аре знакомиться мне как-то не хотелось, да я не слишком люблю и  бары,
и рестораны. На улице? Смешно. Да, пожалуй, что и страшно - столько  слышала
всяких  жутких  историй,  что  вероятность  знакомства  на  улице  даже   не
рассматривалась в качестве возможной.
   Я так соскучилась по нормальному общению, что готова была  пойти  хоть  в
университет, потому как только в студенческой, университетской  среде  можно
было найти общение, подобное тому, к которому я привыкла в Союзе. Конечно, у
меня было и есть много знакомых в Америке, но так получилось,  что  все  они
старше меня. Они оставались людьми другого поколения, с ними было интересно,
но мне  хотелось  общаться  со  сверстниками.  В  общем,  до  поступления  в
университет я часто чувствовала себя одинокой.
   К тому моменту, как мне позвонили с НТВ, у меня появились в  университете
друзья.  Более  того  -  появились  и  свои  пациенты.  Свои  больные,  свои
наркоманы. Ведь после первого курса мы  проходили  практику  в  больнице.  С
больными начали складываться вполне доверительные  отношения:  один  пациент
так мне верил, что принес показать  револьвер.  Что  и  говорить,  привнесло
острых ощущений в мою жизнь подобное общение.
   Была в  той  практике  и  совершенно  фантастическая  встреча,  благодаря
которой я поняла, что мир не просто тесен, он - теснее тесного.
   В ту американскую больницу, где я практиковала, обращалось много  пожилых
русских эмигрантов. У них часто были проблемы с общением - они  плохо  знали
английский, поэтому в больнице очень обрадовались, когда появился  "доктор",
пусть даже такой "зеленый", с которым можно  говорить  на  русском.  Поэтому
всех русских посылали ко мне. И вот пришла женщина, лет семидесяти, и  стала
рассказывать о своей жизни.
   Я ее спрашиваю:
   - Вам, наверное, тяжело приходится без языка?
   А она мне отвечает:
   - А я язык  знаю.  Мне  так  повезло,  потому  что  английский  язык  мне
преподавала замечательная женщина, я вам сейчас расскажу. В Ташкенте...
   И начинает рассказывать мне про мою бабушку!
   - Она была такая славная, - рассказывает пациентка, - но  очень  строгая.
Как я ее сейчас благодарю, без нее здесь я просто бы погибла. Я  ее  столько
искала, хотела сказать спасибо.
   Я призналась, что этой строгой  учительницей  была  моя  бабушка.  И  она
расплакалась, кинулась обнимать меня... Честное слово, сцена для сериала, но
- чистая правда.
   И вот тут, прямо в разгар сериала "Ханга-психотерапевт" и раздался звонок
из Москвы. Или с Луны - в тот момент эти два понятия были от  меня  примерно
на равно далеком расстоянии.
   Звонок:
   - Здравствуйте, меня зовут Леонид Парфенов, я  хотел  бы  пригласить  вас
сниматься.
   Признаюсь, слушала вполуха. Во-первых,  не  знала,  кто  такой  Парфенов.
Во-вторых, предположить, что я куда-то поеду, после десяти  лет  отсутствия,
поеду в Россию сниматься на  телевидении,  -  представлялось  нереальным.  В
общем, я подумала, что это шутка такая.
   - У меня возникла идея, - говорил Парфенов.
   Ну хорошо, идея. А мне завтра экзамен сдавать. Потом,  я  ведь  здесь,  в
России, никогда не работала на телевидении по-настоящему, в штате. Как я уже
писала,  я  была  первой  советской  журналисткой,  которая  в   1986   году
стажировалась в Америке. Но  одно  дело  рассказывать  о  своих  впечатления
ведущему, который задает наводящие вопросы и помогает вам  удачно  выглядеть
перед зрителем. А другое дело самой вести передачу!
   Но Парфенов оказался человеком настойчивым.  Звонил,  в  какой-то  момент
сообщил,  что  стал  генеральным  продюсером  канала.  И  он  был  настолько
убедительным, что я подумала: а может быть, это не розыгрыш, а он и  вправду
серьезный человек? Звоню в Москву Анне Владимировне Дмитриевой  (мой  тренер
по теннису), работающей как раз на НТВ. И она подтвердила:  да,  Парфенов  -
генеральный продюсер.
   - Не фантазер?
   - Нет, серьезный человек.
   - Что вы говорите! А вот он мне звонит.
   - Да, я знаю, это я ему дала твой телефон.
   Круг замкнулся. Луна оказалась ближе, чем я могла предположить.
