го  сильнейшей  опорой. И,  кстати,  разве творческий дух
когда-либо проявлял большее бесплодие, чем в военное время?
     Беспристрастное   исследование  последней  войны,  предшествовавших  ей
событий и ее последствий неопровержимо  свидетельствует  о наличности в мире
могущественной  группы  властителей, предпочитающих  оставаться  в тени,  не
стремящихся  к видным должностям и  внешним знакам  власти, не принадлежащих
притом к определенной нации, а являющихся интернациональными -- властителей,
которые   пользуются   правительствами,  широко   раскинутыми  промышленными
организациями,   газетными   агентствами   и   всеми   средствами   народной
психологии--для того,  чтобы  наводить  панику  на  мир.  Это старая  уловка
игроков -- кричать "полиция!", когда много денег на столе, хватать во  время
паники деньги и  улетучиваться.  В  мире также  есть  сила,  которая  кричит
"война!", и убегает с добычей во время замешательства народов.
     Нам  не следует  забывать,  что  несмотря  на  одержанную  нами военную
победу,  миру  до  сих  пор  не  удалось  разбить  наголову  подстрекателей,
натравивших  народы  друг  на друга. Не следует  забывать,  что  война  ведь
искусственное  зло,  которое,  следовательно,  может создаваться применением
определенных  технических приемов. Кампания военной травли ведется  почти по
тем же правилам,  как и всякая иная кампания. При помощи всевозможных хитрых
выдумок внушают народу  неприязнь к  нации,  с  которой  хотят вести  войну.
Сначала  вызывают  подозрение у  одного, затем у другого  народа.  Для этого
требуется  всего лишь несколько  агентов,  со  смекалкой и  без  совести,  и
пресса, интересы  которой  связаны  с теми,  кому  война  принесет  желанную
прибыль. Очень скоро окажется налицо повод к выступлению. Не представляет ни
малейшего  труда найти повод, когда взаимная  ненависть двух наций  достигла
достаточной силы.
     Во всех  странах находились люди, которые радовались, когда разразилась
мировая  война,  и сожалели, когда  она  пришла  к концу. Сотни американских
состояний возникли  во  время  гражданской  войны так  же, как тысячи  новых
состояний  выросли  на  почве  мировой  войны.  Нельзя  отрицать,  что войны
являются прибыльным делом для тех, кто не брезгует подобными деньгами. Войны
являются оргиями денег не менее, чем оргиями крови.
     Нас  не  так легко  было бы втянуть в  войну, если бы мы сознали, в чем
истинное  величие   народа.   От  накопления  частных  состояний  страна  не
становится великой. Превращение земледельческого  населения  в  промышленное
также  не  способствует  величию  страны.  Страна  становится великой,  если
достояние ее распределяется среди возможно более широких кругов  населения и
наиболее  справедливым  образом,  при  осторожном  и  разумном  развитии  ее
доходных источников и работоспособности народа.
     Внешняя  торговля  приводит  ко многим заблуждениям. Следует  пожелать,
чтобы каждая нация  научилась, насколько возможно,  сама удовлетворять  свои
потребности.  Вместо  того, чтобы стремиться  установить зависимость  других
наций от  продуктов  нашей промышленности, нам следовало  бы  желать,  чтобы
каждая нация создала свою собственную промышленность и собственную культуру,
покоящуюся на твердом основании. Когда каждая нация научится производить  те
вещи, производство которых ей  под силу, тогда мы постепенно дойдем до того,
что станем служить друг другу  в тех  специальных  областях, где отсутствует
конкуренция.  Северный  умеренный  пояс никогда  не  сможет конкурировать  с
тропиками в продуктах  тропических  стран. Наша страна  никогда не вступит в
соревнование с Востоком в производстве чая или с Югом в производстве резины.
     Наша  внешняя  торговля  в значительной степени  основана на отсталости
наших  заграничных покупателей. Мотивом, питающим  эту отсталость,  является
эгоизм.   Человечность  --  мотив,  который  может  помочь  отсталым  нациям
достигнуть прочного  базиса для  независимого существования.  Хороший пример
--- Мексика! Мы много слышим о каком-то  "развитии" Мексики. Эксплуатация --
вот  то  слово,  которое  было  бы  здесь  более  уместно.  Если  происходит
эксплуатация  естественных  богатств лишь ради  умножения  частных состояний
иностранных капиталистов, то это не развитие, а грабеж.
