ли тот же страх в Америке. Сегодня в Америке многие забыли  про
этот страх, который объединял евреев и черных. Берта, думаю, была бы в шоке.
   Я не была коммунисткой в двадцатых. Не потому, что не одобряла  их  идей.
Откровенно говоря, я была большей эгоисткой,  чем  твоя  бабушка.  Я  хотела
поразвлечься, я была молода, у меня не было желания  тратить  все  свободное
время на демонстрации и пикеты. Твоя  бабушка  всегда  за  что-то  боролась.
Какие там  развлечения!  Для  борцов  за  справедливость  работа  находилась
всегда. Она была очень, очень серьезной девушкой".
   Определение "серьезная" прилепилось  к  моей  бабушке  на  всю  жизнь.  В
детстве я не видела ее  без  книги  или  журнала  в  руках.  От  чтения  она
отвлекалась, лишь когда готовила или ложилась спать. И все-таки в  молодости
у Берты находилось время  для  развлечений.  Она  и  Перл  познакомились  на
вечеринке. Америка освободила их (еврейские матери горько жаловались на то в
письмах в "Форвард") из замкнутого семейного и общинного  круга,  в  котором
полагалось пребывать благовоспитанным еврейским  девушкам  в  Польше.  Берта
одевалась и стриглась, как и  полагалось  эмансипированной  молодой  женщине
того  времени:  завитые  волосы,  короткая  юбка  (короткая   по   тогдашним
стандартам), туфельки. И хотя несколько молодых людей  ухаживали  за  Бертой
("Разумеется, у нее  были  кавалеры",  -  ответила  Перл,  возмущенная  моим
вопросом), до встречи с Оливером она не задумывалась о замужестве.
   "Она познакомилась с твоим дедушкой на партийной работе. А  как  еще  это
могло быть? Я знаю, что специально она мужа не искала - черного, желтого или
белого.  Случилось  это  в  1927  году,  и  твоя  бабушка  уже  зарабатывала
достаточно, чтобы снимать себе квартиру. Я знаю, что тогда это  было  скорее
исключением, чем  правилом,  и  полагаю,  что  семья  Берты  ее  решения  не
одобряла.
   Берта  и  твой  дед  верили  в  равенство  всех  людей,   независимо   от
национальности и цвета кожи. Она влюбилась в Голдена не потому, что  он  был
черный. Просто для Берты цвет кожи не заслонял самого человека.
   Разумеется, ты знаешь, что были люди,  которые  не  понимали,  как  Берта
могла полюбить черного. Но, дорогая моя, он был очень красивым, обаятельным,
интересным, много старше и опытнее нас. Он повидал мир. А  как  он  готовил!
Будь он белым, никто бы не удивлялся, что в него влюбляются девушки".
   БЕРТА + ОЛИВЕР
   Когда Берта и Оливер встретились, ей было двадцать два,  а  ему  -  около
сорока. Свахой им послужила нью-йоркская полиция. Пикеты,  тюремные  камеры,
по ее разумению, лучшего места для знакомства быть не могло. Где еще бабушка
могла найти мужчину, разделявшего ее убеждения?
   Должно быть, они влюбились друг в друга с первого взгляда. Берта не  была
красавицей в привычном смысле этого слова, но в ее лице, которое запечатлела
фотография, чувствуются и  нежность,  и  сила.  Она  смотрит  в  объектив  с
мечтательным выражением: женщина, готовая влюбиться. И Оливер хотел любить и
быть любимым. Многие женщины  находили  его  очень  привлекательным,  но  он
избегал  случайных  связей.  По  нынешней  терминологии,  он   относился   к
"женатикам" - мужчинам, которые предпочитают постоянство.
   Оливер в политической целеустремленности не уступал моей бабушке, но  его
интересы  политикой  не  ограничивались.  Все,  кто  знал  дедушку,  от  его
племянницы Мейми до  старых  большевиков,  отмечали  его  остроумие,  умение
оценить шутку, жажду к  жизни,  а  не  только  к  политике.  Эта  его  черта
произвела огромное впечатление  на  мою  серьезную  бабушку,  которая  ранее
стремилась подавить все свои желания,  не  имеющие  отношения  к  борьбе  за
счастье трудового народа. Маленькой девочкой я просто не  могла  представить
свою бабушку танцующей или слушающей джаз-оркестр. Но Оливер приобщил ее и к
дансингам, и к концертам.
