м моей бабушки. Мне лишь говорили,  что
в 1920 году она эмигрировала в США из Варшавы, а ее отец был ученым. О  том,
что она еврейка, не упоминалось.
   Возможно, ей и не стоило скрывать этого от меня, но бабушка жила в период
советской истории, когда Сталин боролся  с  "безродными  космополитами"  (то
бишь евреями и иностранцами).  Тогда  мою  бабушку,  профессора  английского
языка в Ташкентском институте иностранных языков, выгнали с работы. Вот  она
и полагала, что не след ее внучке осложнять себе жизнь.
   И только однажды, я этот случай  хорошо  запомнила,  она  предельно  ясно
выразилась насчет своего еврейства. В пять лет я пришла  домой  из  детского
сада и стала рассказывать о каком-то проступке  "этого  жида".  Тогда  я  не
понимала значения этого слова. Я воспринимала это  как  сленг,  используемый
детьми, что, впрочем, многое говорит  об  уровне  бытового  антисемитизма  в
сове-тской жизни.
   И  меня  изумило,  когда  бабушка  ударила  меня  по  лицу,  в  первый  и
единственный раз в жизни:
   - Каждый раз, когда ты обзываешь еврея  плохим  словом,  ты  обзываешь  и
меня, и мою мать, и себя. Ненавидя их, ты ненавидишь себя. Потому  что  я  -
еврейка, а это означает, что и твоя мать, и ты тоже - еврейки.
   Моя бабушка больше ничего не сказала о  евреях  и  иудаизме.  Лишь  через
много лет я поняла значение ее слов: согласно  религиозным  законам  иудеев,
еврейство передается по матери. Но  я  поняла  смысл  ее  слов.  Она  хотела
подчеркнуть, что аморально делить, унижать или презирать людей только за  их
принадлежность к какой-либо национальности, расе или религии.
   Я и сейчас помню голос бабушки, особенно когда сталкиваюсь  с  различными
формами дискриминации в Америке. Мне больно слышать, когда  некоторые  белые
американцы говорят о "ленивых черных", мне так же  неприятно,  когда  черные
считают всех евреев скрягами, а белых - расистами. Ненавидеть их,  значит  -
ненавидеть себя.
 
   В 1985 году я бы рассмеялась в лицо человеку, который сказал  бы,  что  у
меня  появится  шанс  побывать  в  Америке  и  отыскать  моих   американских
родственников. Но жизнь распорядилась именно так.
   В 1984 году,  через  год  после  окончания  Московского  государственного
университета, меня взяли на работу в "Московские новости", тогда удивительно
скучное  издание,  которое  вгоняло  читателей   в   сон   почище   таблеток
снотворного.  Главным  редактором   "Московских   новостей"   был   Геннадий
Герасимов, лицо которого вскоре увидели миллионы людей во  всем  мире  после
того, как он стал пресс-секретарем Горбачева.  Наверное,  Геннадий  Иванович
предчувствовал, что наличие  в  штате  чернокожей  русской  с  американскими
корнями в недалеком будущем станет скорее плюсом, чем минусом.
   Я очень благодарна своему первому шефу. Как я потом узнала, ему  пришлось
немало повоевать со своим руководством, чтобы взять меня на работу. Без  его
помощи я бы трудилась в какой-нибудь заводской многотиражке.
   В 1987 году произошло неслыханное: я стала первой советской журналисткой,
посетившей Соединенные Штаты по программе обмена. До эпохи гласности никто и
представить себе не мог, что  Советский  Союз  будет  представлять  молодая,
беспартийная женщина, к тому же (о ужас!) внучка американцев.
   Я не верила своей удаче, пока не оказалась в самолете, несущем меня в  ту
самую страну, откуда полвека  тому  назад  уехали  мои  бабушка  и  дедушка.
Несколько месяцев я проработала в бостонской "Кристиан сайенс монитор".
   Одним из самых запоминающихся  событий  моей  жизни  стала  вашингтонская
встреча Горбачева  и  президента  Рейгана.  Я  даже  стала  сенсацией  этого
саммита, как только американские журналисты прознали, что среди их советских
коллег находится чернокожая русская.  Эта  тема  оказалась  куда  интереснее
приевшихся переговоров о контроле над вооружениями. Непривычно,  знаете  ли,
слышать, как молодая чернокожая женщина говорит: "Мы, русские..."
   - Вы, должно быть, разыгрываете меня,  -  сказал  мне  один  американский
корреспондент. - В России нет черных.
   - Но вы же видите, что я - не белая, - ответила я.
   В  окружении  сотен  репортеров,  слетевшихся  со  всего  света,   слушая
Герасимова, объявляющего о достижении временного соглашения о  контроле  над
стратегическими вооружениями, я  чувствовала,  как  мое  сердце  переполняет
гордость. Все-таки я присутствовала при историческом  моменте,  когда  мечта
моих бабушки и дедушки становилась явью.
   Оливер и Берта мечтали о сотрудничестве России и Америки,  и  теперь  два
лидера уходили от терминов "империя зла" и "капиталистический  империализм",
чтобы построить более прочный мир.
   Во время моей первой поездки в США я не пыталась найти своих  черных  или
белых родственников. Но выступала  на  многих  собраниях  и  дала  несколько
интервью, в которых рассказала о необычной истории своей семьи. В результате
меня саму начали разыскивать.
   Черная половина моей семьи, Голдены, предприняла попытку найти меня после
интервью в программе Эй-би-си "20/20". В Чикаго престарелая племянница моего
деда,  Мейми,  увидев  мелькнувшую   на   телеэкране   фотографию   Оливера,
воскликнула:
   - Да это же мой дядя Бакс!
   Мейми, которая маленькой девочкой жила с моим дедушкой и его родителями в
Мемфисе, помнила своего дядю - улыбчивого молодого  человека.  Он  частенько
давал детям серебряные доллары (отсюда и прозвище "дядя  Бакс").  Племянница
Мейми, Делорес Харрис, смогла через Эй-би-си узнать наш московский  адрес  и
телефон. Неделей позже  в  Москве  раздался  звонок,  и  моя  мать  услышала
взволнованный голос Делорес, которая сообщила, что ее бабушка, Ребекка, была
старшей сестрой моего дедушки. Моя бабушка, мама и  я  всегда  считали,  что
наша семья состоит из нас троих. После этого звонка мама и я видели себя уже
русскими ростками большого семейного дерева. Делорес и Мейми рассказали нам,
что по линии Голденов у нас в Америке добрая сотня родственников.
   Обретение черных родственников доставило мне  неподдельную  радость,  но,
начав поиск белой ветви моей семьи, я испытывала двойственные чувства.  Боль
бабушки, отлученной от семьи, не выходила из головы. За  исключением  одного
брата, Джека, ни один из Бяликов не  поддерживал  с  ней  никаких  отношений
после ее отъезда с дедушкой в Советский Союз. Джек считался в семье  главным
либералом. Именно он  в  двадцатых  привел  свою  младшую  сестру  в  ячейку
коммунистической партии. Но и он не мог примириться с тем, что она  полюбила
черного, и сказал своему сыну, что в России Берта вышла замуж за русского.
   К тому времени, когда я оказалась в Соединенных  Штатах,  из  всей  ветви
Джека только его вдова, Минни, знала истинную историю. Многие Бялики жили  в
Лос-Анджелесе, и когда в 1988 году "Лос-Анджелес таймс" опубликовала статью,
в которой я упомянула имя и фамилию бабушки, Минни  решила  рассказать  сыну
правду о замужестве его родной тети, тем более что семейная тайна все  равно
стала достоянием общественности.
   Когда выяснилось, что тетя Берта вышла замуж не за русского, а за  негра,
ни сын Джека Юджин, ни его внуки не  могли  понять,  почему  этот  факт  так
тщательно скрывался. Моя кузина Нэнси,  годом  старше  меня,  -  ее  теплые,
сверкающие, карие глаза напомнили мне бабушку, - просто  не  могла  взять  в
толк, почему ее должно расстроить появление черной родственницы.
   Как выяснилось, о существовании моей мамы и  меня  все-таки  знали.  Хотя
Джек ничего не говорил о нас своим детям, старшие  братья  бабушки,  Марк  и
Сидни, не делали из этого тайны для своих близких. Однако братья не  слишком
ладили, поэтому каждая семейная ветвь держалась обособленно, не  обмениваясь
сведениями, вроде бы представлявшими взаимный интерес.
   Семьдесят лет многое изменили. Бялики второго  и  третьего  поколения  не
видели ничего кощунственного в появлении в их  семье  черных  родственников.
Более того, мои родственники без труда нашли общие черты в лицах моей матери
и еврейского поэта Хайма Натана Бялика. Как и поэт, семья  моего  прадедушки
вела свой род из Одессы, и, согласно семейным преданиям, Хайм  Натан  и  мой
прадед Исаак были достаточно дальними, но родственниками.
 
   Моя бабушка умерла в Москве в 1985 году, в один день с ее братом  Джеком,
скончавшимся с Лос-Анджелесе. Мне грустно, что она не смогла  увидеть  своих
молодых  американских  родственников,  перешагнувших   через   предрассудки,
связывавших по рукам и ногам ее современников. И хотя она редко  говорила  о
своей душевной боли, я ее чувствовала. Поэтому, вернувшись  в  1990  году  в
Америку, чтобы  на  грант,  полученный  от  Фонда  Рокфеллера,  восстановить
историю своей семьи, я бы не стала  разыскивать  моих  белых  родственников,
если бы не настоятельная просьба моего руководителя из Фонда. Я боялась, что
мои живые родственники отвергнут меня  так  же,  как  мертвые  отвергли  мою
бабушку. И я удивилась, когда белые родственники приняли меня.
   Американцы любят говорить о том, что "прошлое должно быть на своем  месте
- в прошлом". Выросшая в стране, которая вынесла  столько  страданий  именно
из-за того, что ее вожди слишком много лгали о прошлом, я не  могла  закрыть
глаза на историю своей семьи. Я предпочла исходить из слов, которые услышала
от  моего  американского  друга,  Сэмюэля   Пизара,   известного   адвоката,
пережившего Холокост:
   - Мы, возможно, не должны жить прошлым, но прошлое живет в нас.
   Только досконально изучив прошлое, только вскрыв раны, о  которых  многие
предпочли бы забыть, можно определить место прошлого. Этим  я  и  занималась
практически пять лет. И поиски прошлого приводили меня в Ташкент и Танзанию,
в Лондон и Лос-Анджелес, в Чикаго и на хлопковые поля Миссисипи, где родился
и вырос мой дедушка. Я искала прошлое, которое живет не только во мне, но  и
в двух великих странах, неразрывно связанных в моем сердце.
   НА ЮГ - К ДОМУ
   Я  смотрю  на  фотографию,  сделанную  в   начале   века,   выцветшую   и
потрескавшуюся, которая последние пятьдесят лет  пролежала  в  нижнем  ящике
комода. Я чувствую, как дрожат мои руки, когда  я  беру  ее  у  моей  кузины
Мейми. Она унаследовала фотографию от своей тети Виолы, самой младшей сестры
моего дедушки. На фотографии - их родители, Хиллард и Кэтрин Голден, и  этот
бумажный прямоугольник говорит мне больше, чем все  то,  что  я  уже  успела
узнать о своей семье. Это - фамильное наследство, за которым  я  приехала  в
Америку.
   В те времена фотографирование воспринималось как важное  событие,  вот  и
Хиллард  с  Кэтрин  в  компании  с  Виолой,  тогда  еще  совсем   маленькой,
запечатлели себя на фоне их дома в округе Язу,  штат  Миссисипи.  В  Кэтрин,
решительной  матроне  с  вызывающими  уважение   габаритами,   черная   кожа
сочеталась  с  высокими  скулами,  ясно  указывавшими  на  то,   что   кроме
негритянской в ней текла и  индейская  кровь.  Она  на  голову  выше  своего
худенького, седоволосого мужа. Оба одеты в лучшую воскресную одежду. Он -  в
черном костюме, накрахмаленной белой рубашке, галстуке, она -  в  темном,  с
высоким воротником платье и жакете.
   Но в фокусе не люди,  они  стоят  чуть  сбоку,  а  дом,  большой,  белый,
двухэтажный, с длинными верандами на обоих этажах.  Фотография  подтверждает
семейную легенду  о  "большом  доме",  сожженном  ку-клус-кланом.  В  дельте
Миссисипи, где большинство черных (и  белых)  жили  в  нищете,  несмотря  на
потрясающее  плодородие   земли,   такой   дом   мог   принадлежать   только
состоятельному человеку. Здесь муж и жена могли  вырастить  своих  восьмерых
детей (как  вырастили  их  Хиллард  и  Кэтрин  Голден),  обеспечив  их  всем
необходимым. Построить такой  дом  на  собственной  земле,  площадь  которой
превышала шестьсот акров, - выдающееся достижение для человека,  родившегося
в 1844 году в рабстве. Поэтому не удивительно, что Хиллард  Голден  попросил
фотографа выделить именно дом, в котором он  видел  воплощение  мечты  своей
жизни.
   Но дом этот, естественно, вызывал жгучую зависть  белых,  которые  хотели
вернуть черных на положенное  им  место.  И  вполне  понятно,  почему  после
Реконструкции*  ночные  всадники  сожгли  дом   Голденов.   Они   стремились
уничтожать все, связанное с успехами черных. Более того, по семейной легенде
куклусклановцы сожгли дом Голденов не один раз, а  дважды.  Во  время  моего
пребывания в округе Язу ни один из его жителей, белых или черных, не  ставил
под сомнение правдивость этой легенды, но, как указал мне один  старичок,  в
местных газетах ни о поджогах, ни о судах Линча не писали.
   Тем не менее, с помощью местных историков  мне  удалось  установить,  что
Хиллард Голден был достаточно известным гражданином  округа  Язу,  насколько
это было возможно для черного  после  Гражданской  войны.  Многим  черным  в
послевоенный период удалось приобрести землю, но большинство из них потеряли
свою собственность вскоре после  завершения  Реконструкции.  Мой  прадедушка
сохранил свои земли до 1909 года.  Несколько  лет  тому  назад  Харви  Перри
составил  и  передал  в  Историческое  общество  округа  Язу  список  черных
землевладельцев, начиная с 1866 года.  Мистер  Перри  прожил  в  округе  Язу
большую часть из своих почти что ста лет. Список он составлял по  памяти,  и
первым в нем стоял Хиллард Голден.
   В феврале 1991 года я приехала в северную  часть  округа  Язу  в  поисках
земель моего прадеда. Моими гидами были писатель Вилли  Моррис  и  его  жена
Джо-Энн Причард, которые при подготовке к нашей экспедиции изучили как карты
прошлого века, так и современные. И хотя мы точно знали, что ищем,  отыскать
участок земли в сельскохозяйственном районе оказалось куда как сложнее,  чем
городской квартал. Мы то и дело  останавливали  автомобиль,  вновь  и  вновь
вглядываясь в карты, сравнивая новые и старые границы.
   В округ Язу я попала не сразу. Ни моя  мать,  ни  я,  ни  наши  чикагские
родственники не знали точно, в каком округе штата  Миссисипи  жили  Голдены.
Моя мать ошибочно думала, что ее отец вырос в Кларксдейле (к северу от Язу),
потому что именно этот город значился в его военном билете. На самом деле  в
Кларксдейле располагался призывной участок, куда он  прибыл  по  повестке  в
1918 году.
   На след Голденов я вышла лишь  после  того,  как  через  Фонд  Рокфеллера
смогла связаться с историками штата Миссисипи.
   Джо-Энн, редактор "Юниверсити пресс оф Миссисипи", обнаружила  упоминание
о Голдене  в  книге,  которую  составляла:  сведения  о  голосованиях  моего
прадеда, который во время Реконструкции входил в общинный совет округа Язу.
   В  Мемориальной  библиотеке  Б.С.Рикса  в  Язу-Сити  библиотекари   Линда
Кроуфорд и Дарлин Джонсон взялись за поиски  интересующих  меня  документов,
как только узнали, что  Хиллард  Голден  действительно  жил  в  округе  Язу.
Просматривая свидетельства о собственности на землю и записи  счетчиков  при
переписи населения, они смогли установить местоположение участка Голденов на
карте 1874 года, такой  ветхой,  что  они  боялись  подносить  ее  к  свету.
Собранные документы позволили составить достаточно точную картину того,  чем
занимался мой прадед в течение первого десятилетия после отмены рабства.
   Ступив наконец на землю, где родился мой дедушка, я испытывала  смешанные
чувства. Теперь земля эта принадлежала белым, но  работали  на  ней  черные.
Когда я сказала им, что эта ферма когда-то принадлежала моему  прадеду,  они
мне не поверили. Они и представить себе не могли,  что  в  прошлом  столетии
черный мог чем-то владеть. Я начала понимать, что о черных  землевладельцах,
вроде моего прадеда, многие американцы, даже черные, знают ничуть не больше,
чем я, выросшая в Москве. Более того, они просто  отказывались  мне  верить,
пока Вилли и Джо-Энн не подтвердили мои слова: им требовалось  слово  белых,
чтобы убедиться, что я говорю правду. А поверив мне, они  настояли  на  том,
чтобы  я  взяла  с  собой  горсть  "моей"  земли.  Насыпали  ее  в  банку  и
торжественно вручили мне стеклянный контейнер.
   Удачное завершение поисков земли моего прадеда особенно порадовало  меня,
поскольку я считаю себя не только  афроамериканкой,  но  и  черной  русской.
Семейная история и происхождение исключительно важны для  нас,  русских.  Мы
придаем этому гораздо большее  значение,  чем  большинство  черных  и  белых
американцев.
   У меня есть друзья, которые ведут свой род от  известных  дореволюционных
семей и очень дорожат картинами, книгами,  предметами  старины,  которые  их
родители, бабушки и дедушки сумели сохранить в советский  период.  Вещи  эти
никогда не вызывали у меня зависти, но я завидовала моим друзьям в том,  что
они знали, кто их предки и чего они в свое время достигли.
   Для меня история моей  семьи  начиналась  с  бабушки  (и,  разумеется,  с
дедушки, хотя я его никогда не видела). Да и откуда я могла  знать  о  более
дальних поколениях, если родилась и выросла  в  Советском  Союзе?  Эмиграция
моих дедушки и бабушки и "холодная война"  оборвали  все  семейные  связи  с
Америкой.  Если  бы  жизнь  советского  общества  не  поменялась  бы   столь
разительно, моя мать и я о наших заокеанских родственниках скорее всего  так
бы ничего и не узнали.
   Конечно же, найдя землю прадеда, я гордилась не "голубой кровью", которую
иной раз настойчиво искали в себе мои друзья. Земля  Голденов  говорила  мне
лишь об их характере и упорстве, с которыми, освободившись от  рабства,  они
стремились  занять  достойное  место  в   обществе.   Именно   этот   клочок
миссисипской земли, в конце концов заложенный и потерянный (скорее всего, он
перешел в собственность какого-то  банка),  позволил  заработать  деньги  на
образование восьмерых черных детей. В  определенном  смысле  благодаря  этой
земле моя мама стала историком, а я - журналистом.  Благодаря  ей  третье  и
четвертое  поколения  потомков  Хилларда  Голдена   -   дантисты,   учителя,
государственные служащие. Эта земля дала старт нашей семье.
   Из-за того, что в юности я практически ничего о моей семье не знала,  мне
всегда казалось, что я - никто и ниоткуда. В Миссисипи я поняла,  не  только
разумом, но и душой, что за моей спиной - длинная череда предков.  И  начала
ассоциировать себя не только с моим дедушкой и его родителями, но и со всеми
черными мужчинами и женщинами прошлых  поколений.  Мое  путешествие  в  штат
Миссисипи открыло секретный уголок в моем сердце. Часть меня, черная  часть,
возродилась.
 
   На каждом шагу я искала  достоверные  сведения,  подтверждающие  семейные
легенды. В России свои знания о Юге я получала  не  из  вторых,  а  даже  из
третьих рук. До отъезда в Советский Союз моя бабушка не бывала в Миссисипи с
дедушкой: в двадцатых годах его бы просто линчевали. Все свои сведения о Юге
она почерпнула из рассказов мужа. И создавшаяся у нее картина:  суды  Линча,
абсолютная сегрегация, самые крайние формы расовой нетерпимости, застыла  во
времени. В Москве мы, конечно, слышали о борьбе за гражданские права, но эта
информация воспринималась как нечто абстрактное.
   Договариваясь о приезде в округ Язу, я опасалась не физического  насилия,
а презрения в глазах белых южан. Я ожидала  прочитать  в  их  взглядах:  "Мы
терпим тебя, потому что ты  -  черная  русская,  экзотический  представитель
своей страны. Будь ты обычной  черной  американкой,  мы  бы  на  тебя  и  не
посмотрели". Я сталкивалась с таким отношением при знакомстве  с  некоторыми
белыми  северянами.  Безразличие  мгновенно  сменялось  заинтересованностью,
стоило мне объяснить, что я - русская. Я ожидала, что на  Юге  мне  придется
сталкиваться с аналогичной реакцией гораздо чаще.
   И ошиблась. Я узнала, что  некоторые  белые  южане  с  большим  уважением
относятся к истории как белых, так и черных жителей региона.  Я  не  говорю,
что на Юге полностью вывелись расисты  или  что  я  встречалась  с  наиболее
т