конце
раскопа, обнаруживается весьма  подозрительная  "ложка"  из  битума.  Ее
"нашел" рабочий из той же деревни. На его счет, как  обычно,  записывают
вознаграждение и пока ничего ему не говорят.
   Но  в  день  выплаты   происходит   разоблачение.   Макс   произносит
обличительную речь. Он  объявляет  эти  вещи  подделкой  и  публично  их
уничтожает, только  медведя  оставляет  на  память.  Все  трое  ловкачей
уволены. Их это, похоже, не слишком  огорчило,  хотя  напоследок  они  с
возмущением заявляют о своей невиновности. На следующий день на  раскопе
посмеиваются.
   - Хваджа мудрец, он все знает, - говорят рабочие -  Он  знает  все  о
старинных вещах. Его не проведешь, у него зоркий глаз!
   Но Макс огорчен. Ему очень хотелось бы разузнать, как изготавливались
эти подделки. Он не может не признать, что сделаны они искусно.
   Сейчас легко  представить  себе  Шагар,  каким  он  был  три  -  пять
тысячелетий назад. Тогда  здесь,  вероятно,  проходил  очень  оживленный
караванный путь, соединявший Харран с Телль-Халафом. Он шел  через  горы
Джебель-Синджар в Ирак и на Тигр, а дальше - в древнюю Ниневию, связывая
крупные центры торговли и ремесел.
   Иные  находки  -  весточка  от  совершенно  конкретного  человека   -
например, гончара, оставившего клеймо на донце горшка. Или  от  хозяина,
спрятавшего дома в стене горшок с золотыми украшениями - приданое дочки.
Случаются и весточки из более поздних времен:  однажды  нам  встретилась
металлическая пластинка с именем некоего Ханса Краувинкеля из Нюрнберга,
отчеканенная, вероятно, в начале семнадцатого века Пластинка эта  лежала
в мусульманском погребении, свидетельствуя о тогдашних  контактах  этого
дикого края с Европой.  В  слое  пятитысячелетней  давности  мы  находим
прелестные, глиняные  вазочки,  покрытые  насечкой,  -  на  мой  взгляд,
настоящие произведения  искусства,  все  ручной  работы.  Мы  находим  и
"мадонн" того времени - эти грудастые фигурки в тюрбанах, примитивные до
гротеска, несомненно приносили кому-то помощь и утешение в трудный час.
   Керамика показывает удивительную эволюцию орнаментального мотива  под
названием "букраниум" - простое изображение бычьей  головы  со  временем
становится все более стилизованным и под конец  совершенно  неузнаваемым
для того, кто не  видел  всех  его  промежуточных  стадий.  И  вот  я  с
замиранием сердца узнаю этот узор на собственных  платьях  из  набивного
шелка! А ведь как звучит - "букраниум"!  Не  какая-нибудь  там  "цепочка
ромбов"!

***

   И вот он наступает: день,  когда  первая  лопата  вонзается  в  склон
городища Телль-Брак. Момент невероятно торжественный.
   Совместными усилиями Серкиса и Али две комнаты приведены в порядок.
   Водовоз, роскошная лошадь, телега, бочки для  воды  -  все  в  боевой
готовности. Полковник  и  Кочка  отправляются  в  Брак  накануне,  чтобы
переночевать там и на рассвете быть  на  самом  городище.  Мы  с  Максом
прибываем наутро,  часов  в  восемь.  Полковник,  узнаем  мы,  всю  ночь
сражался с  летучими  мышами.  Похоже,  "башня"  буквально  кишит  этими
существами,  к  которым  полковник  питает  глубокое  отвращение.  Кочка
подтверждает, что всякий раз,  просыпаясь  среди  ночи,  он  видел,  как
полковник бегает по комнате и отмахивается от нетопырей полотенцем.
   Мы отправляемся на холм, чтобы проследить, как закладывается  раскоп.
Ко мне подходит мрачный водовоз  и  начинает  рассказывать  что-то  явно
трагическое, но я ничего не понимаю.  Прошу  Макса  объяснить  мне,  что
случилось. Оказывается, у  водовоза  жена  и  десять  детей  остались  в
деревне возле Джараблуса, и его сердце разрывается вдали  от  семьи.  Не
можем ли мы выплатить ему аванс, чтобы он послал за ними?  Я  уговариваю
Макса  согласиться.  Он  колеблется.  От  женщин  в  доме   -   сплошные
неприятности, говорит он.
   На обратном пути в Шагар мы встречаем толпы наших рабочих, идущих  на
новое место раскопок.
   - Эль хамду лиллах! -  кричат  они,  -  У  хваджи  найдется  для  нас
работа?
   - Да, работа есть!
   Они благодарят Аллаха и идут дальше.