   - Ты и представить себе не можешь, как это  было  интересно,  -  говорила
бабушка.
   И лицо ее молодело и начинало светиться изнутри. Так бывало всегда, когда
разговор заходил о моем дедушке.
   Вскоре после их встречи в 1927 году  Берта  совершила  поступок,  который
даже в прогрессивных кругах считался для молодой женщины  отчаянно  дерзким:
поселилась с Оливером в однокомнатной квартире в  Гарлеме.  Подозреваю,  что
цельной, деятельной натуре бабушки претила  мысль  об  обычных  свиданиях  с
горячо любимым человеком. Кроме того, если черный мужчина  и  белая  женщина
хотели чаще видеться друг с другом, своя квартира им была просто необходима.
Едва ли их принимали бы с распростертыми объятьями  в  публичных  местах.  А
Берту наверняка выселили бы из ее квартиры в Бронксе, если  бы  к  ней  стал
регулярно заглядывать черный.  Даже  в  Гринвич-Виллидж,  районе,  известном
свободой нравов, в двадцатые годы черных не жаловали ни владельцы домов,  ни
хозяева ресторанов.
   Поэтому смешанная пара  скромного  достатка  могла  поселиться  только  в
Гарлеме. Но даже там Берте и  Оливеру  за  однокомнатную  квартиру  пришлось
платить в два раза больше по сравнению с той ценой, которую запросили  бы  с
них в другом районе, будь они белые.
   - Меня это приводило в ярость, - вспоминала Перл. - Как в  Польше,  людей
здесь загоняли в гетто.
   Когда Берта познакомила Перл  с  моим  дедушкой,  он  работал  поваром  в
кафетерии на Четырнадцатой улице. Повторялась история с  вагоном-рестораном.
Случается, американцы спрашивают меня, как такой интеллигентный человек  мог
попасться  на  удочку  коммунистов,  я  напоминаю  им,  что  из  всех  белых
институтов Америки только  Коммунистическая  партия  признавала  способности
Оливера Голдена и видела в нем нечто большее, чем потенциального повара  или
официанта.
   В гарлемских ночных клубах, где свободно общались белые и черные,  Оливер
и Берта встречались с Перл и Мишей. Они танцевали и  слушали  джаз.  Но  вне
круга близких  друзей  их  ждало  непонимание  и  унижение.  Бабушка  как-то
рассказала маме историю о том, какому она подвергалась давлению. Мама  очень
переживала за бабушку, и эта боль чувствовалась даже в пересказе.
   "Однажды мои мать и отец решили пойти в  один  театр  на  Бродвее,  чтобы
посмотреть черную водевильную труппу, которая обычно  выступала  в  Гарлеме.
Моя мать купила в кассе театра билеты в партер. Когда она и мой отец  заняли
свои места, а пришли они в своих лучших костюмах, другие  люди,  сидевшие  в
том же ряду, все белые, поднялись и ушли. Они не желали сидеть в одном  ряду
с черным. Моя мать подобного не ожидала, все-таки они пришли в хороший театр
и на сцене выступали черные. Но одно дело - белые в  черных  ночных  клубах,
это считалось в порядке вещей, и совсем другое - черный в  белом  театре.  А
ведь такое отношение к черным было  нормой  жизни.  И  белая  женщина  могла
прочувствовать это на собственной шкуре, лишь влюбившись в черного мужчину".
   В отличие от Перл, большинство подруг мамы по фабрике выпали из ее  жизни
после того, как она поселилась с Оливером.  Поначалу  она  приглашала  их  в
гости,  чтобы  показать,  что  мужчина,  которого  она  любит,  не  какое-то
экзотическое существо, а обычный и  очень  хороший  человек.  Один  раз  она
пригласила нескольких подруг на обед, приготовленный, как обычно,  Оливером.
Они  ушли,  очарованные  его  обаянием,  эрудицией,  умением   говорить   на
нескольких языках, историями о путешествиях по миру. Они сказали Берте,  что
понимают, почему она влюбилась в Оливера, что сделали бы то же самое, если б
нашли в себе мужество пойти наперекор семье. Но они не звонили, не приходили
больше и, естественно, не приглашали в гости Берту и Оливера. С  годами  моя
бабушка пришла к выводу, что такое отношение  продемонстрировало  узость  их
ума и нетерпимость к людям с другим цветом  кожи,  и  с  такими  "подругами"
лучше не знаться, но двадцатидвухлетнюю Берту такое отношение больно ранило.
