этом костюме ты просто карикатура на мэм-сахиб. Из Пуны!
   Я печально признаю, что именно этого я и боялась.
   Макс говорит ободряюще:
   - Надень ту зелененькую штуку с  телль-халафским  орнаментом  в  виде
цепочки ромбов.
   - Я бы вас попросила, - говорю я с  достоинством,  -  не  употреблять
ваших археологических терминов применительно к моим платьям.  Во-первых,
оно не зелененькое, а салатовое, а во-вторых, "телль-халафский  орнамент
в виде цепочки ромбов" - термин отвратительный, мне  сразу  вспоминается
школьная  математика,  бр-р!  А  в-третьих,  никакие  это  не  ромбы,  а
цветочки. И вообще, ваши керамические термины просто тошнотворны!
   - У тебя чересчур богатое воображение,  -  возражает  Макс.  -  Между
прочим, "цепочка из ромбов"  -  один  из  самых  нарядных  орнаментов  в
культуре Телль-Халаф.
   Он рисует его для меня на бумаге, но я заявляю, что и без  него  знаю
этот орнамент и что он действительно самый нарядный. Меня раздражает  не
орнамент, а его название.
   Макс только качает головой, глядя на меня с сожалением.
   Проходя через деревню Ханзир, слышим следующий разговор:
   - Кто это такие?
   - Ну, те иностранцы, которые копают.
   Нас внимательно разглядывает старик.
   - Какие они красивые, - вздыхает он. - У них куча денег.
   К Максу подбегает старуха:
   - Хваджа, сжалься! Вступись за моего сына.  Его  увезли  в  Дамаск  и
бросили в тюрьму. Он хороший  человек,  он  ничего  плохого  не  сделал,
клянусь!
   - Но тогда почему же его упекли в тюрьму?
   - Просто так, ни за  что.  Это  несправедливо.  Хваджа,  спаси  моего
сыночка!
   - Но что он такого сделал, мать?
   -  Ничего.  Бог  свидетель.  Это  правда,  видит  Бог!  Убил   одного
нехорошего человека, только и всего.

***

   Новая забота! Трое  рабочих  из  Джараблуса  заболели,  они  лежат  в
палатках  в  Шагар-Базаре,  и,  что  самое  ужасное,  все  категорически
отказываются носить им еду и воду.
   Такое отношение к больным кажется  нам  очень  странным.  Впрочем,  в
обществе, где  человеческая  жизнь  ценится  весьма  дешево,  удивляться
подобным вещам не приходится.
   - Но они ведь с голоду помрут, если им не носить еду, - говорит Макс.
   Рабочие, их товарищи, пожимают плечами.
   - Иншаллах, - на все воля Божья!
   Бригадиры, желая продемонстрировать, что и они  люди  цивилизованные,
нехотя помогают заболевшим.
   Макс осторожно заводит разговор о госпитализации: дескать,  он  может
договориться с французскими властями, самых тяжелых  больных  необходимо
поместить в больницу.
   Яхья и Алави с сомнением качают головой. В больницу попадать,  по  их
понятиям, бесчестье,  потому  что  там  могут  навеки  опозорить.  Лучше
смерть, чем позор.
   Я пытаюсь понять, о чем они толкуют, - о не  правильном  диагнозе,  о
плохом уходе...
   - Чем же их там могут опозорить? - наконец спрашиваю я Макса.
   Тот пытается, это выяснить и после долгих расспросов сообщает:
   - Кого-то из их знакомых поместили в  больницу,  и  там  ему  сделали
клизму.
   - Да, - говорю я и жду продолжения.
   Выясняется, что это, собственно, все.
   - И что - больной умер от клизмы?!
   - Нет, но он предпочел бы умереть.
   - Не может быть! - вырывается у меня.
   Но Макс уверяет  меня,  что  так  оно  и  было:  этот  "пострадавший"
вернулся к себе в деревню в глубочайшем горе.
   Как снести такое унижение? Нет, лучше было бы умереть!
   Нам, привыкшим к  западным  представлениям  о  ценности  человеческой
жизни, трудно принять иные мерки.  На  Востоке  все  куда  проще:  жизнь
должна кончаться смертью, это так же естественно, как  рождение,  ну,  а
рано она придет или поздно -  на  все  воля  Аллаха.  Такой  безропотный
фатализм избавляет от вечной  тревоги,  омрачающей  наше  существование.
Восточного же человека, хоть и надеется он на лучшее, печальный исход не
страшит.   Здесь   процветает   лень,   работают   лишь   по   печальной
необходимости, считается, что труд - это насилие над естеством.
   Я вспоминаю нищего, которого встретила  в  Персии  -  величественного
седобородого старца, - с  каким  достоинством  он  произнес,  протягивая
ладонь: "Удели мне малость, о господин, от твоих  щедрот  -  я  поем  и,
возможно, еще какое-то время не умру".

