отрешенности  не  остается  и
следа. С этого дня Мак пользуется любым удобным случаем, чтобы вернуться
домой верхом.
   - Этот хваджа Мак, - жалуется Алави, - не разговаривает, он  свистит:
подзывает рабочего мальчишку с колышками - свистит, подзывает  каменщика
- свистит; теперь он лошадь зовет - свистит!
   Эпопея с пижамами Б, продолжается.  На  таможне  требуют  неслыханную
пошлину - восемь фунтов! Б, резонно  заявляет,  что  пижамы  сами  стоят
всего  четыре  фунта,   и   наотрез   отказывается   платить.   Ситуация
беспрецедентная.
   На таможне требуют ответа: что им делать с посылкой?
   Они возвращают ее  на  почту.  Почтмейстер  не  позволяет  ни  отдать
посылку Б., ни отослать ее обратно. Мы тратим несколько драгоценных дней
на бесплодные переговоры. Задействованы все официальные  лица:  директор
банка, офицеры спецслужбы, таможенники,  даже  некий  высокопоставленный
иерарх церкви маронитов, оказавшийся в гостях у директора банка, - вид у
него очень внушительный:; пурпурное одеяние,  огромный  крест  и  густая
грива волос.
   Нашему  бедному  почтмейстеру,  одетому,  по  своему  обыкновению,  в
пижаму, стало вовсе не до сна. Попахивает международным скандалом.
   Внезапно все утряслось. В наш дом прибывает таможенник  из  Амуды,  у
него в руках пресловутая посылка. Все сложности решены одним  махом.  Б,
платит тридцать шиллингов сбора, douze francs cinquante pour les timbres
et des cigarettes, n'est ce pas?  (Суем ему сразу несколько
пачек.).
   - Voila, Mousieur!
   Он сияет, Б, сияет, все сияют. Обступив Б., мы все  смотрим,  как  он
открывает свою посылку.
   Б, вынимает содержимое и с гордым видом -  ну  просто  Белый  Рыцарь!
  -  объясняет,  что  это  -  его
собственное изобретение.
   - Москиты! - объясняет он нам. - Оно служит защитой от москитов!
   Макс заявляет, что ни разу не видел здесь москитов.
   - Здесь должны быть москиты, - настаивает Б. -  Здесь  стоячая  вода,
значит, есть москиты.
   Я невольно смотрю на Мака:
   - Если бы здесь была стоячая вода, Мак давно бы это разнюхал. У  него
особое чутье на гнилую воду.
   Б, твердо заявляет, что к  северу  от  Амуды  точно  есть  водоем  со
стоячей водой.
   Мы с Максом повторяем, что ни одного  москита  здесь  не  видели.  Б,
игнорирует наши доводы и разворачивает свою знаменитую пижаму.
   Она сшита из белого шелка - в виде комбинезона  с  капюшоном,  рукава
заканчиваются рукавичками. Застегивается этот наряд спереди на "молнию";
открытыми для москитов остаются только глаза и нос.
   - Дышите вы носом, - объясняет Б., - и ваш выдох отгоняет москитов.
   Макс ледяным тоном повторяет, что москитов здесь нет.
   Б, дает нам понять: когда в один прекрасный день нас  начнет  трепать
малярия, мы тоже захотим  соорудить  себе  такую  же  пижаму,  но  будет
поздно.
   Мак  внезапно  начинает  смеяться.  Мы,  уставившись  на  него,  ждем
объяснений.
   - Я просто вспомнил, как ты сел мимо стула, - говорит  он  и  уходит,
радостно хохоча.
   Ночью, когда мы все уже крепко спим, внезапно раздается дикий  вопль.
Мы вскакиваем, ничего не понимая...
   Видимо, на дом напали грабители. Бежим в столовую.
   Странная белая фигура мечется по комнате с дикими  прыжками,  издавая
истошные вопли.
   - Боже мой, Б., что случилось?! - кричит Макс.
   Видимо, наш Б, сошел с ума!
   Но вскоре все выясняется.
   В "антимоскитную" пижаму каким-то образом проникла мышь.  А  "молнию"
заело! Хохочем мы до рассвета. Не смешно одному только Б.

***

   С каждым днем становится все жарче, и распускаются все новые цветы. Я
не ботаник, и названия их мне неизвестны  и,  честно  говоря,  не  очень
интересны. (К чему знать названия, какая от этого  радость?)  Среди  них
есть голубые и розовато-лиловые, вроде маленьких люпинов, и еще  похожие
на   дикие   тюльпаны;   здесь   и   золотистые,   вроде   ноготков,   и
красновато-коричневые стрелки еще каких-то растений. На всех  склонах  -
настоящее буйство красок. Вот она, знаменитая "плодороднейшая степь".  Я
иду  в  комнату,  где  хранятся  наши  находки,  и   выбираю   несколько
керамических посудин подходящей формы. И тщетно  их  будет  искать  Мак,
собравшийся их зарисовать. Они полны цветов.