В юном  возрасте  нелегко  делать  выбор,  который  лишает  тебя  не  только
родственников, но и друзей.
   И действительно, Берта серьезно подорвала здоровье, пребывая в постоянном
напряжении, будучи не в силах решить, прислушаться ей к голосу своего сердца
или к советам близких родственников. Прожив год с  Оливером,  она  полностью
отдавала себе отчет в том, какие трудности ожидают смешанную пару  (все-таки
тогда Берта и Оливер еще собирались  жить  в  Соединенных  Штатах,  а  не  в
Советском Союзе). Моя бабушка  стала  падать  в  обморок,  у  нее  поднялось
давление, появилась аритмия, ее  то  и  дело  бросало  в  холодный  пот.  Ей
поставили диагноз "нервная депрессия". Оливер, первая жена которого умерла в
Москве, начал опасаться, что потеряет и Берту.
   Обмороки уже преследовали Берту несколько месяцев,  когда  она  узнала  о
хорошем враче, который специализировался на нервных болезнях. Поехала к нему
на прием. Рассказала доктору о себе и  Оливере,  об  отношении  к  их  союзу
родственников и знакомых. Рассказала о том, как она любит  Оливера,  как  он
хочет жениться на ней, как она не может решиться на  брак,  зная,  что  этим
окончательно порвет с семьей. Доктор дал моей бабушке мудрый совет.
   - Причина вашего недомогания - нерешительность, - объяснил он,  -  и  все
физические симптомы болезни исчезнут, как только вы примете решение. Не могу
сказать, как именно вы должны поступить, но,  по  вашим  словам,  вы  любите
этого человека. И только вы  можете  знать,  достаточно  ли  сильно  вы  его
любите.
   Берта конечно же решила, что она достаточно сильно  любит  Оливера,  и  с
этого момента не болела чуть ли не до самой смерти в 1985 году.  Она  забыла
фамилию врача, но ее память навсегда сохранила его человечность.
   - Его совет я запомнила на всю жизнь, - как-то сказала она. - Все болезни
- от желания избежать трудных решений. А  готовность  их  принимать  придают
человеку силу.
   Моя бабушка рассказывала нам, что ее мать ни разу  не  заговорила  с  ней
после того, как она отказалась покинуть Оливера. Даже когда она прислала  из
Ташкента фотографию своей дочери, Бесси ей не ответила. Одна из  родственниц
рассказала мне, как моя прабабушка отреагировала на фотографию.
   - Это письмо от моей дочери  из  России,  -  сказала  она,  взяв  в  руки
конверт. - Наверное, в нем фотография ребенка Берты, - добавила она, нащупав
фотографию.
   Не глядя, передала конверт родственнице, спросила:
   - Ребенок - цветной?
   Получив утвердительный ответ,  Бесси  схватила  фотографию  и  на  глазах
нескольких родственников разорвала ее на мелкие кусочки.
   Берта не узнала о  том,  что  ее  мать  даже  не  захотела  взглянуть  на
фотографию своей цветной внучки, и я этому  очень  рада.  В  Америке  многие
белые старались убедить меня, что действия моих прадедушки и  прабабушки  со
стороны  Бяликов  мотивировались  не  расизмом,  а  религиозными  чувствами,
неприятием того, что их ребенок может иметь что-то общее с неевреем. Я знаю,
что в некоторых еврейских  семьях  выдерживали  траур  по  ребенку,  который
связал свою судьбу с инородцем, а Исаак  и  Бесси  свято  чтили  религиозные
законы, но поступок моей  прабабушки  указывает  и  на  проявления  расизма.
Старшие Бялики покинули Польшу, спасаясь от  антисемитизма,  чтобы  в  итоге
перенять предрассудки нового мира.
   Хотя Оливер был всем доволен в личной жизни, он не смог найти себе  места
в рабочем движении, как внутри партии, так и вне. Эта неудовлетворенность  и
послужила     мотивом,     побудившим      его      организовать      группу
афроамериканцев-аграриев для работы в Советском Союзе.
   Я однажды спросила бабушку, почему она была так счастлива с моим дедушкой
(детский вопрос), и она ответила, что счастье описать гораздо  сложнее,  чем
несчастье. Но она рассказала мне одну историю, которая  показывала,  что  их
объединяло.