     Близорукие люди пугаются и возражают:
     -- Что же станет тогда с нашей внешней торговлей?
     Если туземцы Африки начнут развозить свой собственный хлопок, население
России само займется производством сельскохозяйственных машин, а Китай будет
в состоянии  сам  удовлетворять свои потребности,  то  это,  конечно,  будет
большой  переменой; но  разве  есть  хоть  один умный  человек,  который  бы
серьезно верил,  что  мир  в  состоянии  еще долго  устоять  на  современных
началах,  когда  немногие  нации снабжают весь  мир?  Мы должны освоиться  с
мыслью о том времени, когда  все народы будут уметь  обходиться собственными
силами.
     Если  какая-либо страна  безумно гордится  своей внешней торговлей,  то
она,  обыкновенно,  находится  в  зависимости  от  ввоза чужого  сырья.  Она
превращает  свое  население в фабричный  материал,  создает  класс  богачей,
пренебрегая своими ближайшими, кровными интересами. В Соединенных  Штатах мы
так заняты развитием нашей собственной страны, что долго еще сможем обойтись
без внешней торговли. Наше сельское хозяйство достаточно развито, чтобы пока
прокормить нас, а денег для выполнения нашей работы у нас тоже достаточно.
     Разве возможно  что-либо более бессмысленное, чем картина безработицы в
Соединенных  Штатах, возникающей  лишь потому, что Япония или Франция нам не
шлют  ордеров,  в то время,  как  нам  понадобится  еще сто лет  работы  для
развития нашей страны?
     Торговля началась с оказывания взаимных услуг. Люди  несли свой избыток
тем, кто его не имел. Страна, в которой росла рожь, посылала  свои богатства
в  страну,  где рожь не  произрастала. Лесная страна  отправляла свой  лес в
безлесную равнину; страна, богатая виноградом -- свои плоды в страну Севера.
Страна степная -- давала свое мясо местностям, лишенным пастбищ.
     Все  это были  лишь  взаимные услуги.  Если все народы  на  земном шаре
дойдут до возможности  содержать  самих себя,  то торговля  вернется к этому
положению.  Деловое  предприятие превратится опять  в услугу. Конкуренции не
будет,    ибо   конкуренция   окажется   лишенной    почвы.   Народы   будут
совершенствоваться  в  производствах,  ведущих,  по своей природе,  скорее к
монополии,  чем к  конкуренции. Каждой расе присущи свои особенные природные
дарования;  одной   --  способность  властвовать,  другой   --  уменье  быть
колонизатором, этой -- призвание к мореплаванию, той  --  к музыке; одной --
уменье заниматься сельским хозяйством, другой -- одаренность в деловой сфере
и т. д. Линкольн как-то сказал, что наш  народ не может дольше существовать,
состоя  из  свободных  и  рабов. Также  и  человеческая  раса не будет вечно
состоять из эксплуататоров и эксплуатируемых. Это ненадежное положение вещей
будет сохраняться до  тех пор, пока мы  не  станем одновременно продавцами и
покупателями,   производителями   и   потребителями,   поддерживающими   это
равновесие не ради прибыли, а ради взаимных услуг.
     Франция в состоянии  дать  миру  нечто  такое,  что никакая конструкция
убить  не  может,  точно  так  же Италия,  Россия,  Южно-Американские Штаты,
Япония, Великобритания, Соединенные Штаты. Чем скорее мы вернемся к системе,
основанной на естественных способностях, и совершенно  откажемся  от системы
"тащи что можно", тем скорее мы обеспечим самоуважение наций и международный
мир. Попытка завладеть  мировой торговлей может вызвать войну, но никогда не
приведет   к  экономическому  процветанию.   Настанет   день,   когда   даже
международные финансовые круги поймут это.
     Мне не удалось  открыть  ни  одной честной  и серьезной причины мировой
войны.