***

   Два  дня  блаженствуем  дома  в  покое  и  тишине,  но   пора   снова
отправляться в Брак. Пока ничего особенного там не найдено, однако место
многообещающее - строения и утварь, похоже,  относятся  к  интересующему
нас периоду.
   Сегодня дует сильный южный ветер - самый  неприятный  из  ветров.  Он
изматывает и ужасно действует на нервы. Мы отправляемся в путь,  готовые
к худшему, - в резиновых сапогах,  в  макинтошах  и  даже  с  зонтиками.
Уверения Серкиса, что крыша починена, мы не принимаем слишком  серьезно.
Так что сегодняшний вечер  пройдет  под  девизом  нашего  Мишеля:  "Sawi
proba?" Дороги в Брак как таковой не  существует.  На  полпути  нагоняем
двух наших рабочих, бредущих на раскопки. Макс тормозит, и мы берем их с
собой, чем вызываем бурную радость.
   За ними по пятам бредет собака с обрывком  веревки  на  шее.  Рабочие
запрыгивают в грузовик, Мишель готов ехать, но Макс говорит, надо  взять
и их собаку. Собака не наша, отвечают рабочие. Просто за нами увязалась.
Мы пытаемся определить,  какой  она  породы,  явно  что-то  европейское.
Эдакая  помесь  скай-терьера  и  денди-динмонта.  У  нее  длинное  тело,
янтарные глаза и светло-коричневый нос. В отличие от  остальных  здешних
собак, она не выглядит ни забитой, ни несчастной - сидит себе на  земле,
добродушно разглядывает нас и виляет хвостом. Макс велит  Мишелю  внести
ее в грузовик. Мишель в панике.
   - Она меня укусит!
   - Да-да, - подтверждает один из рабочих. - Она, видно,  хочет  твоего
мясца! Ее лучше оставить, хваджа.
   - Бери ее и тащи в машину сию же минуту, болван! - кричит Макс.
   Мишель с опаской приближается к собаке, которая тут же поворачивается
к нему - вполне дружелюбно.
   Но тот поспешно ретируется. Не выдержав, я выпрыгиваю  из  грузовика,
хватаю собаку на руки и снова сажусь в кабину. Боже,  какая  она  тощая!
Все ребра можно пересчитать... В Браке передаем собаку  Фериду  и  велим
накормить ее до отвала. Долго придумываем кличку, я предлагаю назвать ее
Мисс Остапенко - я  недавно  прочитала  книгу  с  русскими  персонажами.
Однако всем больше понравилось имя, придуманное  нашим  архитектором,  -
Хийю. Характер у Хийю просто удивительный. Она очень живая и  совершенно
ничего не боится. И никого. Веселая, добродушная, она  всегда  поступает
так, как сама считает нужным. По-моему,  у  нее,  как  у  кошки,  девять
жизней. Умеет выбраться отовсюду, из-под любого замка.  А  если  от  нее
запираются, она непременно найдет лазейку, чтобы  проникнуть  внутрь,  -
однажды даже прогрызла дырку в два фута шириной в саманной  кладке.  Она
является на все наши трапезы и проявляет такой напор, что не  поделиться
с ней невозможно.
   Я уверена, что ее пытались утопить - привязали ей  камень  на  шею  и
бросили в реку, но Хийю не из тех, кто покорно сдается,  она  перегрызла
веревку, выплыла на берег и  направилась  через  пустыню  искать  лучшей
доли. Встретив наших рабочих, она  почуяла,  где  ее  ждет  спасение,  -
увязалась за ними и попала к нам. И вот  подтверждение  моей  версии:  с
нами она идет куда угодно, но только не к реке. Она застывает  на  тропе
как вкопанная и, мне кажется, даже качает головой, будто говоря:
   "Нет уж, увольте! В воду вы меня больше не заманите!
   От нее одни неприятности!"