***

   Наш дом растет прямо на глазах.  В  середине  поднимается  деревянный
остов, его обкладывают саманным кирпичом. Выглядит это очень неплохо.  Я
поздравляю Мака и добавляю:
   - Это намного лучше, чем мой туалет.
   Состоявшийся наконец архитектор не спорит, лишь с горечью смотрит  на
рабочих... У них нет ни малейшего понятия о  точности.  Чего  нет,  того
нет, соглашаюсь я. Мак с обидой говорит, что они только смеются, думают,
будто это не важно. Тогда я перевожу разговор на лошадей,  и  Мак  сразу
перестает хмуриться.
   С наступлением жары темперамент наших рабочих тоже  становится  жарче
Макс увеличивает штрафы  за  разбитые  головы  и  вынужден  решиться  на
отчаянный шаг Каждое утро перед началом работы все  сдают  свое  оружие.
Вид у всех обиженный, но приходится подчиняться. Под  наблюдением  Макса
разнокалиберные дубинки и устрашающего вида ножи передают Мишелю, и  тот
прячет  их  в  нашей  "Мэри";  на  закате  весь   арсенал   возвращается
владельцам.
   Процедура занимает уйму времени, но зато все  головы  и  зубы  теперь
целы.
   Рабочий-езид жалуется, что скоро потеряет сознание от  жажды.  Он  не
сможет трудиться, пока не напьется воды.
   Мы ничего не понимаем.
   - Но тут ведь есть вода. Почему ты не пьешь?
   - Я не могу пить эту воду. Она из колодца, а сегодня утром сын  шейха
бросил в колодец салат-латук.
   Езидам  их  религия  запрещает  касаться  латука  и  всего,  что   им
осквернено. Они верят, что в этом растении живет Шайтан.
   - Я думаю, тебя обманули, - говорит Макс. -  Сегодня  утром  я  видел
сына шейха в Камышлы, и он сказал, что находится там уже два  дня.  Тебя
нарочно обманули.
   На общем сборе рабочим зачитывается очередное постановление:  никаких
насмешек над езидами, никаких обманов, никаких преследований.
   - На наших раскопках вы все - братья, - внушает им Макс.
   Мусульманин с лукавым огоньком в глазах выступает вперед.
   - Ты, хваджа, следуешь Христу, мы - пророку Мухаммеду, но и ты, и  мы
- враги Шайтана. Поэтому наш долг - наказывать тех, кто ему поклоняется.
   - Ну что ж, отныне твоя верность долгу будет стоит тебе пяти  франков
штрафа, - невозмутимо говорит Макс В течение нескольких последующих дней
никто из езидов нам больше не жалуется. Это удивительный, очень тихий  и
спокойный народ. В их приверженности Шайтану (то есть Сатане) есть нечто
от искупительной жертвы. Более того, они  верят,  что  этот  мир  вверен
Шайтану самим Всевышним и что за веком  Шайтана  последует  век  Иисуса,
почитаемого ими как грядущий  пророк.  Имя  Шайтана  никогда  не  должно
упоминаться и даже другие слова, напоминающие его по звучанию.
   Их святыня - могила Шейха Ази , расположенная в Курдских горах возле  Мосула,  мы
посетили ее, когда работали в тех краях. Нет на земле другого места, где
было бы так красиво и так спокойно. Дорога вьется среди холмов, поросших
дубами и гранатовыми  деревьями,  вдоль  берега  горного  ручья.  Воздух
такой, что им невозможно надышаться: сама свежесть и чистота.  Несколько
последних  миль  пути  приходится  преодолевать  пешком  или  верхом  на
лошадях.
   "Говорят, в тех местах люди настолько  неиспорченны,  что  христианка
может купаться нагишом в ручье, ничего не опасаясь и не стыдясь.
   Внезапно взору открываются  белые  остроконечные  купола  храма.  Все
вокруг дышит тишиной. Много деревьев.
   Хранители святыни  радушно  потчуют  нас  с  дороги,  мы,  предавшись
блаженной истоме, попиваем чай. Из внутреннего дворика можно  попасть  в
храм. Справа от ворот на стене высечен большой черный змей. Змей этот  -
священный, потому что езиды верят: Ноев  ковчег  сел  на  мель  в  горах
Джебель-Синджар , отчего его днище получило пробоину. Тогда змей свился  кольцами
и заткнул собою течь.
   Ковчег смог продолжать плавание.
   У входа полагается снимать обувь, после этого нас  проводят  в  храм,
причем следят, чтобы мы не наступили на порог, а переступили через  него
- это  запрещено.  Нельзя  также  показывать  подошвы  собственных  ног,
соблюсти этот запрет довольно трудно, когда сидишь скрестив  ноги  прямо
на полу. Внутри храма темно,  прохладно,  слышно  журчанье  воды  -  это
священный родник, текущий прямо в Мекку. Во время религиозных празднеств
в храм приносят  изображение  павлина,  представляющего  Шайтана  -  как
некоторые считают, потому что название этой птицы менее всего похоже  на
Запретное Имя . Так  или  иначе,
Люцифер. Сын Зари,  -  это  и  есть  Ангел-Павлин   в религии езидов.
   Мы выходим и снова усаживаемся в прохладном дворе.
   Очень не хочется  возвращаться  из  этого  горного  святилища  в  наш
сумасшедший мир...
   Мне  никогда  не  забыть  этот  храм  -  как  не   забыть   глубокого
умиротворения, осенившего там мой дух...
   Глава всех езидов, эмир, приходил однажды к нам на раскопки в  Ираке,
высокий  человек  с   печальным   лицом,   облаченный   в   черное.   Он
первосвященник и вождь. Однако, если верить  молве,  этот  эмир  всецело
подчиняется своей тетке и своей матери - красивой  и  властной  женщине,
которая якобы с помощью каких-то снадобий держит своего сына в узде.
   По пути через Джебель-Синджар мы наносим визит здешнему шейху езидов,
Хамо Шеро, очень старому человеку - говорят, ему лет девяносто. Во время
войны 1914 - 1918 годов много  армянских  беженцев  находили  убежище  в
Синджаре,  спасаясь  от  турков.  Очень  многих  этот  человек  спас  от
неминуемой смерти.