     Мне  кажется,  что  она выросла  из запутанного  положения,  созданного
главным  образом  теми,  кто   надеялся  выиграть  от  войны.  На  основании
полученных мною  в  1916  году  информации,  я  полагал, что некоторые нации
стремятся к миру и что они отнеслись бы сочувственно к демонстрации в пользу
мира. В  надежде, что  это соответствует истине, я финансировал экспедицию в
Стокгольм на судне, называемом с  тех пор "Кораблем мира". Я не сожалею, что
предпринял эту попытку.  Факт ее неудачи  сам  по себе для меня не  является
неопровержимым доказательством того, что этой попытки не стоило делать. Наши
неудачи  поучительнее  наших удач.  То, чему  я  во время  этого путешествия
научился, вполне окупало потраченное время и расходы. Я не знаю, были ли мои
информации правильны или ложны, да это и безразлично для меня. Но я полагаю,
всякий согласится  со мной, что мир находился бы  сейчас в лучшем положении,
если бы представилась возможность уже в 1916 году окончить войну.
     Ибо  победители  истощены  своими  победами,  а  побежденные  --  своим
сопротивлением. Никто  не извлек  выгоды из войны, ни почетной, ни позорной.
Когда, наконец,  Соединенные  Штаты  вступили  в  войну, я  некоторое  время
надеялся, что эта война положит  конец  всем войнам; теперь же  я  знаю, что
войны  не   в  состоянии  покончить   с  войной,   совершенно  так  же,  как
необыкновенно сильный пожар с пожарной опасностью.  Я считаю долгом  каждого
противника  войны противодействовать  войне до тех пор, пока, действительно,
не последовало объявление войны.
     Мое отрицательное  отношение к войне не основано ни на пацифизме, ни на
принципе непротивленчества. Возможно, что наша культура фактически еще стоит
на  уровне,   не  допускающем  мирного  обсуждения  международных  вопросов;
возможно,  что  они  фактически  должны  решаться  с  оружием  в  руках.  Но
вооруженные  столкновения никогда не  приводили еще к разрешению какого-либо
вопроса.
     Вооруженные столкновения могут лишь в крайнем случае вызвать  в воюющих
душевное  состояние,  в  котором  они   готовы  обсудить,  из-за  чего  они,
собственно, воюют.
     Как  только мы  вступили  в  войну,  все  фордовские  предприятия  были
предоставлены  в  распоряжение   правительства.  До   объявления   войны  мы
определенно  отказывались от выполнения  военных заказов для  какой-либо  из
воюющих  сторон.  Прерывать  нормальный ход  производства  противоречит всем
нашим деловым принципам.  Нашим  принципам человечности  также  противоречит
присоединиться  к какой-либо  партии  в войне, к которой  не причастна  наша
страна. Эти принципы,  однако,  потеряли свое значение в тот  момент,  когда
Соединенные Штаты вступили в войну. С апреля 1917 г. по  ноябрь 1918 г. наши
фабрики  работали исключительно  для  правительства. Конечно, мы продолжали,
как и  прежде,  производить автомобили и автомобильные  части,  грузовики  и
санитарные автомобили в составе нашего общего производства, но наряду с этим
изготовляли еще много других, более или менее новых для нас, предметов.
     В момент заключения перемирия мы оставили военную работу и вернулись  к
нашей работе мирного времени.

ФЕНОМЕН ГЕНРИ ФОРДА (вместо послесловия)

     Некогда весьма популярная книга Генри Форда "Моя жизнь, мои достижения"
носит,  как видно  из  ее названия,  автобиографический характер. В  течение
десятилетий в США и  ряде других буржуазных  стран она служила  своего  рода
"деловой  библией"  честолюбивых  и энергичных молодых  людей,  стремившихся
повторить   стремительный   взлет   "наверх"   трудолюбивого   и  смышленого
деревенского паренька, ставшего гордостью и символом Америки начала XX века,
--  миллиардером,  автомобильным  королем  и  даже  одним  из  кандидатов  в
президенты США.
