Подданные  шейха  тоже  включились  в
работу. По двое, по трое подходят жители окрестных деревень. Среди них -
курды, живущие на самой границе с Турцией,  армяне  и  несколько  езидов
, прозванных "почитателями  дьявола",
кротких меланхоличных людей, всегда готовых принять на себя роль жертвы.
   Принцип организации работы очень  прост.  Все  рабочие  объединены  в
бригады. Кайло вручается лишь тем, кто уже участвовал в раскопках раньше
или просто производит впечатление сообразительного малого.  Всем  платят
одинаково независимо от возраста - взрослым,  подросткам  и  совсем  еще
мальчишкам. А кроме того,  обязателен  милый  восточной  душе  бакшиш  -
небольшое вознаграждение за каждую находку.
   Кайловщик имеет наибольшие шансы найти что-нибудь.
   Как только квадрат для  его  звена  определен,  он  начинает  снимать
грунт. После него идет рабочий с  совковой  лопатой,  насыпает  землю  в
корзины, и трое-четверо "корзинщиков" уносят ее  на  расчищенное  место,
где, высыпав содержимое корзины, снова тщательно его просматривают -  на
тот  случай,  если  кайловщик  с  землекопом  что-нибудь  пропустили.  А
поскольку носильщиками работают мальчишки, у которых глаз очень  острый,
им тоже нередко достается награда за  какой-нибудь  амулет  или  бусину.
Находки они завязывают в подол своего тряпья и предъявляют в конце  дня.
Иногда мальчишки, не дожидаясь конца дня, показывают найденное Максу,  и
он решает участь каждой вещицы, - "сохранить"  или  "шилух"  (выкинуть).
Это касается незначительных находок - амулетов, черепков, бусин и т, п.
   Когда же попадается сразу несколько образцов керамики  или  кости  из
какого-нибудь погребения, остатки древней саманной кладки,  то  бригадир
зовет Макса, и место осматривается особенно  скрупулезно.  Сначала  Макс
или Мак осторожно счищает с горшков или с кинжала  всю  землю  ножичком,
потом сдувают пыль, после чего объект, не сдвигая с места, фотографируют
и зарисовывают в блокноте.
   Отслеживание остатков  строений  -  дело  тонкое,  требующее  участия
специалиста. Старший на раскопе в таких случаях сам берется за кайло и с
превеликой тщательностью зачищает  кирпичную  кладку.  Впрочем,  и  наши
кайловщики, неопытные, но сметливые парни, вскоре тоже легко  распознают
саманную  кладку  и  уверенно  докладывают:  "Хадха   либн"   ("Саманный
кирпич").
   Самые толковые  рабочие  -  армяне,  но  они,  к  сожалению,  большие
склочники и ловко умеют разжигать страсти среди курдов и  арабов.  Ссоры
здесь, можно сказать, не прекращаются. Наши рабочие - народ горячий, и у
всех при себе имеются "оборонительные" средства - ножи, дубинки и что-то
вроде булавы или трости с  тяжелым  набалдашником.  Они  разбивают  друг
другу головы и затевают жестокие драки - в тот самый момент, когда  Макс
громко зачитывает им правила поведения на раскопках. Все  драчуны  будут
оштрафованы!
   - Отношения будете выяснять после! - кричит Макс.  -  Я  не  потерплю
никаких драк. Во время работы я ваш отец, а отца  полагается  слушаться.
Мне нет дела до того, кто  прав,  кто  виноват.  Наказывать  буду  обоих
одинаково.
   Рабочие дружно кивают.
   - Да-да, все верно. Он наш отец. Мы должны его  слушаться.  Во  время
драки можно нечаянно сломать какую-нибудь ценную находку, которая  стоит
больших денег!
   Но драки все равно  вспыхивают.  Самых  заядлых  драчунов  приходится
увольнять.
   Правда, не насовсем, а на день-два; но и те, кого прогнали  насовсем,
являются после дня расчета и просят поставить их в следующую смену.
   День расчета установлен эмпирическим путем - это каждый десятый  день
работы. Многие приходят из самых дальних деревень и приносят с собой еду
(обычно мешок муки и несколько луковиц); этого запаса хватает на  десять
дней, после чего они просят отпустить их в деревню, потому что кончилась
провизия. Главная проблема в том, что  работают  эти  люди  нерегулярно:
получив деньги, они уходят.
   4, - У меня есть сейчас деньги, зачем мне работать еще? - недоумевают
они.
   Через две недели деньги кончаются, и они тут как тут: просят  принять
их обратно. Для  нас  это  чрезвычайно  неудобно:  звено  на  каждом  из
квадратов успевает сработаться, а подобные перебои замедляют раскопки.