***

   Еще одна конфликтная  тема  -  выходные.  После  дня  выплаты  всегда
выходной.  Магометане,  которых  на   раскопках   большинство,   требуют
установить выходной в пятницу. Армяне наотрез  отказываются  работать  в
воскресенье: коли раскопки  организованы  христианами,  значит,  следует
соблюдать воскресенье. Мы решаем, что выходной будет во вторник, так как
этот день, насколько нам известно, не освящен ни одной  из  религий.  По
вечерам бригадиры приходят в дом, пьют с нами кофе и говорят  о  текущих
проблемах. Старый Абд эс-Салам особенно разговорчив в  этот  вечер.  Его
голос даже срывается на фальцет. Я не понимаю, о чем он  вещает  и  чего
добивается. Он страшно  взволнован,  и  мое  любопытство  возбуждено  до
предела.
   Когда  он  умолкает,  чтобы  набрать  в  грудь  побольше  воздуха   и
продолжить свой монолог, я спрашиваю у Макса, в чем дело.
   Макс отвечает одним словом: запор.
   Почувствовав мой интерес, Абд эс-Салам поворачивается в мою сторону и
с таким же красноречием описывает свое состояние мне. Макс переводит:
   - Он испробовал все лекарства: "Иноз",  пилюли  Бичема,  растительные
слабительные и касторовое масло.
   Он подробно объяснил мне, как он чувствовал себя после приема каждого
из них, и сказал, что ни одно из них не принесло облегчения.
   Ясно: придется прибегнуть к лекарству,  подаренному  нам  французским
доктором. Макс дает старику убойную дозу.
   Абд эс-Салам уходит, окрыленный надеждой, а мы все молим Бога,  чтобы
снадобье подействовало.
   Я в эти дни  очень  занята.  Кроме  реставрации  керамики  приходится
заниматься  фотографией.  Мне  временно   выделена   маленькая   "темная
комната", что-то вроде средневекового каземата - в ней  тоже  нельзя  ни
стоять, ни сидеть!
   Ползая почти на четвереньках, я проявляю пластинки.
   Выбравшись наружу,  полумертвая  от  духоты,  я  долго  еще  не  могу
распрямиться. И потом с огромным  удовольствием  расписываю  собственные
страдания, но публика что-то безучастна - ей, главное,  негативы,  а  до
моих  причитаний  им  нет  дела.  Макс,   правда,   время   от   времени
спохватывается и, как человек воспитанный, говорит:
   "Ты просто молодец, дорогая", - но звучит это как-то неискренне.