   Леонид Парфенов приехал в Америку перед Рождеством. Открываю дверь -  там
стоит импозантный мужчина, с модной однодневной щетиной,  костюм  от  Кензо.
Житель Луны.
   - Давайте пойдем в ваш любимый ресторан.
   Я засуетилась:
   - Да-да, конечно. Есть один любимый, но он дорогой...
   - Лена, не волнуйтесь. У меня просьба: давайте забудем о передаче, просто
пойдем поужинать.
   Я повела  его  в  Рокфеллеровский  Центр,  там  есть  чудный  французский
ресторан. Настроение было праздничное во всем  Нью-Йорке.  Канун  Рождества,
выпал снег, все катались на коньках, - просто сказка. Мы шли по праздничному
городу, я, наконец, расслабилась, а Леня пел старые песни  о  главном  -  он
тогда как раз снимал этот проект. Он рассказывал: а вот  это  будет  так,  а
Алла Борисовна будет делать то; у  него  горели  глаза.  Песни  я,  конечно,
помнила, но не совсем понимала, что  он  собирается  делать  -  я  настолько
отошла от России, ведь прошло  столько  лет.  Все  это  было  как  вести  из
параллельного мира.
   Сели за столик. В ресторане мы, видимо,  вызывали  удивление  -  люди  не
понимали, кто мы такие. Во-первых, достаточно молодые,  а  в  этот  ресторан
ходят люди в основном пожилые, лет примерно около шестидесяти. Ну и вообще -
странная парочка, непонятный  язык.  За  соседним  столиком  сидел  мужчина,
который не выдержал мучительной неизвестности. Повернулся и спросил:
   - Знаете, я не понимаю, что вас, собственно, связывает? Вы кто?
   Только американцы могут так бесцеремонно влезть в разговор и спросить:  а
вы, собственно, кто? Но, видимо, им с женой уже  порядком  надоело  общаться
друг с другом, потому он и вклинился в наш разговор.
   Я ответила:
   - Это мой работодатель.
   Мужчина с соседнего столика страшно оживился:
   - О! Очень хорошо! Я буду вашим адвокатом. Сейчас я проведу переговоры.
   Он оказался мультимиллионером, одним из  крупнейших  поставщиков  вешалок
для химчисток. А его жена - совладелицей  "Мэйсиса",  одного  из  крупнейших
магазинов Америки. И вот эти "акулы" стали торговаться от моего имени.  Леня
стал с ними препираться. Шутили, дурачились. Все же канун Рождества.
   А когда вышли из ресторана, Леня сказал:
   - Поехали!
   - Не знаю, боязно.
   Мне  надо  было  принять  решение:  бросить  университет.  Конечно,  меня
травмировало и то, что я уже заплатила за обучение. Недоучившись, я теряла и
тот год, что уже проучилась, и весь следующий. В общем, я не решалась лететь
тотчас же.
   Леня повел себя очень хитро. Он сказал:
   - Вот билет туда и обратно, летите на один день. Да - да. Нет - нет.  Вас
же никто не принуждает лететь на месяц. Не понравится -  улетите  в  тот  же
день.
   И я прилетела.
   Тогда, в ресторане, Парфенов вот еще чем меня подкупил. Он спросил:
   - В каком году вы уехали из России?
   - В восемьдесят девятом.
   - Тогда мы сейчас восстановим историческую справедливость, - и официанту:
- Можно принести красное вино 89 года?
   Налил вино и говорит:
   - Возьмите пробку и  сохраните  ее.  Через  год  я  приведу  вас  в  этот
ресторан. Я гарантирую, что сделаю из вас звезду. Запомните этот момент.  Вы
мне верите?
   Может быть, все звучало и не столь романтично, но за смысл -  ручаюсь.  В
ресторан этот мы через год не пошли. Пробку я храню до сих пор.
   ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС
   Вот  что  меня  удивило  -  стремительность.  В   принятии   решений,   в
осуществлении проектов. Россия очень изменилась за то  время,  что  меня  не
было здесь. Все стало проще, это было незнакомо, но не пугало.
   В день приезда Парфенов сразу же отвел меня к  Добродееву,  который  меня
совершенно  очаровал.  Потом  -  к  Малашенко,  который  оказался  столь  же
обаятельным. Чем он меня потряс? Ну,  я  же  думала  -  мы  идем  к  большим
начальникам.  Я  примерно  представляла  себе  советских  начальников  -  за
неприступным столом, с солидными  манерами  чрезвычайно  занятого  человека,
отрывающего себя для беседы с кем-либо от столь важных государственных  дел,
что собеседнику просто должно быть стыдно за собственное появление в высоком
кабинете. В общем, нечто среднее между Огурцовым из  "Карнавальной  ночи"  и
господом Богом в разгар Творения.