   Французы придумали оригинальный способ борьбы  с  "текучкой  кадров",
которая изрядно осложняет им строительство железной дороги. До тех  пор,
покуда вся работа не будет сделана,  они  платят  своим  рабочим  только
половину суммы. Лейтенант посоветовал Максу попробовать этот "прием". Но
мы решили, что это несправедливо.
   Сколько заработали люди, столько и должны получить.
   Так что пришлось смириться с этими постоянными уходами  и  приходами;
вот только много возни с ведомостями по  зарплате,  которые  то  и  дело
приходится исправлять и переписывать.
   На раскопках  рабочий  день  начинается  в  полседьмого,  перерыв  на
завтрак в полдевятого. Мы едим арабский хлеб, сваренные вкрутую яйца,  а
Мишель - это наш шофер - готовит  чай,  который  пьем  из  эмалированных
кружек, сидя прямо на земле. Солнце пригревает,  утренние  тени  придают
местности особое очарование, вдали голубеют холмы Турции, а вокруг нас -
целое море желтых и алых цветов.
   Воздух напоен их свежим ароматом.  В  такие  минуты  чувствуешь,  как
прекрасна жизнь. Бригадиры наши счастливо улыбаются, детишки, выгоняющие
коров,  подходят  к  нам  и  застенчиво  смотрят.  Одетые  в  живописные
лохмотья, они улыбаются, сверкая зубами. Вид у них такой счастливый, что
поневоле вспоминаешь сказочных пастухов, бродящих со своими  стадами  по
холмам. А в этот утренний час так называемые "благополучные" европейские
ребятишки томятся в душных классах, без воздуха и  солнечного  света  и,
сидя  за  неудобными  партами,  корпят  над  буквами  алфавита,  выводят
непослушными пальчиками каракули! Интересно, думаю я, когда-нибудь,  лет
через сто или двести, не ужаснутся ли наши потомки: "В те времена  детей
загоняли в школы и заставляли их  часами  просиживать  за  партами!  Вот
варвары! Мучили бедных  крошек!"  Вернувшись  в  настоящее,  я  улыбаюсь
маленькой девочке с татуировкой на лбу. И протягиваю ей вареное яйцо.
   Она мгновенно перестает улыбаться, качает головой и убегает.  Похоже,
я нарушила какой-то запрет.
   Бригадиры свистят в свистки. Перерыв  окончен.  Я  брожу  по  склонам
холма, останавливаюсь то здесь, то там.
   Очень хочется стать свидетелем какой-нибудь ценной  находки,  но  мне
никогда не везет. Битых двадцать минут,  опершись  о  трость-сиденье,  я
стою у квадрата Мохаммеда Хасана, потом я перехожу к квадрату Исы  Дауда
- а вечером узнаю, что главная сегодняшняя находка - красивый  горшок  с
насечкой - обнаружилась немедленно после моего ухода.
   Мне дали  одно  щекотливое  поручение.  Дело  в  том,  что  некоторые
мальчишки-корзинщики, вывалив снятый грунт на  расчищенный  участок,  не
торопятся вернуться на раскоп. Они усаживаются возле  куч  земли,  якобы
для дополнительного просмотра, и  просиживают  таким  манером  минут  по
пятнадцать, есть и такие, что ухитряются свернуться калачиком и прямо на
грунте преспокойно заснуть!
   Проработав недельку соглядатаем, я отчитываюсь о результатах  слежки.
Вот  тот  мальчишка,  с  желтой  повязкой  на  голове,  молодчина  -  не
отлынивает ни минуты, а Салаха Хасана не мешало бы уволить  -  он  вечно
спит на сортировке. Абдул Азиз сачкует, и  тот  парень  в  драной  синей
куртке - тоже.
   Насчет  Салаха  Хасана  Макс  соглашается,   но   за   Абдула   Азиза
заступается: у  парнишки  острый  глаз,  он  даже  крохотной  бусины  не
пропустит.
   При приближении Макса к раскопу трудовой энтузиазм резко  возрастает,
то и дело раздается восторженное "Й'аллах", крики, пение, некоторые даже
пускаются в пляс.
   Корзинщики, тяжело дыша, носятся на сортировку и обратно, подбрасывая
на обратном пути корзины в воздух.
   Но довольно скоро прилив трудолюбия  иссякает,  и  работа  идет  даже
медленнее, чем раньше. Бригадиры все время подбадривают  рабочих  криком
"И'аллах" и саркастическими репликами, впрочем совершенно недейственными
от постоянного употребления:
   - Ну что вы тащитесь, как старухи! Какие  же  вы  мужчины!  Еле  ноги
волочите! Как подыхающие коровы!