***

   Дом построен. С вершины холма  он  напоминает  культовое  сооружение,
потому что в центре его возвышается белый  купол,  необычайно  яркий  на
фоне обожженной солнцем земли. Внутри очень хорошо. Купол дает  ощущение
простора, под ним прохладно. Справа и слева от купола - по две  комнаты.
По одну сторону коллекторская для находок и наша с  Максом  спальня,  по
другую - чертежная и комната Б, и Мака. В этом сезоне мы успели пожить в
нем недели две. Настало время сбора урожая, и у  нас  началось  массовое
увольнение. Цветы все как-то разом  исчезли,  пришли  бедуины  со  своим
скотом, поставили коричневые шатры, и их  стада,  методично  поедая  всю
растительность, медленно продвигаются на юг.
   На будущий год  мы  вернемся  уже  сюда.  Этот  симпатичный  дом  под
куполом, выросший посередине затерянного мира, стал нашим домом.
   Шейх в белоснежном  одеянии  расхаживает  вокруг,  хитро  поблескивая
глазками. Когда-нибудь все это достанется ему, но уже сейчас его престиж
ощутимо возрос.
   Как я хочу  снова  увидеть  Англию!  Старых  друзей,  зеленую  траву,
высокие деревья. Но и вернуться сюда на следующий год тоже хочется.
   Мак делает набросок нашего холма. Рисунок весьма стилизован,  но  мне
очень нравится. Никаких людей - только контуры  и  волнистые  линии.  До
меня вдруг доходит, что Мак не только архитектор, но еще и художник.
   Я прошу его придумать обложку для моей новой книги.
   Приходит Б, и  жалуется,  что  сидеть  не  на  чем,  все  стулья  уже
упакованы.
   - Зачем тебе понадобилось сидеть? - любопытствует Макс. - У  нас  еще
полно дел!
   Он выходит, а Б, говорит обиженным тоном:
   - Какой у вас энергичный муж!
   Господи, посмотрел бы он на Макса  в  Англии,  прилегшего  "чуть-чуть
вздремнуть" после ленча...
   Я невольно вспоминаю Девон, красные скалы, синее море... Как  здорово
будет  снова  очутиться  дома!  Там  моя  дочь,  мой  славный  пес,  там
кувшинчики с девонширскими  сливками,  яблоки  и  ванна.  Я  мечтательно
вздыхаю.

Глава 6

Новый сезон

   Прошлогодние находки  нас  очень  вдохновили,  и  мы  горим  желанием
продолжить раскопки. Мак поехал на  другие  раскопки,  в  Палестину,  но
надеется провести с нами несколько недель в конце  сезона.  А  сейчас  с
нами поедет другой архитектор.  И  еще  один  новый  член  экспедиции  -
полковник. Макс надеется копать  параллельно  в  Телль-Браке  и  Шагаре,
полковник будет руководить работами на одном телле, а Макс - на  другом.
Макс, полковник и наш новый архитектор выедут вместе, а я присоединюсь к
ним через полмесяца.
   За две недели до отъезда новый архитектор  звонит  нам  и  спрашивает
Макса, которого в тот момент нет дома. Голос У него  явно  расстроенный.
Спрашиваю, не смогу ли я помочь. Он говорит:
   - Я сейчас в агентстве Кука, пытаюсь зарезервировать билет в спальный
вагон, а мне говорят, что  того  места,  которое  назвал  мне  Макс,  не
существует.
   Я его успокаиваю:
   - Они всегда так говорят. В те места, где мы копаем, обычно никто  не
ездит, поэтому, естественно, в агентстве о них никогда не слышали.
   - Они говорят, что мне надо в Мосул.
   - Ничего подобного. - Вдруг меня осенило:
   - А как вы им назвали место назначения: Камышлы или Нусайбин?
   - Камышлы. Разве оно не так называется?
   - Все верно, но станция называется Нусайбин, это на турецкой границе,
причем с турецкой стороны. А Камышлы - город сирийский.
   - А-а, понятно. А Макс не говорил, что я должен еще взять с собой?
   - Да нет, пожалуй. Вы захватили достаточно карандашей?
   - Карандашей? - Он удивлен. - Конечно, карандашей у меня достаточно.
   - Вам понадобится много карандашей, - уверяю его я.
   Не уловив зловещего смысла этого предостережения, он кладет трубку.