***

   Двое больных совсем плохи. Макс отправляется в Камышлы к французскому
коменданту. Французские офицеры всегда готовы нам помочь. Макса знакомят
с военным  врачом,  который  соглашается  поехать  с  нами  и  осмотреть
заболевших. Он подтверждает наши опасения: положение  критическое.  Один
из рабочих, как выясняется, заболел еще до того, как нанялся  к  нам,  и
вряд ли сумеет выкарабкаться. Обоих  надо  срочно  отвезти  в  больницу.
После долгих уговоров они соглашаются на "этот позор". Доктор на  всякий
случай оставляет нам лекарство - сильнодействующее  новое  слабительное;
по его словам, оно прослабит даже лошадь!
   Лекарство вскоре пригодилось: к Максу то и дело  приходит  кто-нибудь
из рабочих и  очень  выразительно  жалуется  на  запор,  причем  обычные
слабительные, как правило, не помогают.
   Тот рабочий умер в больнице. Нам сообщили об этом  только  через  два
дня, и, как выяснилось, он уже похоронен.
   Алави приходит к нам мрачнее тучи.  Он  говорит,  что  дело  касается
нашей репутации. У меня екает  сердце  -  когда  речь  заходит  о  нашей
"репутации", обычно грядут  большие  расходы.  Этот  человек,  объясняет
Алави, умер вдали от дома. Там его и похоронили. Теперь в  Джараблусе  о
нас плохо подумают. Но мы никак не могли  его  спасти,  объясняет  Макс,
хотя сделали все, что в наших силах.
   Алави отмахивается - что смерть? Речь не о смерти, а о похоронах.
   Этого  человека  похоронили  на  чужбине.  Значит,  родственники,  по
местным законам, должны сняться с насиженных мест и  переселиться  туда,
где  его  могила.  Это  страшное  бесчестье,  когда   человека   хоронят
неизвестно где как бездомного.
   Макс растерян и не знает, что делать. Ведь умершего уже похоронили! А
если безутешным родственникам выплатить денежную компенсацию?
   Это не помешало бы, соглашается Алави, но затеял он разговор  не  для
того. Умершего надо перезахоронить. На его родине.
   - Что?! Выкапывать его, что ли?!
   - Да, хваджа. И отослать тело в Джараблус. Тогда все будет  честь  по
чести и ваша репутация не пострадает.
   Макс очень сомневается, что такое возможно.
   В конце концов мы снова едем в  Камышлы  к  французам.  Те  наверняка
решили, что мы спятили. Нелепость ситуации неожиданно будит в Максе  его
природное  упрямство.  Да,  соглашается  он  с  официальным  французским
представителем, это глупо и даже безумно, но ведь в  принципе  возможно?
Доктор, тоже присутствовавший при разговоре, пожимает плечами. Вообще-то
возможно все. Правда, потребуется заполнять кучу всяких бланков.
   - Et des timbres, beaucoup  de  timbres!  .
   - Естественно! - говорит Макс. - Как же без этого!
   Все постепенно улаживается. Таксист, который совершает обратный  рейс
в Джараблус, охотно соглашается переправить туда мертвое  тело,  только,
разумеется, должным образом обеззараженное.  Двоюродный  брат  умершего,
который тоже работает у нас, готов его сопровождать.
   Слава Богу!
   Итак, сначала  эксгумация,  потом  подписание  многочисленных  бумаг,
военный  врач  приносит  огромный  баллон  с  распылителем,  наполненный
формалином; тщательно опрысканное тело кладут в гроб  и  снова  поливают
формалином. Наконец  гроб  запечатан,  таксист  лихо  запихивает  его  в
автомобиль.
   - О-ла-ла! - кричит он. - Прокачу с  ветерком!  Следи  только,  чтобы
твой братец по пути не вывалился.
   Все,  что  происходит  дальше,  сравнимо  разве  что   с   разудалыми
ирландскими  поминками.  Такси  отъезжает,  а   таксист   и   безутешный
родственник истошными голосами  распевают  веселые  песни.  Чувствуется,
какая это радость для обоих. Они в полнейшем восторге.
   Макс облегченно вздыхает. Он налепил последнюю марку гербового сбора,
оплатил все расходы. Необходимые  документы  (объемистая  кипа)  вручены
таксисту для передачи местным властям в Джараблусе.
   - Слава Богу! - говорит Макс. - С этим покончено!
   Как бы не так. Путешествие умершего Абдуллы  Хамида  -  это  поистине
целая сага.
   Такси с гробом прибывает в Джараблус.  Его  встречают  с  подобающими
случаю причитаниями и рыданиями, но, надо  полагать,  не  без  гордости.
Ведь путешествия на такси удостаиваются далеко не все покойники. Поминки
превращаются в праздник, в большой пир. Таксист,  помянув  Аллаха,  едет
дальше, в Алеппо, после чего выясняется, что все документы уехали вместе
с ним!
   Ситуация тупиковая. Без бумаг хоронить человека нельзя. Наверное, его
следует возвратить в Камышлы? По этому поводу возникают жаркие дебаты. В
Камышлы отсылаются  депеши,  одна  за  другой,  -  на  имя  французского
представительства, на  наше  имя,  по  сомнительному  адресу  в  Алеппо,
который назвал недотепа водитель. Все происходит в  обычном  для  арабов
замедленном темпе, а несчастный Абдулла Хамид  остается  непохороненным.
Мы  начинаем  опасаться,  что  его  бренная  плоть  никогда  не   найдет
успокоения.
   - Макс, - спрашиваю я, - ты не знаешь, как долго действует формалин?
   В  Джараблус  отправляем  новый  комплект  документов  (с   гербовыми
марками), но, покуда  они  в  пути,  до  нас  доходят  слухи,  что  тело
собираются  поездом  отправить  назад   в   Камышлы.   Срочно   посылаем
телеграмму, чтобы предотвратить этот кошмар.
   Силы наши уже на исходе, но внезапно в Джараблус прикатывает таксист,
размахивая забытыми документами.
   - Надо же, - восклицает он, - вот ведь оплошал!
   Похороны наконец совершаются как положено.  Наша  репутация,  говорит
Алави, спасена. Французский комендант и его подчиненные убеждаются,  что
мы и  впрямь  сумасшедшие.  Рабочие  считают,  что  мы  поступили  очень
правильно. Мишель чувствует себя оскорбленным: где же economia?!
   От обиды он ни свет ни заря стучит под нашими окнами в "тутти"  -  мы
еле заставили его это прекратить.
   "Тутти" - так называются жестяные канистры из-под бензина и все,  что
из них мастерят. Что  бы  сирийцы  делали  без  этих  жестянок?  Женщины
набирают ими воду из колодца,  эти  же  канистры  разрезают  на  полосы,
распластывают  молотком  -  и  ими  кроется  крыша   Как-то   в   порыве
откровенности Мишель признался, что самая большая его мечта -  построить
дом полностью из "тутти".
   - Это будет очень красиво, -  благоговейно  произносит  он,  -  очень
красиво!