   Я ухожу подальше от раскопа, на другую сторону кургана. Отсюда хорошо
видны силуэты далеких синих холмов.
   Усаживаюсь среди цветов и блаженно замираю.
   Издалека ко мне приближается стайка  женщин,  судя  по  их  красочным
одеяниям, это курдки. Они собирают травы и коренья.
   Вот они уже обступили меня и усаживаются в кружок.
   Курдские женщины - веселы и красивы и любят ярко одеваться. У этих  -
оранжевые тюрбаны, а платья - зеленые,  фиолетовые  и  желтые.  Высокие,
стройные, с гордо посаженной головой, они ходят прямо, чуть  откинувшись
назад. Бронзовая кожа, правильные черты лица, румяные щеки, а глаза чаще
всего синие.
   Почти все курдские  мужчины  разительно  похожи  на  лорда  Китченера
 с цветной  картинки,  висевшей  когда-то  у  меня  в  детской,  -
кирпично-красное  лицо,  огромные  каштановые   усы,   синие   глаза   и
воинственный взгляд.
   Половина  здешних  деревень  -  курдские,  а  половина  -   арабские.
Жизненный уклад в них примерно одинаков, религия - тоже, но  никогда  вы
не спутаете курдскую женщину с арабской. Арабские женщины очень  скромны
и держатся в тени, они отворачивают лица, когда  с  ними  заговариваешь,
они осмеливаются смотреть на тебя только издали, а уж никак не  в  упор.
Когда улыбаются, смущенно отводят глаза. Одежда на них черная или темных
тонов.
   Арабская женщина никогда не посмеет заговорить с мужчиной. Курдка  же
убеждена, что она ничем не хуже мужчины, а то и лучше. Она смело выходит
из дому и не прочь позубоскалить с прохожими  мужчинами.  Ей  ничего  не
стоит выбранить мужа. Наши рабочие из Джараблуса, с непривычки, в полном
шоке.
   - Никогда, - восклицает один из них, -  не  слышал,  чтобы  достойная
женщина такое говорила своему мужу! Я не  знал,  куда  глаза  девать  от
стыда!
   Между тем бронзоволикие красавицы обступили меня  и  рассматривают  с
откровенным  интересом,  обмениваясь  грубоватыми   комментариями.   Они
дружелюбно кивают мне, смеются, спрашивают что-то, потом качают головами
и хлопают себя по губам, дескать: "Как жаль,  что  нам  не  понять  друг
друга!" Они с любопытством разглядывают мою юбку, ощупывают рукав. Потом
указывают руками на раскоп, - ведь я жена хваджи? Я  киваю,  а  они  еще
что-то спрашивают и смеются, понимая,  что  ответ  получить  невозможно.
Догадываюсь, что их интересует моя семья, и  есть  ли  у  меня  дети,  и
сколько их... Но увы! Потом они пытаются объяснить мне, что будут делать
с травками и корешками, - напрасные старания. Они, хохоча,  поднимаются,
снова кивают мне и уходят, махая на  прощание,  -  похожие  на  огромные
яркие цветы.
   Живут  они  в  саманных  лачугах,  а  все  их  имущество  состоит  из
нескольких кухонных горшков, но они счастливы, и веселье их непритворно.
Они упиваются жизнью ничуть не меньше героев Рабле  - красивые,  пышущие
здоровьем и весельем.
   Моя маленькая знакомая гонит мимо меня коров, робко улыбнувшись,  она
тут же отводит глаза.
   В отдалении  слышны  свистки  бригадиров.  Фидос!  Перерыв  на  ленч,
половина первого. Я  возвращаюсь  к  Максу  и  Маку.  Мы  едим  холодную
баранину, опять крутые яйца, ломти арабского хлеба, а Макс и Мак - еще и
местный козий  сыр  -  светло-серого  цвета,  жутко  пахнущий  и  слегка
приправленный шерстью. У меня же с собой изысканные  швейцарские  сырки,
облеченные в серебряную фольгу и красиво уложенные в круглую  коробочку.
Макс смотрит на них с презрением. На десерт - апельсины и горячий чай.
   Затем идем осматривать место, где будет построен наш дом.
   Это в  нескольких  сотнях  ярдов  от  деревни  и  от  дома  шейха,  к
юго-востоку от раскопа. Каркас и перегородки уже готовы,  я  с  тревогой
спрашиваю, не слишком ли малы комнаты. Мак снисходительно улыбается: так
кажется из-за того, что вокруг - открытое пространство.
