900 миль, отделявшие европейскую часть  России
от Ташкента, американцы поняли, что расстались не только с сегрегацией, но и
с большинством благ современной цивилизации. На своих  вводных  лекциях  мой
дедушка говорил о примитивности экономики совет-ской  Центральной  Азии,  но
его слушатели представляли себе нечто похожее  на  маленький,  затерянный  в
глубинке  американский  городок.  А  вместо   этого   попали   в   племенное
мусульманское общество, в котором еще властвовали феодальные отношения.
   На второй день своего пребывания в Ташкенте Джо Роун решил, что попал  на
съемочную площадку, когда перед ним внезапно возник едущий на верблюде узбек
с саблей на боку. В 1931 году  на  улицах  Ташкента  автомобили  встречались
гораздо реже, чем верблюды.
   На  вокзале  Ташкента  группу  встречали  на  арбах,  открытых   телегах,
запряженных ослами. Отсутствие автомобилей удивило Роуна, хотя мой дедушка и
предупреждал своих рекрутов, что и автомобили, и телефоны  будут  в  большом
дефиците. По дороге в гостиницу Роун отметил, какие низкие  в  городе  дома.
Поинтересовался у переводчика, в чем причина.
   - Товарищ Роун, - ответил тот, - разве вы  не  знаете,  что  здесь  часто
бывают землетрясения?
   Роун этого не знал, как, впрочем, и остальные, потому что мой дедушка  на
вводных лекциях об этом не говорил. Ведь он никогда не  был  в  Ташкенте  и,
скорее всего, не подозревал, что Узбекистан расположен в сейсмоопасной зоне.
   Вскоре после прибытия группы черных  аграриев  в  Узбекистан  большинство
американцев   направили   на   маленькую    сельскохозяйственную    станцию,
расположенную в деревне Янгиюль*, в семидесяти пяти километрах от  Ташкента.
Здесь, в сельской местности, многие  нормы  жизни  не  менялись  столетиями.
Многоженство было правилом, а не исключением, подавляющее большинство женщин
ходили в парандже (хотя советские законы запрещали и первое, и второе).
   Моя бабушка взяла за труд  убеждать  женщин  снять  паранджу.  Женщины  в
возрасте и все мужчины встречали ее инициативу в штыки, но молодым  женщинам
нравилось подставлять лица солнцу и ветру.
   Лэнгстон Хьюз**  путешествовал  по  Центральной  Азии  со  своим  другом,
журналистом Артуром Кестлером. Кестлер  ранее  присутствовал  на  нескольких
политических процессах (тогда еще открытых  для  посторонних)  и  уже  более
критически относился к советскому государству.
   По мнению Хьюза, цвет кожи делал его терпимее  ко  всему  советскому,  от
грязи в поездах до политических процессов. Разумеется, множество белых,  как
советских граждан, так и иностранцев, одобряли применение государством силы,
полагая, что ради достижения великой цели хороши все средства.
   Хьюз  отмечал,  что  "в  прежние  времена  Кестлер  и  я  не  смогли   бы
останавливаться в Туркестане в одном отеле,  не  смогли  бы  ехать  в  одном
купе... Кестлер, должно быть, не понимал, почему я жалуюсь  гораздо  меньше,
чем он, почему не стал возмущаться,  когда  в  Бухаре  горничная  отказалась
занести наши чемоданы в номер..."
   Визит Хьюза в Янгиюль в 1932 году стал знаменательным событием для  моего
дедушки, который восхищался его поэзией. В далеком уголке Советской  империи
моим бабушке и дедушке  не  хватало  того  культурного  и  интеллектуального
общения, к которому они привыкли в Нью-Йорке. Там не было ни  библиотек,  ни
кинотетров,   ни   книжных   магазинов,   ни   китайских   ресторанов,    ни
джаз-оркестров. Ближайший город, Ташкент, находился в  двух  часах  езды  на
поезде. При условии, что удавалось купить билет.
   Мой дедушка и Джо Роун встретили Хьюза, когда тот стоял  по  щиколотки  в
грязи рядом с рельсами. В  Янгиюле  поезда  не  останавливались,  разве  что
сбрасывали скорость. Так что тем, кто хотел выйти,  предлагалось  прыгать  с
подножки. Поначалу Хьюза так  разъярил  этот  сюрприз,  привычный  советским
гражданам, что он отказался  принять  участие  в  рождественской  вечеринке,
которую планировали американцы. Но к Рождеству оттаял и  отобедал  тыквенным
пирогом и другими традиционными блюдами,  которые  смогли  приготовить  жены
аграриев  из  местных  продуктов.  А  проснувшись,  нашел  традиционный  для
американцев рождественский чулок с халвой, орехами, кэшью и фисташками.