   Когда они познакомились, Оливер, конечно  же,  рассказал  Берте  о  своей
женитьбе на Джейн и ее безвременной смерти в Москве. Он также  рассказал  ей
еще об одной женщине, сыгравшей важную роль в его  жизни.  Аня,  как  он  ее
называл, помогала ему пережить горе, которое он испытал, потеряв Джейн.  Она
была удмурткой, уроженкой далекого северо-востока, и тоже училась в  Москве.
Оливер рассказывал Берте, что он многим обязан Ане, потому что она любила  и
заботилась о нем. Но он говорил, что не сможет  на  ней  жениться,  так  как
вскоре возвращается в Соединенные Штаты, чтобы  вести  партийную  работу  на
родной земле. Скорее всего, он и не смог бы взять Аню с  собой:  в  середине
двадцатых советские граждане с огромным трудом могли выехать из  страны.  Но
это был не мимолетный роман.
   Более того, Аня так любила Оливера, что захотела родить ему ребенка, даже
зная, что он уезжает. Родила сына и назвала его в честь отца.
   Моя бабушка отреагировала более мудро, чем можно было  ждать  от  девушки
двадцати двух лет. Вместо того чтобы ужаснуться, узнав, что от  ее  будущего
мужа женщина в другой стране родила ребенка, она  сказала,  что  они  должны
помочь этой женщине растить сына, если у них появится такая  возможность.  И
когда в 1931 году они уезжали в Советский Союз, Берта взяла с собой сумку  с
подарками в надежде, что им удастся найти Аню  и  Оливера.  Тогда  этого  не
случилось, и хаос великих чисток, и Вторую мировую войну сумка с игрушками и
детской одеждой пережила в шкафу моей бабушки. Однако много лет спустя  Аня,
совершенно неожиданно, вошла в нашу семью. Но это уже другая  глава  сложной
истории семьи, до которой еще предстоит дойти.
   Для меня самое важное в этой истории - доверие и  взаимное  уважение,  на
которых зиждилась любовь моих бабушки и дедушки. Берта ясно дала ему понять,
что он не обязан рассказывать ей о всех женщинах, которые  были  у  него  до
нее, и рада тому, что нашелся  человек,  который  помог  ему  пережить  боль
утраты первой жены. Оливер же и не считал, что в  чем-то  оправдывается.  Он
просто любил ее и хотел, чтобы она делила с ним не только  настоящее,  но  и
прошлое. И еще ему хотелось, чтобы их совместная жизнь началась без секретов
друг от друга.
   Семейные секреты! Иной раз трудно  понять,  где  они  хранятся  и  почему
остаются секретами. Стараясь выяснить как можно больше о жизни моих  бабушки
и дедушки в Нью-Йорке, я наткнулась еще на один,  когда  спросила  маму,  не
видела ли она их свидетельства о браке.
   - Они не регистрировали свой брак, - ответила она. -  После  смерти  отца
мама получила свидетельство в советском учреждении,  чтобы  узаконить  права
вдовы и получать пенсию.
   - Почему ты мне этого не говорила? - спросила я маму.
   - Потому что это не важно. Они жили одной семьей, а наличие клочка бумаги
ничего не меняет.
   До самой смерти моя бабушка говорила о деде, как о своем любимом муже.  Я
хотела понять, почему двое людей, которые бросили вызов обществу, чтобы быть
вместе, которые прожили в любви и  согласии  тринадцать  лет,  которые  дали
жизнь своему ребенку, не зарегистрировали свой союз.  Поначалу  я  пришла  к
неверному заключению, подумав, что их решение  как-то  связано  с  законами,
запреща-ющими смешанные браки. И действительно, в те  годы,  когда  Берта  и
Оливер полюбили друг друга, в тридцати  восьми  штатах  действовали  законы,
согласно которым такие браки считались преступлением. Более  того,  когда  в
1967 году Верховный суд  США  признал  эти  законы  неконституционными,  они
действовали в двадцати одном штате.
   Но в Нью-Йорке такого закона не было, а мои дедушка и бабушка были не  из
тех людей, кого могли смутить осуждающие взгляды муниципальных чиновников.
   Так что решение моих бабушки и дедушки не вступать в законный брак  имело
не расовую, а политическую подоплеку. Как и многие  радикалы  их  поколения,
они полагали семью буржуазным экономическим институтом,  в  котором  они  не
нуждались для того, чтобы освятить свою любовь. В конце восьмидесятых  годов
некоторые  советские  старики  того  же  поколения   зарегистрировали   свои
отношения, чтобы эмигрировать из Советского Союза. Они прожили вместе многие
десятилетия, воспитали детей и внуков, но вступили в законный брак лишь  для
того, чтобы покинуть Россию.