   Дом будет с куполом, под которым большая  гостиная-кабинет,  прямо  в
середине, а с боков еще две комнаты.
   Отдельное здание - кухня с подсобными помещениями.
   Если со временем понадобятся еще комнаты, их можно  будет  пристроить
потом.
   Неподалеку выкопают наш собственный колодец, чтобы не ходить за водой
к шейху. Макс выбирает место для колодца и возвращается на раскоп.
   Я остаюсь и наблюдаю за Маком, который весьма  оригинальным  способом
изъясняется со строителями: размахивает  руками,  присвистывает,  цокает
языком, кивает, но при этом не говорит ни слова.
   В четыре Макс начинает обходить квадраты  и  записывает,  кому  какой
бакшиш положен за сегодня. Рабочие выстраиваются в шеренгу и предъявляют
свои находки. Один из наиболее  предприимчивых  корзинщиков  даже  вымыл
свою добычу слюной - для большего эффекта.
   Открыв огромную амбарную книгу, Макс приступает к осмотру:
   - Касмаги? (Кайловщик).
   - Хасан Мохаммед.
   Что у него? Тот  показывает:  половина  горшка,  множество  черепков,
костяной нож, небольшие кусочки меди.
   Макс перебирает его добычу, безжалостно выбрасывая хлам, - обычно это
как  раз  те  вещицы,  на  которые  рабочий  возлагал  большие  надежды.
Найденные бусинки складывают в одну коробку, костяные предметы в другую.
Черепки идут  в  большие  корзины,  которые  тащат  мальчишки.  Макс  во
всеуслышание объявляет размер вознаграждения: два с половиной, ну так  и
быть, четыре пенса, и записывает это в книгу. Хасан  Мохаммед  повторяет
вслух эту сумму, запоминая.
   Но самые тяжкие расчеты предстоят в конце недели:  дневной  заработок
за все дни плюс вознаграждение, вся сумма  выплачивается  сразу.  Причем
каждый рабочий каким-то непостижимым образом точно знает, сколько именно
ему причитается, и иногда поправляет Макса:
   - Нет, еще два пенса!
   Но нередко слышишь и такое:
   - Нет, четыре пенса лишние!
   Ошибаются они очень редко.
   Иногда возникает путаница из-за одинаковых имен. Здесь у нас трое или
четверо Даудов Мохаммедов, и приходится их различать по третьему  имени:
Ибрахим или Сулейман.
   Макс переходит к следующему рабочему.
   - Имя?
   - Ахмад Мохаммед!
   У этого рабочего не очень много находок,  да  и  те,  строго  говоря,
можно было бы выбросить, но поощрение необходимо, поэтому Макс  выбирает
несколько черепков и кладет в корзину, записав на его счет два  фартинга
.
   Доходит очередь и до "корзинщиков". Ибрахим Дауд нашел что-то яркое и
многообещающее на вид, но при  ближайшем  рассмотрении  это  оказывается
обломком арабской курительной трубки. Маленький Абдул Джохар  застенчиво
протягивает несколько крохотных бусин и некий предмет, который Макс  тут
же хватает, издав одобрительный вопль. Это цилиндрическая печать,  почти
не поврежденная, да еще и нужного нам  периода  -  действительно  ценная
находка! Маленький Абдул удостоен похвалы, и на его счет записано  целых
пять франков! Шеренга восхищенно перешептывается.
   Вообще,   для   наших   рабочих,   азартных   по   натуре,   раскопки
привлекательны прежде всего непредсказуемостью.
   И ведь что удивительно: одни звенья удачливые, а другим не везет -  и
все тут. Прежде чем снимать очередной слой, Макс иногда вдруг говорит:
   - Ибрахима и его звено теперь поставлю у внешней стены - уж больно им
везло в последнее время, посмотрим, что они найдут на новом квадрате.  А
бедняге Рейни Джорджу что-то ничего не попадается, ставлю его на хорошее
место.
   Но - увы и  ах!  На  новом  квадрате,  где  было  когда-то  беднейшее
городское предместье, тут же  обнаруживается  клад:  глиняный  горшок  с
кучей золотых серег. Вероятно, приданое чьей-то  дочери.  Ибрахим  опять
получит солидный бакшиш, а Рейни  Джорджу,  которого  Макс  поставил  на
"перспективное" погребение, где, по идее, должно быть  множество  ценных
предметов, опять попадаются одни кости.
   Рабочие, удостоенные бакшиша, возвращаются к работе крайне неохотно.