   Условия жизни моих дедушки и бабушки наглядно иллюстрируют тот факт,  что
иностранные специалисты-контрактники жили в неизмеримо лучших условиях,  чем
советские  граждане.  Американцы  получили  большой  дом,   разделенный   на
отдельные квартиры. Они могли  покупать  продукты  и  товары  в  специальных
магазинах, предназначенных только для иностранцев. Это  было  очень  кстати,
поскольку  коллективизация  в  начале  тридцатых  годов  вызвала   голод   в
Узбекистане и других регионах.
   Эти  привилегии,   гарантированные   иностранцам   и   партийной   элите,
противоречили идее равенства,  приверженцами  которой  были  мои  бабушка  и
дедушка. После того как в 1936  году  они  получили  советское  гражданство,
привилегий стало меньше, но  кое-что  все  же  осталось.  Рядовые  советские
граждане, к примеру, не могли провести отпуск на лучших курортах Крыма.
   Я не знаю, не могу знать, как мой дедушка объяснял эти противоречия. Я не
знаю, как изменились бы его взгляды, если бы он пережил эпоху Сталина.
   Но я точно знаю, что моей бабушке, которая до конца своих дней оставалась
убежденной коммунисткой, всякий  раз  становилось  не  по  себе,  когда  она
получала какие-то привилегии, которыми вовсю пользовалась  советская  элита.
Когда  мне  было  четыре  года,  подруга  моей  матери  Светлана   Аллилуева
предложила нам пожить на ее даче в Жуковке. Светлана и моя мать  подружились
еще в шестидесятых годах  (из-за  этой  дружбы  у  мамы  возникли  серьезные
проблемы после того, как в 1966 году  Светлана  осталась  на  Западе).  Мама
хотела, чтобы я и бабушка  провели  на  даче  несколько  летних  недель,  но
бабушке  сразу   не   понравился   роскошный   дом,   бдительно   охраняемый
кагэбэшниками. Она сказала  матери,  что  хочет  вернуться  в  Москву,  и  я
уверена: причина тому - ее недовольство как привилегиями, так и  полицейским
контролем.
   Работая в тридцатые  годы  на  хлопковых  колхозных  полях,  моя  бабушка
понятия не имела, что помогает строить общество, в котором партийные  бонзы,
как ненавистные ей бароны-разбойники*, будут  обеспечивать  роскошную  жизнь
своим потомкам.
   УЗБЕКСКАЯ РОДИНА
   В Янгиюле американцы стремились вывести новый сорт  хлопка,  который  мог
вызревать в  относительно  короткое  узбекское  лето.  Около  трех  лет  они
скрещивали узбекские и американские семена, которые привезли на  "Германии".
Эксперимент завершился успешно. В 1935 году на колхозных  полях  Узбекистана
выращивали новый сорт хлопка, которому для  вызревания  требовалось  на  25%
меньше времени, чем на американском Юге.
   В 1934 году истек срок  первого,  трехлетнего  контракта.  Все  участники
группы подписали новый контракт, еще на три года, с  увеличением  заработной
платы: многие посылали деньги родственникам в Америку (это предусматривалось
условиями  контракта).  И  хотя  советские  официальные   лица   уже   тогда
уговаривали американцев поменять гражданство, соглашались на это немногие.
   Установление  советско-американских   дипломатических   отношений   после
избрания   Рузвельта   президентом   США   укрепило    юридический    статус
американцев-контрактников. Они все съездили в новое посольство США в Москве,
чтобы подтвердить свое американское гражданство.
   Проблемы возникли  только  у  Роуна,  когда  дипломат  низкого  ранга  не
поверил, что в Вирджинии есть город Кремль. Наверное,  в  это  действительно
верилось с трудом - ведь за окном высился московский Кремль. Роуну так и  не
удалось  убедить  дипломата,  что  он   родился   в   американском   Кремле.
Потребовались две радиограммы в Государственный  департамент  в  Вашингтоне,
чтобы подтвердить это. Молодой дипломат, разозленный тем, что его уличили  в
невежестве, сломал перо на ручке, когда подписывал бумаги Роуна.