   А тут -  молодой,  разговорчивый  человек,  диссертацию  чуть  ли  не  по
"Фаусту" защищал. Притом, разговаривая со мной, он играл в напольный  гольф.
В момент нашего разговора позвонил Гусинский:
   - Что делаете?
   - Мы тут с Хангой разговариваем.
   - А ну, идите все сюда.
   Я даже испугаться не успела - пошли к Гусинскому. Тот сказал:
   - Лена, ну что вы торгуетесь?
   - Понимаете, я хочу жить в Нью-Йорке.
   - Ну что делать, раз хотите - будете жить в Нью-Йорке, летать в Москву на
съемки.
   В общем, в один день все было улажено: обговорено, решено и подписано.  И
вот тогда, когда практически дело было сделано, пришло время для главного: я
была убеждена, что в России делать передачу о  сексе  -  невозможно.  Просто
нереально говорить об этом.
   Почему? Пожалуйста, объясню.
   Во-первых,  я  слишком  хорошо  помнила  наши  первые  телемосты,  и  тот
знаменитый, где женщина сказала, что в СССР секса нет.
   Во-вторых, я ориентировалась на всех подруг своего возраста. Я  понимала,
что я не то что в экран телевизора про это  не  скажу  -  я  маме  своей  не
расскажу. С подругами я могла быть достаточно близка, но когда дело доходило
до самого интимного, я никогда бы не спросила: как у  тебя  прошла  ночь?  Я
спросила бы: все ли хорошо? То есть задала бы по  сути  тот  же  вопрос,  но
оставила бы подруге возможность перевести разговор в иные сферы.
   Кстати,  я  и  сейчас  не  стану  делиться  интимными  подробностями  или
выспрашивать о них собеседника. Но теперь я понимаю, как  подчас  это  нужно
некоторым людям. Многим людям. Для которых узнать что-либо об  интимном  или
рассказать о своих проблемах - вопрос жизни и смерти.
   В-третьих, я пропустила семь лет России, пока была в Америке. Я не знала,
как изменилась страна, а она очень изменилась. Это был 96  год.  Это  просто
была другая страна.
   Но Леня сказал совершенно гениальные слова. Он сказал:
   - Лена! Вчера было  рано,  а  завтра  будет  поздно.  Если  делать  такую
передачу, ее надо делать именно сейчас.
   Опять возникает вопрос: почему? Потому что, как  объяснил  мне  Парфенов,
рынок на тот момент был полностью завален эротикой и порнографией -  всем  и
везде, начиная от кассет и книг и заканчивая рекламой. Абсолютно везде. Этим
сейчас никого не удивить, это уже,  пожалуй,  поднадоело.  А  поговорить?  А
извечное российское поговорить? В этом "поговорить" хранился залог успеха.
   Конечно, грань между эротикой и порнографией очень тонка. В передаче "Про
это" юрист специально следит, что можно показывать, а что нельзя. Мы как  на
минном поле - все время надо отслеживать, чтобы нас не подловили,  не  могли
обвинить в пропаганде порнографии.
   У меня свои представления, что  можно  показывать,  а  что  -  нельзя.  Я
считаю,  что  эротика  это  то,  что  красиво.  Мои  впечатления,   конечно,
субъективны, поэтому я часто спорила с  шеф-редактором  А.Лошаком.  Они  мне
говорят: законом это разрешается. Но ведь внутренне разрешено не все то, что
разрешено  законом.  Для  меня  то,  что  красиво,  эстетично  -  это  можно
показывать. Ну почему белая обнаженная женщина - это порнография, а черная -
это экзотика, эротика? Никогда не пойму.
   Но вернемся к нашему разговору с  Леонидом  Парфеновым.  Леня  стал  меня
убеждать, что про секс нужно говорить, что  люди  хотят  говорить  про  это.
Самое сложное - найти язык. Говорить про секс нормально. Потому как у нас, в
России, про плотскую любовь говорили или  языком  улицы,  что  омерзительно,
или, напротив, строфой Пушкина, что не совсем, точнее, совсем не современно.
Существует еще и медицинская терминология. Но это вообще  непонятно,  о  чем
речь, какие-то пестики-тычинки, все так засушено,  что  даже  целоваться  не
захочется. А вот  так  нормально,  как  мы  говорим  об  этом  на  кухне,  с
друзьями...