***

   Слава Богу, полковник провел эту ночь более спокойно.  Серкис  изгнал
массу мышей при починке Крыши, кроме того,  полковник  изобрел  защитное
приспособление. Непременным его компонентом является ведро с водой, куда
летучие мыши падают и тонут. Это очень сложное сооружение, заверяет  нас
полковник, полночи с ним провозился, зато потом спал спокойно.
   На ленч мы устраиваемся на раскопках, отыскав местечко, защищенное от
ветра. Тем не менее  съедаем  немало  пыли  и  песка  с  каждым  куском.
Впрочем, вид у всех бодрый, и даже наш обычно печальный водовоз погоняет
свою лошадь вверх от Джаг-Джага чуть не горделиво. Он доставляет бочки с
водой к подножию холма, а  оттуда  ее  в  кувшинах  везут  наверх  -  на
осликах. Вполне библейский колорит.
   В конце рабочего дня мы прощаемся, полковник и Кочка едут на "Мэри" в
Шагар, а мы возвращаемся в Брак - нести свою двухсуточную вахту.
   Комнаты в "башне" выглядят  очень  мило.  На  полу  пара  ковриков  и
циновка. Здесь есть все необходимое - кувшин, таз, стол, два стула,  две
раскладушки, полотенца, простыни, одеяла и даже  книги.  Мы  убеждаемся,
что окна кое-как закрыты, и ложимся спать после очень  странного  ужина,
приготовленного Али и поданного унылым Феридом:  расползшийся  шпинат  с
загадочными темными вкраплениями, -  подозреваю,  что  и  это  тоже  был
"бифтек"!
   Ночь прошла  спокойно.  Нас  посетила  только  одна  летучая  мышь  -
выпорхнула неизвестно откуда, и Макс пуганул ее светом фонарика. Надо бы
убедить полковника, что сотни летучих мышей - это игра его  воображения,
возможно, разгоряченного спиртным. В четверть пятого Макса будят, подают
чай, и он отправляется на раскоп. Я снова засыпаю. Чай  мне  приносят  в
шесть. Макс возвращается  в  восемь  -  перекусить.  Завтрак  невероятно
сытный: вареные яйца, чай, арабский хлеб, два вида  джема  и  концентрат
заварного крема - прямо в жестянке! Через несколько минут  приносят  еще
яичницу-болтунью.  Макс  бормочет:  "Тгор  de  zeie!"   - и, опасаясь, что последует еще и омлет, просит  Ферида
передать Али, что  нам  этого  более  чем  достаточно.  Ферид,  вздыхая,
уходит. Когда он возвращается, лоб его страдальчески  наморщен.  "Что-то
случилось..." - пугаемся мы, но он всего лишь спрашивает:
   - А апельсины к ленчу вам прислать?
   Кочка и полковник появляются только в полдень. Из-за  сильного  ветра
несчастному архитектору опять пришлось повоевать с шлемом, Мишель тут же
примчался на выручку, но Кочка, памятуя о  недавнем  приключении,  сумел
вовремя увернуться от его помощи.
   На ленч мы обычно ограничиваемся холодным мясом и  салатом,  но  Али,
вероятно из тщеславия, решил покорить нас своими кулинарными  талантами,
так что на раскопе нам приходится есть ломтики непрожаренных баклажанов,
остывший  жареный  картофель,  куски  задубелого  "бифтека"   и   салат,
заправленный майонезом так давно, что он успел превратиться  в  сплошной
жирный зеленый кисель.
   Максу жаль огорчать Али -  но,  говорит  он,  придется  охладить  его
благородное рвение.