***

   До Стамбула я доехала без происшествий, и  весь  мой  солидный  запас
обуви  благополучно  миновал   турецкую   таможню.   В   Хайдар-Паше   я
обнаруживаю, что мне придется делить купе с необъятных размеров турецкой
матроной.
   Она уже пристроила вокруг себя шесть чемоданов, две корзины  странной
формы, несколько сумок, а также кучу свертков с провизией.  После  того,
как я добавила к этому багажу два своих чемодана и шляпную  картонку,  в
нашем купе практически некуда поставить ноги.
   Провожает мою увесистую попутчицу дама очень худенькая и бойкая.  Она
обращается ко мне по-французски, и мы оживленно болтаем. Ведь  я  еду  в
Алеппо? Ах, ее кузина едет не так далеко. Говорю ли  я  по-немецки?  Ах,
какая жалость, что нет. Ее кузина немного знает немецкий. А по-турецки я
говорю? Тоже нет? Какое невезенье! Ее кузина не  говорит  по-французски.
Но что же нам делать? Как мы будем с нею  общаться?  Да,  соглашаюсь  я,
похоже, нам не придется общаться.
   - Ужасно досадно, - продолжает сетовать бойкая  кузина.  -  Ведь  так
приятно пообщаться. Ладно, давайте быстренько расскажем, что успеем.  Вы
замужем?
   Я признаюсь, что замужем.
   - А дети? У вас, наверное, много детей. У моей кузины только четверо,
но зато трое - мальчики! - говорит она с гордостью.
   Я чувствую, что должна поддержать честь английской семьи. Меня просто
не поймут,  если  я  признаюсь,  что  у  меня  только  одна  дочь,  и  я
бессовестным образом прибавляю себе двух несуществующих сыновей.
   - Превосходно! - Кузина сияет. - А сколько у вас  было  выкидышей?  У
моей кузины было целых пять - два в три месяца, два в пять месяцев, один
мертворожденный младенец, семимесячный!..
   Пока она прилежно перечисляет, я размышляю, не придумать ли выкидыш и
мне, чтобы возбудить в собеседнице еще более дружеские чувства, но  тут,
на мое счастье, локомотив дает свисток, и бойкая кузина, промчавшись  по
коридору, спрыгивает на перрон.
   - Все остальное вам придется объяснять жестами! - кричит она  мне  на
прощанье.
   Перспектива пугающая, но все утряслось: мы вежливо киваем и улыбаемся
друг другу. Этого оказывается  вполне  достаточно.  Моя  спутница  щедро
угощает меня то тем,  то  другим  из  своих  припасов  провианта,  щедро
приправленных пряностями. В ответ я, как человек воспитанный, приношу ей
из ресторана яблоко. Когда из корзин извлечены все пакеты  с  провизией,
места в купе стало еще меньше, а запахи  пищи  и  мускуса  страшно  меня
угнетают.
   С наступлением ночи моя  спутница  тщательно  проверяет,  закрыто  ли
окно. Я лезу на  верхнюю  полку  и  терпеливо  жду,  пока  с  нижней  не
донесется  ритмичный  храп.  Я  тихонько  прокрадываюсь  вниз   и   чуть
приоткрываю окно.
   Наутро изумлению  турчанки  нет  границ:  как  окно  могло  оказаться
открытым, ведь она его проверила вечером? Она дает мне  жестами  понять,
что она не виновата, а я, в свою очередь, уверяю, что ни  в  чем  ее  не
виню - дескать, окна иногда открываются сами собой.
   Мы подъезжаем к станции, где моей соседке выходить, она прощается  со
мной  необыкновенно  сердечно.  Мы  опять   улыбаемся   друг   другу   и
выразительно качаем головой: дескать, очень жаль,  что  нам  не  удалось
хорошенько познакомиться.
   Во время  ленча  я  оказываюсь  за  столом  с  милой  старушкой,  она
американка. Задумчиво глядя на женщин, работающих на полях, мимо которых
мы проезжаем, она вдруг изрекает:
   - Бедные созданья! Интересно, они ощущают себя свободными или нет?
   - Свободными? - Я озадачена.
   - Ну да, свободными.  Ведь  они  могут  не  носить  больше  паранджу.
Мустафа Кемаль   покончил
с этим. Они теперь свободны!
   Я с сомнением гляжу на работающих турчанок. Что-то непохоже, что в их
жизни произошли какие-то изменения.
   Дни напролет они гнут спину на полях, и, по-моему,  они  отродясь  не
носили  паранджу,  для  них  это  роскошь.  Впрочем,  я  не  спорю.  Это
бесполезно.
   Американка зовет официанта и требует стакан горячей воды.
   - Je vais Prendre, - объясняет она, - des remedes .
   Официант в недоумении.
   - Кофе или чай? - спрашивает он.
   Довольно долго мы втолковываем ему, что нужна просто горячая вода!
   - Не примете ли со мной соли?   - спрашивает он