   Зная упрямство своей бабушки, я подозреваю,  что  она  пожелала  остаться
"свободной", хотела, чтобы ее и Оливера связывала не бумажка, а  любовь.  Их
брак был точно заключен на небесах.
   Поэтому я лелею образ Оливера и Берты, которых вижу, как двух влюбленных,
обедающих в китайских  ресторанах,  делящихся  секретами,  обнимающими  друг
друга  в  своей  маленькой  комнатке,  верящих  в  успех  борьбы  за  новый,
справедливый мир, несмотря на окружавшую их враждебность.
   В моих грезах я вижу их не как Черного Мужчину и  Белую  Женщину,  а  как
мужчину и женщину, которые не могут жить друг без друга.
   АМЕРИКАНЦЫ В СССР
   Хвала молодому Советскому государству прозвучала бы сейчас,  после  того,
как мы узнали, сколько  жизней  перемолол  этот  революционный  эксперимент,
слишком уж наивно, но моих бабушку  и  дедушку  переполняли  самые  радужные
надежды, когда немецкий лайнер "Германия", на борту которого они находились,
пришвартовался в порту  Ленинграда.  Корабль,  покинувший  гавань  Нью-Йорка
четырьмя неделями раньше, прибыл в колыбель революции 7 ноября 1931 года,  в
четырнадцатую годовщину захвата власти большевиками.  Стараться  представить
себе, что думали люди в то время,  -  занятие  бесполезное,  но  в  одном  я
уверена: мои бабушка и дедушка  и  представить  себе  не  могли,  что  через
шестьдесят лет жители революционного Ленинграда проголосуют  за  возвращение
городу исконного названия - Санкт-Петербург.
   Из шестнадцати американцев, поднявшихся на борт  "Германии",  только  мой
дед бывал в Советском Союзе. В ту поездку бабушка взяла с собой  только  две
действительно ценные вещи: швейную машинку "Зингер" и пишущую машинку  "Смит
корона". Последняя до сих пор является нашей семейной реликвией.
   Однажды я спросила бабушку, почему она взяла  с  собой  так  мало  вещей,
вроде бы следовало брать с собой  все,  что  только  возможно,  зная  о  той
бедности, которая ждала ее в  Советском  Союзе.  Бабушка  ответила,  что  не
хотела кичиться своим богатством: американцы, даже в период Депрессии,  жили
несравненно лучше, чем большинство советских граждан.
   Среди тех, кто отправился в Ленинград с моими бабушкой и  дедушкой,  были
самые разные люди. Некоторые взяли  с  собой  жен-американок,  другие  потом
женились на русских женщинах. Единственной белой была  моя  бабушка.  Джордж
Тайнз, близкий друг деда (и первый, изъявивший желание поехать  в  Советский
Союз), был футбольной  звездой  и  выпускником  университета  Уилберфорса  в
Огайо. В Узбекистане Тайнз занялся разведением  пекинских  уток  и  в  конце
концов стал  ведущим  специалистом  по  водоплавающей  птице.  К  сожалению,
советской  экономической  системе  так  и  не  удалось  обеспечить  доставку
выращенных в колхозах уток на рынки и столы голодных советских  граждан.  Но
его птички появлялись в лучших московских ресторанах.
   Джона Саттона, выпускника Таскиги, лично рекомендовал его бывший  учитель
Джордж Вашингтон Карвер. Сын уборщика  средней  школы  в  Сан-Антонио,  штат
Техас, Джон был старшим из пятнадцати детей. Все они  закончили  колледж,  а
самый младший из  братьев,  Перси  Саттон,  был  президентом  муниципального
округа  Манхэттен,  а  последние  годы  ему  принадлежал  знаменитый   театр
"Аполло".
   На борту "Германии" плыл в Советский Союз и Джозеф  Роун,  специалист  по
выращиванию хлопка, родившийся,  так  уж  получилось,  в  маленьком  городке
Кремль,  штат  Вирджиния.  Выпускник  Вирджиния   нормэл   колледж   (теперь
университет штата Вирджиния), двадцатишестилетний Роун только-только женился
и рассматривал эту поездку как длинное свадебное путешествие.
   Дедушка был, скорее всего, единственным в группе членом  коммунистической
партии. Некоторые, безусловно, одобряли марксистс