   - Лена, ну вы же говорите об этом с подругами? - спросил Леня.
   - Нет.
   - Но как же?
   Я глупо улыбалась, пожимала плечами, хихикала.
   -  Вот  домашнее  задание:  как  вы  назовете  этот  процесс?  Только  не
"трахаться", - предупредил он, увидев, что я раскрыла рот, собираясь назвать
именно этот всенародный термин. - Придумайте синонимы.  Вы  же  образованная
женщина, университет заканчивали.
   - Даже не знаю, я буду краснеть, стесняться.
   Он поставил камеру:
   - Давайте говорить на  эту  тему.  Ну  что  вы  покраснели?  Если  уж  вы
стесняетесь, то зрители сразу решат, что речь идет о чем-то неприличном.  Но
если это нормальное на ваш взгляд явление - что ж здесь  неприличного?  Надо
только выражаться, так сказать, культурно.
   Вот так он меня тренировал. Мне многое пришлось в себе ломать, потому как
я никак не могла поверить, что такое может быть, что такое  можно  говорить.
Признаюсь, было страшно.
   Мне повезло, что меня познакомили с Таней Фониной, одной из родоначальниц
советских  ток-шоу,  она  начинала  их  делать  вместе  с  Листьевым.  Такая
талантливая, сильная женщина, она требовала, чтобы я была более агрессивной.
Она меня все время толкала, провоцировала. Таня говорила:
   - Лена, если это естественно, об этом можно и нужно говорить. А вот из-за
таких, как ты, которые  всего  боятся  и  стесняются,  у  нас  извращенцы  и
появляются. Мол, это нельзя, то нельзя,  а  сами  все  подсматривают  и  все
делают! А это должно быть прозрачно!
   Так вот они вдвоем меня и ломали, обрабатывали. Таня - вообще действовала
как "внутренний голос". У меня ведь на передаче закреплен наушник  так,  что
редактор мне на ухо рекомендует, что и как говорить. Были  вещи,  которые  я
даже вымолвить не могла, а наушник мне:
   - Скажи это! Вот сейчас, скажи!
   На первой передаче я так боялась, что мне все время на ухо говорили:
   - У вас очень испуганный вид!
   И я пыталась соответствовать.  На  передаче  "Секс  и  перестройка"  наша
героиня, новая русская, рассказала,  что  у  нее  нет  времени  на  все  эти
прелюдии, ухаживания, и она сама выбирает себе мужчин.
   Я ее спрашиваю:
   - А как вы это делаете, если вдруг мужчина не может? Вы же не изнасилуете
его?
   Героиня ответила просто:
   - Я предпочитаю позу наездницы.
   Я стала мучительно соображать, что это за поза, а Таня мне в наушник:
   -  Лена!  Закройте  рот!  Страна  не  должна  знать,  что  вы  не  знаете
элементарную позу! Почему нельзя подготовиться  и  выучить  хотя  бы  первых
пятнадцать поз!
   Пришлось пройти "сексуальную" выучку. И что так можно, и что этак, и  что
нормальные  люди  так  тоже  делают.  Но  все  же  окончательно  я  еще   не
согласилась. Я еще сомневалась. Объясню, почему.
   Конечно, сейчас это может показаться наивным, но тогда все было серьезно:
я боялась, что участие в такой передаче отразится  на  моей  репутации.  Еще
когда я работала в "Московских новостях", у меня было прозвище "Крупская". Я
не курила (и не курю), не ходила ни на  какие  пьянки  и  такая  ходила  вся
затянутая-перетянутая, в строгих серых костюмчиках. Мой любимый стиль был  -
английский.
   Анализируя свое прошлое, я поняла, что у меня был комплекс,  который  мне
внушила мама, - все мы  переживаем  комплексы  своих  родителей.  Ведь  я  с
детства была такой экзотический цветочек, и мама предупреждала:
   - Тобой будут интересоваться мужчины.  Не  потому,  что  ты  красива  или
некрасива, умна или глупа, а из-за любопытства:  а  как  она  ведет  себя  в
постели?
   Когда тебе прямо говорят "я тебе запрещаю"  -  это  одно,  с  этим  легко
бороться. А когда из года в год идет постоянное  внушение,  то  и  возникает
стремление так одеться, чтобы не привлекать  внимания.  Вот  я  и  ходила  в
сером. Ну, или в коричневом.