Глава 5

Конец сезона

   Раскопки в Шагар-Базаре идут полным ходом, и из Лондона на  последний
оставшийся месяц нам в помощь приезжает Б. Наблюдать за ними, когда  они
вместе, Б, и Мак,  -  одно  удовольствие.  Они  поразительно  разные  по
характеру. Б., в отличие от Мака, весьма общительная  личность.  Но  они
прекрасно ладят, хоть не перестают друг Другу изумляться.
   Мы собрались ехать в Камышлы, и тут Б, вдруг  проявляет  трогательную
заботливость:
   - Я лучше останусь со стариной Маком. Бросать  его  здесь  одного  на
целый день как-то нечестно.
   - Мак любит одиночество, - успокаиваю я его.
   Б., похоже, не верит и идет в "чертежную".
   - Послушай, Мак. Хочешь, я останусь? Одному, наверное,  жутко  скучно
целый день?
   На невозмутимом лице Мака отражается ужас.
   - Да нет. Я давно мечтаю побыть один!
   - Странный парень этот Мак, - говорит Б., когда мы трясемся на ухабах
по дороге в Камышлы. - Вы  видели  вчера  закат?  Такое  великолепие!  Я
поднялся на крышу, полюбоваться, а там уже наш Мак. Я, наверное, слишком
бурно восторгался, а он, представьте, не проронил ни слова.
   Даже не ответил, зачем полез на крышу, хотя я  думаю,  тоже  смотреть
закат.
   - Да, он часто поднимается туда по вечерам.
   - Но тогда странно, что он ни слова не говорит!
   Я живо представляю себе Мака, молча внимающего восторженному жужжанию
Б. Позже, усевшись на свой любимый коврик. Мак наверняка опишет в  своем
дневнике их с Б. "беседу"...
   - А вам разве не кажется... - Б, упорно  пытается  выяснить,  что  же
такое с Маком. Но не тут-то  было  В  этот  момент  Мишель  вылетает  на
середину дороги, жмет на акселератор  и  мчится  прямо  на  бредущих  по
дороге двух старух и старика,  мирно  погоняющих  своих  осликов.  Те  с
воплями бросаются врассыпную, а Макс вне себя от ярости - какого  черта!
Он же мог задавить их!
   Похоже, именно это Мишель и намеревался сделать.
   - Ну и что? - говорит он, размахивая обеими руками, а руль бросив  на
волю судьбы. - Это же мусульмане!
   Выразив таким образом чисто христианское, на его взгляд, стремление к
истине, он  надолго  обиженно  замолкает.  "Какие  же  вы  христиане,  -
написано на его скорбной физиономии, -  если  так  слабы  и  нестойки  в
вере?" Макс говорит, чтобы он больше не смел покушаться на жизнь  мирных
магометан, - по крайней мере,  пока  служит  у  нас,  -  на  что  Мишель
бормочет сквозь зубы:
   - Чем быстрее все магометане помрут, тем лучше!..