     Предметом   особого   внимания  специалистов   в  области   организации
производства  выступает   при  чтении  этой  книги  практическое  воплощение
инженером-механиком, изобретателем и талантливым менеджером разработанных им
самим  и  заимствованных, в  частности,  у Тейлора, принципов  рационального
функционирования   хозяйственного   комплекса   --   конкретно   гигантского
автомобиле- и тракторостроительного концерна "Форд".
     Наконец, концептуально-мировоззренческий интерес вызывают  содержащиеся
в книге  не тривиальные, а подчас  откровенно неожиданные для  традиционного
образа размышления миллиардера о месте и  роли  производства в  общественной
жизни,  его динамике, тенденциях, стимулах и  перспективах эволюции, влиянии
рациональной  экономики  на  людей,  в  нее   втянутых,  и  на  человеческую
цивилизацию в целом.
     Рубеж  XIX  и XX веков, на который падает "пик" деятельности  Г. Форда,
был   этапом   завершения   в   главном   и   основном   задач   становления
индустриально-машинного производства и подспудной, не  бросавшейся тогда еще
в  глаза  подготовки  в  рамках  поточно-конвейерной системы  материальных и
психологических предпосылок будущего "прорыва" человечества в эпоху НТР.
     Исходной  методологической  парадигмой  творческих  поисков   Г.  Форда
выступает его убежденность в том, что модель "мира,  состоящего из  железных
машин  и  машин-людей"  (стр.  12),  вытесняющего  природу  и  все  подлинно
человеческое,  отнюдь не  предвещает светлого и  радостного будущего.  Более
того, она представляет собой довольно зримый тупик разогнавшемуся на рельсах
промышленной   революции  росту   производительности   общественного  труда.
"Нынешняя  система,  --  сурово  констатирует  Г. Форд, --  не  дает  высшей
производительности,  ибо  способствует  расточению  во  всех  его  видах;  у
множества людей она отнимает продукт их труда. Она лишена плана" (стр.  13).
В этих  словах миллиардера  как  бы проглядывает  осуждение современного ему
капитализма   и   "тоска"   по  общественно   целесообразному   планированию
жизнеобеспечивающих  пропорций  народного  хозяйства, социальная  значимость
которого    концептуально    аргументирована    в   теоретических    работах
основоположников научного социализма.
     Столь   неожиданное  заявление   Г.  Форда  во  Введении  находит  свое
подтверждение  в  других  разделах  его  книги.  Так,  в  главе   IV  "Тайны
производства и  служения" он ставит целью "показать, что современные способы
создания  капитала  не   вполне   верны"  (стр.   59).   В   частности,   он
противопоставляет  производительному  труду спекуляцию готовыми  продуктами,
характеризуемую  им  как  "пристойный  вид  воровства",  а  также  капиталу,
создающему общественно-полезные  ценности, "стригущий купоны" с деятельности
других  финансовый  капитал.  И  лишь  "когда мир поставит  производство  на
правильный  фундамент" (стр.  71),  откроются новые  горизонты  человеческой
цивилизации.
     Обращает  на  себя  внимание, что, во-первых, фундаментом  общественной
жизни   для   капиталиста-практика   Генри   Форда  (кстати,   как   и   для
коммуниста-теоретика Карла Маркса) выступало производство материальных благ.
Характерен  в этом ключе акцент, сделанный Фордом на роль  производительного
труда  в  жизни  людей и  противопоставление  им  промышленного  капитала  в
качестве   как  безусловно  конструктивной  экономической  силы  финансовому
капиталу,   как  старчески-паразитическому   рудименту  эпохи  исторического
компромисса  богатой,  ни  социально  апатичной  феодальной  аристократии  с
энергичной,  честолюбивой,   однако  тогда   еще   малоденежной   восходящей
буржуазией.  Вместе   в  тем,  Форд  был  далек  от  попыток  отождествления
производства материальных благ с самовозрастанием  капитала, ростом прибыли,
обогащением  собственников и  т.  п. Для него  производство -- прежде  всего
предпосылка и условие прогрессивного развития всех  сфер жизни человечества.