   И вдруг - ток-шоу про секс! Вся жизнь переворачивается! Я  ведь  привыкла
считать, что я, мол, не такая, что я на такие темы не говорю... Да ведь я  в
жизни ни разу не осталась ночевать где-нибудь на даче. В  одиннадцать  часов
вещички собираю и уезжаю. А чтобы говорить о сексе, да ярко одеться -  этого
и в помине не было.
   Пошла я к Анне Владимировне - ее слово для  меня  закон  еще  с  детства.
Пришла и говорю (слеза в голосе):
   -  Анна  Владимировна!  Вы  меня  знаете.  Я  -  девушка  из  бедной,  но
благородной семьи. Как  же  я  буду  такие  вещи  говорить!  Это  же  просто
неприлично.
   Анна Владимировна мне и ответила:
   - Лена, все зависит  от  того,  как  ты  скажешь.  Можно  опошлить  самую
приличную тему, а можно и самую провокационную тему сделать интеллигентно  и
просто. Не волнуйся, все у тебя получится.
   А вот большинство моих друзей отнеслись к этому проекту, точнее,  к  моей
роли ведущей, отрицательно. Моя подруга Лена Веселая,  тогда  -  заместитель
главного редактора в "Московских новостях", была категорически против:
   - Лена, зачем тебе нужны эти стереотипы? Ты ж сама знаешь, что про черных
говорят, зачем это  подтверждать?  А  потом,  ты  же  провоцируешь  публику.
Хорошо, если на улице люди будут тебя  воспринимать  адекватно.  Ну  а  если
какой сума-сшедший попадется?  Тебе  ж  проходу  не  дадут,  с  тобой  будет
ассоциироваться вседозволенность.
   И в таком же аспекте высказались и остальные друзья. Лишь  одна  подруга,
глубоко верующий человек, у которой пятеро детей, сказала:
   - Лена, ты смотри в камеру и представляй, что разговариваешь со мной.
   И после этого мне так спокойно стало, так легко. Вот смотрю в эту  черную
дыру, и не миллионы зрителей говорят мне: "Фу, как не стыдно! Бесстыжие твои
глаза!", нет. Я беседую со Светой.
   Мама моя - молодец, правильно отреагировала. Ведь я сначала  скрывала  от
нее, говорила - просто "развлекательная передача". Мама живет в Чикаго,  она
- профессор университета. Она была на Гавайских островах и позвонила в  день
съемки:
   - Бэби! Как же так! Я только что узнала!
   Я так испугалась:
   - И что? - Почему-то я была уверена, что услышу:  "Как  ты  можешь!"  или
"Разве я тебя так воспитывала?", но она сказала:
   - Ты бы мне сообщила раньше,  что  за  передача,  я  бы  тебе  рассказала
что-нибудь про секс!
   - Мама! А почему же ты мне не  рассказала  раньше,  лет  эдак  пятнадцать
назад?
   - Кто ж знал, что когда-нибудь тебе это пригодится?..
   Сейчас, конечно, отношение моих друзей к передаче изменилось.  В  Америке
есть такой слоган "Успех прощает все". В России пословица -  победителей  не
судят. Наверное, это немного про меня и передачу "Про это".  А  мама  просит
только об одном:
   - Почаще улыбайся!
   Ей кажется, что, когда я улыбаюсь, у меня сразу становится такой  бывалый
и лихой вид, будто я прошла  через  все-все-все.  И  я  улыбаюсь,  улыбаюсь,
улыбаюсь. А наушник мне:
   - Лена! Спокойно! Закрой рот! Почему испуганный вид?!
 
   Принять решение - проще простого.  Даже  при  учете  всех  вышеизложенных
метаний, терзаний, сомнений и угрызений. Проблемы начались позже.
   Парфенов сказал:
   - Вы походкой должны привлекать мужчин, а не отталкивать их!
   Я обиженно поджала губки. И - стала учиться ходить.
   Затем новая напасть, опять от Лени:
   - У нас есть стилист, принесите завтра все свои туалеты.
   Я приволокла чемодан самых разнообразных и  на  мой  взгляд  вполне  даже
сексуальных туалетов.
   Целая комиссия сидела и смотрела,  как  я  переодеваюсь,  вхожу,  выхожу,
переодеваюсь.
   - Нет, не то, - говорила комиссия.
   - И это не то, - говорила комиссия.
   - Совсем не подходит, - качала головами комиссия.
   В общем, забраковали все мои двадцать лучших нарядов. Да еще сказали:
   - А с такими волосами вообще нельзя ходить. Это же просто  ужас,  что  за
волосы!
   В общем, обласкали с головы до пят. И предложили:
   - Мы на вас наденем парик. Будете