***

   Кроме наших обычных  дел  в  Камышлы  -  посетить  банк,  побывать  в
магазине Яннакоса и нанести визит вежливости французам, у Б, здесь  есть
еще личная забота: он должен получить из Англии посылку -  две  пижамные
пары. Нам пришло  официальное  уведомление,  что  посылка  находится  на
почте, и мы отправляемся туда.
   Почтмейстера, естественно, нет на месте,  но  по  нашей  просьбе  его
вскоре отлавливает посыльный служащий с бельмом на глазу.
   Почтарь является, зевая во весь рот, облаченный в  очень  веселенькую
полосатую пижаму. Несмотря на то, что мы явно его  разбудили,  он  очень
любезен, пожимает нам руки и светским тоном спрашивает, как продвигаются
раскопки. Не нашли ли мы золото? Не выпьем ли чашечку кофе?
   Наконец, когда все церемонии соблюдены, мы переходим,  собственно,  к
цели нашего визита. Наши письма теперь приходят на почту в  Амуду,  -  и
это очень прискорбно, поскольку тамошний престарелый почтмейстер считает
их столь ценными, что прячет в свой сейф под замок  и  напрочь  про  них
забывает. Но поскольку посылка для Б, находится здесь, в Камышлы, то нам
приходится вести переговоры с местным почтмейстером, чтобы ее вызволить.
   - Да, - говорит он важно, - такая посылка имеется.
   Она пришла из Лондона! Большой, должно быть, город!
   Как бы я хотел там побывать. Посылка адресована мосье Б. А-а, так это
и есть мосье Б., наш новый коллега?
   Он снова горячо пожимает ему руку и рассыпается  в  комплиментах.  Б,
вежливо  отвечает  по-арабски.  После  всех  этих  интерлюдий  мы  робко
возвращаемся к разговору о посылке.
   Да, говорит нам почтарь, посылка  до  последнего  времени  находилась
здесь, а теперь она в таможне. Мосье  Б.,  конечно,  понимает,  что  все
посылки должны подвергаться  таможенному  досмотру.  Б,  возражает:  там
всего лишь носильные вещи! Почтарь упрямо твердит:
   - Да, да, конечно, но таков порядок.
   - Значит, нам следует отправиться в таможню?
   - Да, это было бы разумно. Но только  сегодня  я  бы  не  стал  этого
делать. Сегодня среда, а в среду таможня не работает.
   - Выходит, завтра?
   - Да, завтра таможня будет открыта.
   - Простите, вероятно, это означает, что я должен явиться за  посылкой
завтра?
   Почтмейстер  невозмутимо  отвечает,  что  мосье  Б.,  конечно,  может
явиться завтра, но это не значит, что он получит свою посылку.
   - Но почему?
   - Потому что после  того,  как  все  формальности  на  таможне  будут
выполнены, посылка снова поступит на почту.
   - Значит, я должен буду прийти сюда?
   - Точно. Но завтра это будет невозможно, потому  что  завтра  закрыта
почта, - с нескрываемым торжеством сообщает наш собеседник.
   Мы пытаемся  найти  какой-то  выход,  и  выясняется,  что  при  любом
раскладе выигрыш - на стороне чиновника.
   Тогда мы набрасываемся на беднягу Б. - мог бы  и  сам  привезти  свои
чертовы пижамы, вместо того чтобы отправлять их по почте.
   - Не мог! - защищается Б. - Это весьма необычные пижамы!
   - Весьма необычные, - соглашается Макс, - судя по тому, сколько из-за
них приходится терпеть неприятностей!
   Мы же не можем гонять  грузовик  каждый  день  в  Камышлы  за  твоими
пижамами!
   Мы  долго  уговариваем  почтмейстера  позволить  Б,   подписать   все
необходимые бумаги сейчас, но  тот  несокрушим:  все  почтовые  операции
совершаются после таможенных, а  не  наоборот.  Потерпев  поражение,  мы
покорно удаляемся, а победитель отправляется спать дальше.
   Является взволнованный Мишель  и  сообщает,  что  сделал  чрезвычайно
выгодную покупку: две сотни апельсинов по чрезвычайно низкой  цене.  Как
обычно, он получает от нас нагоняй. Неужели он думает, что мы сумеем  их
съесть до того, как они испортятся? Если, конечно, они уже не испорчены.
   Ну, некоторые чуть подгнили, признает Мишель, но зато очень  дешевые,
да еще  ему  лично  сделали  огромную  скидку.  Макс  соглашается  пойти
посмотреть на апельсины. И  велит  их  сразу  выбросить:  большая  часть
плодов уже покрыта зеленой плесенью! Мишель печально бормочет:
   - Economia! Все-таки там есть и хорошие...
   Он уходит и возвращается с тощими  курами,  волоча  их  за  связанные
ноги. После еще нескольких покупок, "очень выгодных" и не очень, мы едем
домой.
   Дома я спрашиваю Мака, как он провел день, не скучал ли...
   - Чудесно! - В его голосе звучит неподдельный восторг.
   Наш Б, настолько потрясен, что смотрит на него вытаращив  глаза  -  и
садится мимо  стула.  Таким  образом  чудесный  день  Мака  увенчивается
роскошным финалом. Никогда еще не видела, чтобы люди  так  хохотали!  Он
веселится весь остаток дня; за обедом снова  разражается  хохотом.  Знай
мы, чем именно можно было пробудить в Маке чувство юмора,  мы  бы  давно
придумали что-нибудь эдакое, пусть бы человек порадовался!