   Наконец Макс обошел всех. Еще  полчаса,  и  солнце  закатится.  Опять
слышны свистки. Все кричат: "Фидос!
   Фидос!"  Конец  работы.  Мальчишки  подбрасывают  вверх  опорожненные
корзины и с криком и хохотом их ловят, потом бегом несутся вниз. Те, кто
живет в деревнях неподалеку,  в  двух-трех  милях  отсюда,  идут  домой.
Находки в ящиках и корзинах сносят вниз очень осторожно и  укладывают  в
нашу "Мэри". Рабочие, которым с нами по  пути,  устраиваются  у  нее  на
крыше. Мы возвращаемся домой.

***

   По курьезному стечению обстоятельств колодец, который мы начали  рыть
для себя, оказался на месте древнего колодца.  Весть  разносится  тотчас
же, и через пару дней у подножия кургана Макса  встречает  делегация  из
пяти седобородых старцев.
   Они объясняют, что пришли из самых дальних  деревень  и  что  там  не
хватает воды. Хваджа знает, где прячутся древние колодцы - еще  римские.
Если он покажет  эти  места,  они  будут  навеки  благодарны  ему.  Макс
уверяет, что это была чистая случайность, но старцы вежливо улыбаются  и
не верят.
   - Ты мудр, хваджа, ты  великий  мудрец.  Все  это  знают.  Все  тайны
древних для тебя - открытая  книга.  Ты  знаешь,  где  были  города,  ты
знаешь, где  были  колодцы.  Покажи  нам,  где  их  копать,  и  мы  тебя
отблагодарим.
   Объяснениям Макса никто не верит. По их  разумению,  он,  как  всякий
великий маг, просто не желает открыть свою тайну. "Он знает, -  бормочут
они, - но нам не скажет".
   - Господи, зачем только мы наткнулись на этот римский  колодец,  будь
он неладен, - ворчит  Макс.  -  Теперь  хлопот  не  оберешься.  Сплошные
проблемы.
   Проблемы возникают и в день оплаты. Официальная  валюта  в  стране  -
французские франки. Но здесь так долго имели хождение турецкие  меджиди,
что для наиболее консервативных граждан они и есть настоящие деньги.  На
базарах их принимают,  в  банках  -  нет.  Наши  рабочие  требуют  платы
исключительно в меджиди. Соответственно,  получив  в  банке  официальную
валюту, мы отправляем Мишеля на базар: обменять ее на неофициальную,  но
"твердую" по здешним понятиям.
   Меджиди - это огромные  тяжелые  монеты.  Мишель,  спотыкаясь,  тащит
мешки. И высыпает деньги на стол.
   Они очень грязные и пахнут  чесноком.  Накануне  дня  выплаты  у  нас
сумасшедший вечер: мы считаем  меджиди,  едва  не  задыхаясь  от  едкого
запаха!
   Мишель наш просто молодец. Он честен, пунктуален и крайне  щепетилен.
Не умея ни читать, ни писать, он способен совершать сложнейшие  подсчеты
в уме. Возвратившись с рынка, он называет цену каждого продукта -  а  их
бывает более тридцати! - и сдачу отдает всю, тютелька в тютельку. Еще не
было случая, чтобы он ошибся в подсчетах.
   Но есть у него и слабости: он любит командовать, постоянно ссорится с
мусульманами, страшно упрям и не в ладах с любой техникой.
   - Forca! - кричит он, в глазах его  загорается  дикий  огонек,  после
чего прибор издает зловещий треск.
   Но хуже всего - его склонность к экономии.  Принеся  с  рынка  гнилые
бананы и полувысохшие апельсины, он очень расстраивается, обнаружив, что
мы вовсе не ценим его бережливости.
   - Что, хороших не было? - спрашиваем мы.
   - Были, но дороже. Я решил поэкономить!
   Это его самое любимое слово - "economia"! Эта его экономия нам дорого
стоит.
   И еще он часто повторяет - "Sawi, proba" (А что, если  попробовать?).
Произносит он это на все возможные  лады:  с  надеждой,  с  хитрецой,  с
воодушевлением,  уверенно,  а  иногда  с  отчаянием.  Однако  результаты
эксперимента оказываются, как правило, неутешительными.

***

   Наша прачка не успела выстирать  мои  хлопчатобумажные  платья,  и  я
решаюсь нацепить на себя  чесучовый  костюмчик  для  супруги  "строителя
империи". Макс в ужасе.
   - Господи, что это на тебе?!
   Я защищаюсь: зато удобно и нежарко.
   - Сейчас же сними!
   - Придется носить - раз уж я купила этот костюм.
   - В