***

   Мы  обнаруживаем,  что,  воспользовавшись  перерывом  на  ленч,   Абд
эс-Салам  выступает  перед  рабочими   с   длинной   выспренней   речью,
признаться, довольно тошнотворной.
   - Посмотрите, какие вы счастливые! - восклицает он, взмахивая руками.
- Разве мало для вас делается?  Мало  о  вас  заботятся?  Вам  разрешено
приносить пищу сюда и есть ее во дворе! Вам платят огромное жалованье, -
не важно, найдете вы что-нибудь или  нет.  Разве  это  не  щедрость,  не
благородство? И это еще не  все!  За  каждую  вашу  находку  вам  еще  и
доплачивают. Хваджа заботится о вас, как отец родной,  он  даже  следит,
чтобы вы не изувечили друг друга. Если кишки ваши заперты,  он  отворяет
их прекрасными снадобьями! Вот  как  вам  повезло!  Но  его  великодушие
поистине безгранично! Вспомните: кто вас избавляет  от  жажды  во  время
работы? Разве вам приходится самим добывать себе воду? О нет! Хваджа  по
доброй воле доставляет вам воду прямо на холм. Воду  возят  на  тележке,
запряженной лошадью! Вы только подумайте, на какие расходы идет ради вас
хозяин! Вам очень повезло - работать на такого человека!
   Мы потихоньку ускользаем, и Макс задумчиво спрашивает:  почему  никто
из  рабочих  не  прикончит  Абд  эс-Салама?  Лично  он  сделал  бы   это
обязательно!
   Кочка возражает: рабочим  эти  разглагольствования  нравятся.  И  он,
похоже, прав. Они энергично кивают, соглашаясь. Один другому говорит:
   - Да, все верно. Нам привозят воду, это настоящая щедрость. Он  прав,
мы счастливые люди. Этот Абд эс-Салам мудрый человек.
   Кочку раздражает подобное раболепство, но я не совсем с ним согласна.
Вспоминаю, как все мы в детстве любили сказки  о  добрых  и  благородных
людях.  А  арабы,  даже  будучи   взрослыми,   сохраняют   эту   детскую
непосредственность. Старый Абд эс-Салам им больше по душе, чем молодой и
не столь почтительный Алави.
   Кроме того, выясняется, что Абд эс-Салам -  великолепный  танцор;  по
вечерам во дворе нашего дома в Браке собираются мужчины и часами  пляшут
под его предводительством. Как они могут после  этого  вставать  в  пять
утра и идти на работу  -  для  меня  великая  загадка.  Как  и  то,  что
обитатели деревень в трех, пяти и даже  десяти  километрах  от  раскопок
ухитряются прибывать на работу минута в минуту. Часов у них  нет,  а  им
приходится вставать кому за двадцать минут, а кому и за час  до  восхода
солнца. И как им это удается!  Столь  же  удивительно  видеть  их  после
фидоса - за полчаса до заката: в воздух летят пустые  корзины,  слышится
хохот, и люди, подняв кайло на плечо, бегут - да-да, именно бегут, а  не
идут домой в деревню - за несколько километров отсюда! В течение  дня  у
них только два перерыва: полчаса на завтрак и час на ленч.
   Питаются они, по нашим понятиям, очень скудно. Конечно, работают они,
что называется, с ленцой, - если не считать  внезапных  вспышек  энергии
среди дня, сопровождаемых взрывом общей веселости, - но ведь это тяжелый
ручной труд! Пожалуй, кайловщику легче остальных - разбив кайлом твердую
как камень землю, можно посидеть,  покурить,  пока  землекопы  совковыми
лопатами наполняют корзины. Корзинщики не имеют таких перерывов, поэтому
с полным моральным правом устраивают их себе сами - то еле-еле плетутся,
то чересчур долго роются в высыпанной земле.
   Вообще народ здесь в основном очень  здоровый.  Воспаление  глаз  или
запор - вот,  пожалуй,  и  все  здешние  болезни.  Западная  цивилизация
принесла им также туберкулез, но все равно живучесть местных  обитателей
поразительна.
   Бывает, в драке один другому рассечет голову, кровь хлещет,  на  рану
страшно смотреть Пострадавший  просит  сделать  ему  перевязку  и  очень
удивляется, когда мы отсылаем его домой. С чего бы это он бросит работу?
Ах, это! Так ведь  голова  совсем  не  болит!  И  за  два-три  дня  рана
полностью затягивается, несмотря на  ужасающие  снадобья,  которыми  он,
несомненно, лечится дома.
   У одного рабочего на ноге образовался обширный абсцесс. Макс приказал
ему отправляться домой, поскольку у бедняги явно поднялась температура.
   - Не бойся, я оплачу тебе полный рабочий день.
   Тот, поворчав, уходит. Но после  полудня  Макс  снова  видит  его  на
раскопке.
   - Ты почему здесь? Я же отправил тебя домой!
   - Да ведь я и пошел домой, хваджа. -  Между  прочим,  деревня  его  в
восьми километрах. - Пришел, а там такая скучища. Поговорить не  с  кем.
Одни женщины! Я и пришел назад. И правильно сделал - нарыв-то прорвался!
***