Характерно  и  то, что конечную цель производства Форд  видел  в потреблении
созданного продукта, удовлетворении с его помощью  жизненно  важных запросов
людей.  И  наконец,  практическую  деятельность  и  мировоззрение  Г.  Форда
пронизывало  колоссальное  внимание  к  науке. В его  книге читатель  найдет
немало конкретных подтверждений Марксова вывода о том, что знание становится
непосредственной   силой,   овеществляясь   в   производственном   процессе,
интеллектуализируя и одухотворяя его.
     Сам Г. Форд был талантливым изобретателем и оригинальным конструктором.
В эпоху, когда весь цивилизованный мир  был повально увлечен паровой машиной
и новомодным  тогда электричеством,  он  первым  применил  заимствованную из
английского  журнала  идею  бесшумного газового  двигателя  для  создания  в
1892--93  годах прообраза современного автомобиля. К новациям Г. Форда можно
отнести   и  создание  им   на   своих   предприятиях   специальной   службы
социологических исследований со  штатом  60 человек, а также изучения быта и
досуга своих работников. В этом нетрудно видеть закономерное внимание умного
капиталиста  к   тому,  что   сегодня   мы  называем  человеческим  фактором
общественного  производства.  Но и это еще не  все.  В  процессе  разработки
операционно-модульных технологических схем поточно-конвейерного производства
Г.  Форд  по  существу  создавал   предпосылки  для  будущей  автоматизации,
роботизации и компьютеризации, а также весьма далекие в  то время подступы к
тенденции  трансформации  электрификации  общественного  производства  в его
электронизацию.  Словом,  на  излете  промышленной  революции  Форд  как  бы
предвосхитил  контуры  некоторых  траекторий  подспудно   вызревавшей  тогда
научно-технической революции.
     Сказанное выше, разумеется, вовсе не  означает причисление  Г.  Форда к
числу  марксистов,   пусть  даже  стихийно-интуитивных.   Созвучие   позиций
прослеживается в отношении  тех методологических  принципов  и экономических
закономерностей, которые носят в  определенном смысле  социально-нейтральный
характер и  потому могут быть как бы "вынесены за скобки" различных  (в  том
числе  сосуществующих   во  времени)   общественно-политических   систем.  В
идеологическом плане взгляды Маркса и Форда, естественно, противоположны. Да
и  в  своей практической  деятельности  они  персонифицировали диалектически
противоречившие  друг другу тенденции исторического развития, видели его как
бы с полярно различных полюсов.
     Но   Генри   Форд  был  не  просто  капиталистом-миллиардером.  Он  был
выдающимся и  мудрым  капиталистом. Целый ряд фордовских решений не могут не
поражать  глубиной  социального  замысла  и  изяществом   его  экономической
реализации.  Насколько   гениально,  например,  Г.  Форд  предугадал  широту
социального  спектра  внедрения  еще  только  рождавшегося  в  экспериментах
автомобиля в жизнь  общества, которое о нем не  ведало  и  более того --  не
ощущало  в нем потребности! Форд,  по сути Дела, сумел убедить человечество,
что  автомобиль  --  не забава  и  не  роскошь,  а  средство передвижения  и
высвобождение  времени.  (Вновь  вспомнился  Маркс,  вернее,  его  метафора:
"Свободное время  --  пространство человеческого  развития".) И далее.  Если
другие автоконструкторы,  потакая аристократии и  буржуазии, ориентировались
на  причудливые  аксессуары  дворцовых  карет  либо   на  гоночно-скоростные
амбиционно-престижные  модели,  то  Форд  практически  сразу  взял  курс  на
массовый выпуск автомобиля для широких слоев. Исходя из условий поставленной
задачи, он  должен  был  быть  простым и  прочным, неприхотливым  в уходе  и
недорогим,   достаточно   вместительным   и   легким   в   управлении.   Его
проектирование  опиралось на  своего рода  "принцип  скульптора":  отсечение
всего лишнего, за  исключением  функционально  необходимого. Иными  словами,
Форд,  по  сути  дела,   целенаправленно  сформировал  широкую  общественную
потребность  в  автомобиле именно  его  модели. В 1922 году  концерн  "Форд"
выпускал каждый второй автомобиль в мире, в том числе три из пяти в США.
     Форд первым