***

   Что и говорить, общительному Б, приходится несладко.
   Когда Макс на раскопках, а мы втроем остаемся  дома,  Б.  бродит  как
неприкаянный. Сначала он заходит в чертежную  и  пытается  "разговорить"
Мака, но, не найдя отклика, понуро бредет в  кабинет,  где  я,  сидя  за
машинкой, разрабатываю кровавые подробности очередного убийства.
   - О, - говорит Б., - вы заняты?
   - Да, - кратко сообщаю я.
   - Пишете? - интересуется Б.
   - Да.
   - Я тут подумал, - помолчав, говорит Б.,  -  может,  мне  надписывать
ярлычки для вчерашних находок здесь? Я ведь вам не помешаю?
   Приходится проявить твердость. И я деликатно  объясняю  ему,  что  не
смогу заниматься очередным  своим  мертвецом,  если  в  непосредственной
близости от меня какое-нибудь живое тело  будет  дышать,  ходить  и  тем
более разговаривать.
   Бедняга Б., понурившись, удаляется, обреченный работать  в  тишине  и
одиночестве. Я уверена: если бы наш Б. писал книги, он с легкостью делал
бы это при включенном радио, граммофоне, а рядом  вдобавок  гомонили  бы
какие-нибудь любители поболтать!
   Только когда у нас бывают гости, Б, в своей стихии.
   Монахини, французские офицеры, коллеги-археологи, туристы, - всем  он
рад и с каждым умеет найти предмет разговора.
   - Там машина подъехала, в ней несколько человек.
   Пойти посмотреть, кто это?
   - Конечно, сделай милость.
   И тут же вся компания заваливается к нам, Б, бойко беседует с Гостями
- причем на их языке. В подобных ситуациях Б, просто незаменим, о чем мы
не устаем ему говорить.
   - От Мака по этой части толку меньше, верно? -  ухмыляется  Б,  -  От
Мака, - говорю я безжалостно, - по этой части толку вообще  никакого.  И
он даже попытается учиться.
   Мак молчит, только рассеянно улыбается в ответ.

***

   У Мака, оказывается, есть слабость. Это лошади!
   По пижамным делам Б, едет на машине в Камышлы и по пути  подбрасывает
Мака  до  раскопа.  Мак  желает  вернуться  домой  среди  дня,  и  Алави
предлагает ему ехать назад верхом, ведь у шейха есть несколько  лошадей.
Лицо Мака сразу светлеет. От его  обычной