   В том же 1934 году многих американцев, работавших на сельскохозяйственной
станции в Янгиюле, отправили в другие  места.  Роун,  который  разбирался  в
консервировании, поскольку одно время у его отца  был  небольшой  консервный
завод, уехал на Кавказ помогать грузинам налаживать производство  на  заводе
по переработке помидоров. Джордж Тайнз по-прежнему занимался  птицеводством.
Джон Саттон участвовал в налаживании производства канатов.  К  тому  времени
Саттон и Тайнз женились на русских женщинах.
   Моего деда направили в Ташкентский институт мелиорации и механизации, где
он и преподавал до самой смерти. Моя бабушка,  уже  беременная,  с  радостью
переехала в город, прежде всего потому, что там она  могла  рассчитывать  на
более качественную медицинскую помощь.
   19 июля 1934 года моя мать, Лия, родилась в Ташкенте. Это  событие  стало
поворотным в истории моей семьи. Не  будь  у  них  ребенка,  мои  бабушка  и
дедушка в 1937 году вернулись бы в Соединенные Штаты. Несмотря на  ненависть
к процветающему дома расизму, они считали себя американцами,  даже  бабушка,
которая жила в Штатах всего одиннадцать лет. Нельзя забывать о том, что и  в
Советском Союзе, где она прожила пятьдесят лет,  из  всех  языков,  которыми
владела бабушка, предпочтение она отдавала английскому.
   Бабушка и дедушка решили  стать  советскими  гражданами,  потому  что  не
хотели воспитывать в Америке ребенка смешанной  крови.  В  Советском  Союзе,
несмотря  на  негативное  отношение  русских  к  национальным  меньшинствам,
несмотря  на  негативное  отношение  тех  же  самых  меньшинств   к   другим
национальностям (и русским тоже), по  крайней  мере  дискриминация  не  была
возведена в ранг закона. А бабушка и дедушка уже испытали на себе враждебное
отношение американцев (и черных, и белых) к смешанным парам. Но в  то  время
они не могли предположить, что мою мать будут дискриминировать  не  за  цвет
кожи, а за то, что она - дочь иностранцев. В 1935 году сталинский террор еще
не набрал силы, а бабушка и дедушка не могли предвидеть той подозрительности
и паранойи, с которыми вскоре пришлось столкнуться иностранцам.
   Поскольку дедушка умер, когда матери было  только  шесть  лет,  о  нем  и
семейной  жизни  у  нее  остались  отрывочные  воспоминания.  Они   жили   в
четырехэтажном здании, которое называлось "Дом иностранных специалистов". Но
основной контингент жильцов составляли не иностранцы,  а  высокопоставленные
партийные функционеры. По советским  стандартам  квартиры  были  роскошными,
хоть и без горячей воды. Тогда отдельные кухня и  ванная  с  холодной  водой
считались роскошью.
   Сколько мама себя помнит,  в  квартире  жила  украинка,  тетя  Надя.  Мои
дедушка и бабушка по-русски говорили плохо, поэтому они пригласили тетю Надю
жить с ними, чтобы  их  дочь  с  самого  раннего  детства  училась  говорить
по-русски. Тетя Надя, конечно же, говорила по-русски с украинским  акцентом,
но все равно лучше, чем мой дед с его миссисипским.  И  моей  бабушке  после
идиш, польского и английского русский давался с трудом. Друг  с  другом  они
говорили по-английски, так что этот язык мама слышала с колыбели. В  отличие
от меня, ей не пришлось учить английский, однако говорит она  на  нем  очень
хорошо.
   Тетя Надя в свое время была актрисой в Киеве, и моя мама так и не узнала,
каким ветром ее занесло в Ташкент. Для тети Нади наша семья стала родной.
   Из воспоминаний о своем отце у моей мамы  остались  в  памяти  воскресные
обеды.  С  самого  утра  он  отправлялся  на  большущий  Алайский  базар   и
возвращался на такси, нагруженном арбузами,  бараниной,  виноградом,  рисом,
орехами, пахлавой и прочей снедью.
   "Войдя в квартиру, папа сразу следовал на кухню, - вспоминала моя мать. -
В этот момент женщины туда не допускались. По воскресеньям он воздавал  маме
королевские почести. Как только все было готово, он кричал: