столь принципиально и масштабно  поставил проблему качества
названного его именем  автомобиля,  стандартизации основных узлов (модулей),
делающих их  быструю замену в случае  необходимости предпочтительнее, нежели
ремонт.  А  самое  главное  и, по-своему,  удивительное:  Форд  периодически
целенаправленно и довольно существенно  снижал продажную  цену автомобилей и
тракторов,  даже при  отсутствии  малейших  признаков затоваривания  готовой
продукции.   Конечно,  этим   обеспечивался   ускоренный  оборот   капитала,
повышалась  конкурентоспособность  изделий, становилась излишней реклама. Но
вместе с тем нельзя не отметить, что данный путь -- далеко не самый типичный
не только  для  капиталистических  монополий,  но и  для  машиностроительных
министерств   социалистических  стран,  включая   СССР.   Причем,  ежегодное
удешевление и  повышение  качества  продукции  Форд  осуществлял в  условиях
полного   самофинансирования   и,   естественно,   полной   самоокупаемости.
Происходило это  за  счет прежде всего совершенствования организации труда и
повышения его производительности. Согласитесь:  с точки  зрения традиционных
представлений  о  капитале  как  самовозрастающей  стоимости  и  о  типичном
капиталисте  как  безудержном  эксплуататоре,  начисто  лишенном  нормальных
человеческих эмоций, такой факт, несомненно,  нуждается в объяснении. Сам Г.
Форд  ссылался  на  рациональность  постоянного  совершенствования  процесса
производства,  для  которого  застой  (трактуемый  автором  данной  книги  в
гераклитовском смысле) чреват опасностью снижения качества продукции -- явно
неравноценной альтернативе снижению ее себестоимости.
     Кто же  все-таки  он, этот  неистовый и таинственный Генри  Форд, столь
резко  "выламывавшийся" из среды класса, символом  которого  он стал,  такой
противоречиво-парадоксальный  трудящийся  мультимиллионер?  Ненасытная акула
имперализма?   Его   классик?   Гроссмейстер   изощренной  капиталистической
эксплуатации, лицемерно натянувший на себя тогу благодетеля простого люда --
рабочих и  крестьян  (фермеров), взрослых  и молодежи, больных и  увечных? И
хотя, действительно,  за пребывание в больнице (тогда одной из лучших в США)
он брал со своих работников деньги, составлявшие 75% минимального заработка,
слишком много в таких оценках от вульгарно-классового "образа врага" и явных
натяжек. Ведь  8-часовой рабочий день и подготовку к переходу на пятидневку,
установление  минимума  зарплаты в  5,  а  потом  в  6  долларов  в  день  и
неординарные  школы  со  стипендиями  усердным  и  талантливым  ученикам,  и
создание своего рода социологической лаборатории для изучения условий труда,
быта  и досуга работников, а  главное  -- забота  о потребителе (безупречное
качество  изделий, сеть  сервиса, постоянное совершенствование  автомобиля с
регулярным снижением его продажной цены) -- все это чересчур контрастирует с
традиционным образом буржуа-эксплуататора.
     Быть может,  Генри Форд  был социалистом-утопистом,  этаким детройтским
Робертом  Оуэном,   без  какой-либо  рекламы   развернувшим  эксперимент  по
моделированию глобальных контуров и  отдельных фрагментов общества будущего?
И  хотя  ко времени  написания этой  книги на его заводах трудились 100  000
человек,  не  считая членов  их семей (кстати, женщина, выйдя  замуж, должна
была оставить  работу  и  уделять все  внимание  мужу,  детям,  семье), хотя
потребителями  фордовских автомобилей и  тракторов  были  десятки  миллионов
жителей всех обитаемых континентов, т. е. масштабы его Утопии (если бы такая
существовала)  не  шли ни в какое сравнение с экспериментами-задумками самых
великих  из  социалистов-утопистов,  Форд  ничего и нигде  не  говорит ни  о
социализме,  ни об отношении  к нему. Его  планы  социального реформаторства
весьма  расплывчаты,  а рассуждения  о социальной справедливости лаконичны и
фрагментарны.  Нельзя же в  самом деле считать программным  пожелание о том,
что "каждого следовало бы поставить так, чтобы масштаб его жизни находился в
должном  соответствии с услугами, которые он оказывает обществу" (стр.  17).
Форд  надеялся,   что  со  временем,  благодаря  глубоко  научным  принципам
организации  производства  и  распределения, "каждый  будет  вознагражден по
своим способностям и усердию" (стр. 148). Конечно,  при желании в этом можно
увидеть  и   простую   житейскую  заповедь,  мечту   крестьянского   сына  о
справедливости, выраженную  на  языке обыденного  сознания,  и в то же время
отрицание патриархальной уравниловки.
     А разве не  странным выглядит  в устах преуспевающего капиталиста столь
смело  идущее  вразрез  с  мнением  большинства  представителей  его  класса
социальное  кредо  Г.  Форда?!  "Я  решительно  считаю возможным  уничтожить
бедность  и особые привилегии. О том, что то и другое  желательно -- вопроса
быть не может, Так как бедность и привилегии неестественны; однако помощи мы
можем ждать исключительно от  работы, а не от  законодательства" (стр. 148),
Здесь  не  только диалектически  схвачена взаимообусловленность  бедности  и
привилегий  как  полюсов  социальной  несправедливости,  но  и  указана   их
детерминированность  базисом   --  характером   производственных  отношений,
обусловленных уровнем развития производительных сил. В другом месте Г. Форд,
констатируя,  что  "лекарство  против бедности  заключается  не  в  мелочной
бережливости, а в лучшем распределении предметов  производства"  (стр. 149),
приходит к логичному выводу. Он звучит  весьма  конструктивно: "Личная нужда
не может быть устранена без общих переустройств", ибо  "повышение заработной
платы, повышение прибылей, всякое  повышение для  того, чтобы  добыть больше
денег, являются всего лишь отдельными попытками отдельных  классов вырваться
из огня  самим,  не обращая  внимания на  судьбу  ближних"  (стр.  151). Это
критика уравнительно-потребительских  утопий и узколобого классового эгоизма
как суррогата его подлинных экономических  интересов. Ведь именно с "крайних
позиций"  жестко  впрессованные в орбиту  жизнедеятельности "своего"  класса
люди видят жизнь в искаженном свете.  "Это применимо, -- по мнению Форда, --
столь же к капиталистам, сколько и к рабочим" (стр. 153). Между тем, гораздо
более   перспективным   и   гуманистическим   автору  представляется   некое
"гармоническое мировоззрение", включающее в себя "снятие" противоположностей
искусственной (техносфера) и естественной жизни людей (стр. 152).
     А  может  быть  Генри Форд  был  одним  из первых  штурманов, взявшихся
(задолго  до  Рузвельта)  за прокладку нового курса  эволюции  капитализма в
направлении   развертывания   преимущественно   общечеловеческих    потенций
(содержания)   этого  античеловеческого   в   своих   крайних   политических
проявлениях  общественного  строя?  Повод  для  такого  рода  "обвинений"  в
"обновлении"  капитализма,  его "демократизации", усилении  цивилизаторского
начала,   трактовки  демилитаризации  как  условия  благоприятного  развития
капиталистической "экономики мира" дал своим рецензентам никто иной, как сам
Генри Форд,  поставивший перед собой  задачу  "подвергнуть детальной ревизии
наши  (чьи  конкретно?  --  И.  А.)  взгляды  на  капитал".  В  основе этого
пересмотра  лежит  антитеза  "хорошего"  (конструктивного,  функционального,
созидающего) и "дурного" (деструктивного, бездействующего,  паразитического)
капитала, чем-то напоминающая искания небезызвестного  политэконома-самоучки
Жозефа Прудона.  Правда, у Г. Форда эта  дилемма "повернута" иной  гранью  и
явно  идеализирована.  "Капитал,  проистекающий  сам  собой из  предприятия,
употребляемый  на  то, чтоб помогать  рабочему  идти вперед  и  поднять свое
благосостояние,  капитал,  умножающий  возможности  работы   и  одновременно
помножающий издержки по общественному служению, будучи даже  в руках  одного
лица,  не является  опасностью  для  общества.  Он  ведь  представляет собой
исключительно ежедневный запасной рабочий фонд, доверенный обществом данному
лицу и  идущий  на пользу общества. Тот,  чьей власти он подчинен, отнюдь не
может  рассматривать  его как  нечто личное. Никто  не имеет  права  считать
подобный  излишек личной  собственностью, ибо не он один его создал. Излишек
есть общий  продукт  всей организации. Правда, идея  одного освободила общую
энергию и  направила ее к одной цели, но каждый рабочий явился участником  в
работе..."
     С другой стороны, "капитал, который не создает постоянно новой и лучшей
работы, бесполезнее, чем песок. Капитал, который постоянно  не улучшает поле
дневных условий трудящихся и не устанавливает справедливой платы  за работу,
не выполняет своей  важной задачи. Главная  цель капитала -- не  добыть  как
можно больше  денег, а добиться того, чтобы  деньги вели  к улучшению жизни"
(стр. 155--156).
     Недаром,  один  из  исследователей  феномена  Форда Александр Фридрих в
брошюре "Генри  Форд, король  автомобилей и властитель душ" отчаянно клеймил
его за  социал-демократическую  идею  реформистского  сглаживания  классовых
противоречий   вместо   их   разжигания,  должного   привесть  к  безусловно
победоносной  мировой  пролетарской   революции,  призванной  уничтожить  на
баррикадах всех своих классовых врагов, начиная  с таких откровенных буржуа,
как Г. Форд.
     Впрочем,  аналогия  между  социальной  доктриной  Г.  Форда и  позицией
социал-демократов,  например,  в  том  виде,  в  каком  она  совсем  недавно
сформулирована   в    тезисах,   посвященных   столетию    Социалистического
Интернационала,  прослеживается  довольно  отчетливо.  В них,  в  частности,
говорится  о   "социальной  собственности"  (понятии,  созвучном  фордовской
трактовке  общественных функций частного  капитала),  о сокращении  рабочего
времени  при  сохранении  заработной  платы,  о "цивилизации  солидарности",
которая  призвана положить конец эксплуатации человека и природы, установить
утраченные связи между трудом и свободным временем, умственной и физической,
рациональной  и эмоциональной  деятельностью,  между индивидуально-частным и
группообщественным  содержанием   труда.   Здесь   же  содержится  трактовка
социального  партнерства как не только  антитезы классовым конфликтам,  но и
как  средства их разрешения либо  смягченной "позиционной"  формы, поскольку
вульгарно-жесткое противопоставление классовой борьбы и социального согласия
(консенсуса) теоретически несостоятельно  и политически непродуктивно.  (См.
"Рабочий класс и современный мир", 1989, No 1, с. 24--26).
     С этих позиций Генри Форд выглядел смелым и мудрым "впе-
     редсмотрящим" корабля буржуазной цивилизации накануне его
     вхождения в бурные воды кризиса 1929--33 гг. (и последовавший
     вскоре после него второй мировой войны). Он почувствовал
     скрытые даже  от многих теоретиков-марксистов адаптационные возможности
капиталистической  общественной  системы  (включая метаморфозы классического
частного  предпринимательства) в условиях имманентно  вызревавшего в  недрах
поточно-конвейерной   линии   колоссального   рывка   в   развитии   мировых
производительных сил, причем, фатально  не связанного с военно-экономическим
и    политико-идеологическим    ниспровержением    социализма,    а   скорее
ориентированного  на   неизбежное   взаимодействие  и   взаимное  обогащение
различных  "маршрутов" эволюции  человечества  к  гуманно-социализированному
мировому сообществу.
     К этому  следует добавить, что  Г.  Форд  раньше  многих других  уловил
паразитический характер бюрократии, вдохновенно вращающейся в порочном круге
"кипенья  в  действии пустом",  сводящемся  к  расширенному самопроизводству
бумаг и отчетов, чиновничьих титулов  и синекур. Он почувствовал  социальную
опасность  монополий,  этих  неуклюже-громоздких  экономических  динозавров,
тяжелая  поступь которых  в  конечном  счете  давит  не  столько  однотипные
производства,  сколько  интересы   потребителей.   Им   автор   этой   книги
противопоставлял  "освежающий   ветер"  научного   творчества  и   свободной
конкуренции.
     Форд  тонко  подметил пагубную  односторонность  обособленного развития
городской  промышленности  и   сельского   хозяйства.  Последнее  он  считал
необходимым   превратить  в  высокомеханизированную  и   электрифицированную
индустрию производства продуктов питания и растительно-животного сырья, что,
кстати   сказать,  весьма   актуально  сегодня   у   нас   в   свете  задач,
сфокусированных в Продовольственной программе СССР.
     Вообще многим  размышлениям Форда об организации труда присущ акцент на
те технологические и психологические моменты, которые носят общечеловеческий
характер  и  в  наименьшей  степени зависят  от  конкретных  национальных  и
политических условий их реализации. В методологическом плане  это  открывает
широкие возможности использования его опыта и особенно принципов организации
массового  производства предметов потребления в иных  социальных структурах.
Поэтому неудивительно,  что  в годы перестройки "ударник  капиталистического
труда" Генри Форд I ближе и понятнее многим из нас, нежели иные доморощенные
псевдогерои "социалистического труда".
     Вместе  с  тем,  рецепты  Форда  --  отнюдь  не  панацея  от  всех  зол
безалаберности,  неорганизованности и  застоя.  В  частности,  судьба  самой
компании  "Форд"  оказалась  вовсе не такой лучезарной, как  это виделось ее
создателю. Мимо этих сюжетов не прошла и литература. Так, популярный в  20-х
годах    роман    Эптона    Синклера    "Автомобильный     король"    рисует
художественно-эмоциональную драму восхождения и картину триумфа  всемогущего
Генри Форда  I. Напротив, опубликованный  полвека  спустя бестселлер  Артура
Хейли "Колеса", -- по сути дела ничто иное, как документально-художественный
реквием   по  несбывшимся   надеждам   и   нереализованным   мечтам   "отца"
американского автомобилестроения.  Впечатление  тем  сильнее,  что  действие
обоих  романов развертывается в пригороде Детройта Дирборне, там, где Форд в
1913 году начал конвейерное производство своих "жестяных Лиззи".
     Со   страниц,  написанных   А.  Хейли,   встает   картина,  во   многом
противоположная  тому,  о  чем  говорит  в  этой  книге  Г.  Форд.  Качество
автомобилей,  особенно  собранных  по  понедельникам   и   пятницам,   резко
снизилось.  Более  того,  в модель  закладывается с  целью  ее  вынужденного
обновления покупателем  либо ускоренное техническое одряхление, либо быстрое
отставание от искусственно динамичной  моды. Некогда строго  функциональные,
практичные и недорогие  автомобили "Форд"  превратились в весящие до  двух с
половиной тонн "хромированные броненосцы" с двигателями мощностью в 200--250
лошадиных сил. Гипертрофированное  "производство  ради производства",  давно
уже нацеленное не на потребителя,  а на его карман и свою прибыль, оказывает
все  более  негативное  воздействие  на жизнь  нации: захирели  американские
железные  дороги,  общественный  транспорт  так  и не  получил  сколь-нибудь
широкого развития.  Ускоряющийся  темп  движения  конвейера  стал  буквально
"выпотрашивать"  людей.  Их  изношенные  нервы  и  "общение"  с  беспрерывно
ползущей  перед  глазами  лентой  --  источник   стрессов  и   межличностных
конфликтов. Проблема монотонности труда, которую Форд осознавал,  связывая с
наличием особого  типа  индивидов,  которым психологически  легче  следовать
чему-то   заданному  извне,   нежели  принимать  самостоятельные  творческие
решения,  обострились  до   предела.   Словом,   производство  стало   менее
упорядоченным и более жестким.
     Раскроем  томик  А.  Хейли: "...  ни  высокие  заработки,  ни  довольно
значительные  дополнительные   льготы   не   способны  компенсировать   этот
безрадостный, бездуховный труд, физически тяжкий и убийственно монотонный --
одно и  то  же  час  за часом, изо  дня в  день. Сам характер  работы лишает
человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере  никогда ничего
не завершает, не ставит точки; он ни разу не собирает автомобиля  целиком, а
лишь соединяет какие-то его части -- там  прикрепил  металлическую пластину,
тут подложил шайбу под болт. Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты.
Снова и  снова, и снова,  и  снова,  и снова; при  этом  условия  работы  --
учитывая  грохот  и шум  -- таковы,  что исключается  какая-либо возможность
общения, какой-либо дружеский обмен репликами. По  мере того, как идут годы,
многие хоть  и ненавидят свою  работу,  но смиряются. Есть,  правда,  такие,
которые  не  выдерживают  и  сходят с ума. Но  любить свою работу  никто  не
любит", тем более, что "рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о
том, как бы вырваться из этого ада".1
     Чем  объяснить такую  разительную метаморфозу? Уходом с жизненной арены
сильной личности, Творца Системы? Бесталанностью или (и) безалаберностью его
наследников   и  потомков?  Или  изменениями  в  системе  капиталистического
производства, "засосавшей" те  ростки  будущей  новизны, на которые возлагал
надежды  оптимистически  настроенный   Генри  Форд  I?  В  каждом  из   этих
предположений,  наверняка,  есть  своя  доля  истины.  Однако  в  фундаменте
деградации основных принципов  организации труда, сформулированных и в  свое
время  реализованных  Г.  Фордом, скорее  всего лежит нечто,  гораздо  более
существенное.  Резонно допустить, что  фордовская  система  как бы с разгона
"уткнулась"   (врезалась)   в    объективную    ограниченность   исчерпанных
возможностей машинного производства (назовем  это цивилизационным фактором),
с одной стороны, и бюрократически-монополистическую трансформацию буржуазных
отношений собственности (формационный фактор), -- с другой.
     Как  ни  парадоксально это  звучит, но  для  "высвобождения"  скованных
данными обстоятельствами (факторами)  тенденций экономической  и  социальной
эволюции,  пунктирно  намеченных  в  книге  Форда, потребовалось  вступление
человечества в  век научно-технической революции и осознание  им  приоритета
общечеловеческих  ценностей  над  узкоклассовыми  интересами (в  том  числе,
капиталистической  гонки  за  прибылью во  что  бы  то  ни  стало), то  есть
качественно  новый  этап  развития  мировых  производительных  сил  и  новое
политическое мышление.
     Кстати,  еще   раньше  некоторые   из  принципов   организации   труда,
разработанных  в  Детройте  Г.  Фордом,  переняли   (естественно,  с  учетом
специфики   автоматизированно-компьютерного   производства)   новые   лидеры
автомобилестроения  --  японские  компании.  И  сейчас,  когда  американская
"Дженерал  моторе" в  рамках проекта  "Сатурн" поставила задачу "переяпонить
японцев" (выпустить  компактный автомобиль не за 144 часа, как прежде, и  не
за   38   часов,  как  "Тойота",   а  почти   вдвое  быстрее),   кое-что  из
организаторского  наследия Форда  вновь  возвращается  к жизни  несмотря  на
модернистский  лозунг: "Завод, который  создал  Генри  Форд,  превратился  в
металлолом. .." Завод, а не принципы. Действительно, основные узлы,  крупные
блоки  автомобилей ныне монтируются на модулях, а  соединение готовых блоков
происходит на укороченной  скоростной  линии. Традиционный конвейер уступает
место модульному производству! И опять  решающим стал человеческий фактор, а
значит, проблема социальных  связей в структуре производства. Ведь интерес к
труду  и приобретение  последним интеллектуально-творческих функций за  счет
"передачи"   монотонных   операций   роботам   большая   часть   сегодняшних
американских   рабочих  ценит  выше,  чем  оплату   труда.  Характерно,  что
знакомство   с   социально-психологическими  аспектами   программы  "Сатурн"
невольно вызывает ассоциации  с бурно обсуждаемыми у нас  формами бригадного
подряда,   участия   трудящихся    в    управлении,    резкого    сокращения
административно-управленческого   аппарата   за    счет   свертыван