   Сегодня возвращаемся в Шагар, а полковник и Кочка нас сменяют.  Какое
это блаженство - вернуться  домой!  По  прибытии  мы  обнаруживаем,  что
полковник везде развесил оскорбительно-угрожающие записочки. Кроме того,
он учинил такую уборку, что найти  что-либо  невозможно.  Мы  обдумываем
ответные действия. Наконец решаем вырезать из старых газет снимки миссис
Симпсон и развесить их в комнате полковника.
   Накопилось много неотпечатанных фотографий.  День  весьма  жаркий,  и
когда я выбираюсь из темной комнаты, то чувствую, что вся  заплесневела.
Когда я проявляю снимки, слуги должны снабжать меня относительно  чистой
водой. После того как основная грязь осядет на дно, воду фильтруют через
вату, и, к тому времени, когда я берусь за негативы,  в  ней  попадаются
разве что песчинки и пылинки, нападавшие  из  воздуха.  Качество  вполне
приличное!
   К Максу подходит один из рабочих и просит отпустить его на пять дней.
   - Куда?
   - В тюрьму!

***

   Сегодняшний день войдет в анналы как день спасения  утопающих.  Ночью
прошел ливень, и наутро земля превратилась в кисель. Около двенадцати на
горизонте появляется всадник. Он дик и неистов, словно  тот  гонец,  что
доставил  добрую  весть  из  Гента  в  Ахен.  Весть,  правда,  недобрая.
Оказывается, Кочка и полковник отправились сюда и по  пути  забуксовали.
Всадника мы тотчас же отправляем обратно с двумя лопатами, а сами срочно
высылаем спасательную экспедицию на "Пуалю". Пятеро мужчин  под  началом
Серкиса, прихватив лопаты и доски, с веселой песней отправляются в путь.
   Макс кричит им вслед, чтобы они сами не  забуксовали.  Именно  это  и
происходит, но, к счастью, всего в нескольких сотнях ярдов от застрявшей
"Мэри". Ее задняя ось глубоко увязла, а пассажиры  выбились  из  сил,  в
течение пяти часов пытаясь вытащить ее из трясины,  и  успели  дойти  до
умопомрачения от визгливых выкриков Мишеля, который только и знает,  что
вопит свое "Forca!" и включает  третью  скорость,  надеясь  на  чудо.  С
помощью дюжих парней (специально отобранных в  спасательную  команду)  и
под  более  квалифицированным   управлением   Серкиса   "Мэри"   наконец
вырывается из своего плена, обдав всех грязью с головы до пят и  оставив
позади зияющую яму, которую полковник тут же окрестил "Могилой "Мэри".
   Дождь буквально  неистовствует,  и  крыша,  починенная  Серкисом,  не
выдерживает напора стихии. Налетевший шквал срывает  ставни,  и  в  окна
врывается ветер с дождем.
   Хорошо, что самый сильный ливень выпадает  на  наш  "выходной"  день,
поэтому отменять работы не приходится. Зато отменяется наша экскурсия  к
вулкану Каукаб.
   Из-за этого "выходного" у нас на раскопках  едва  не  случился  бунт.
Десятидневный срок работ кончается в субботу,  и  Абд  эс-Саламу  ведено
объявить, что завтра работы не будет. И вот выходит этот старый умник  и
благостным голосом блеет:
   - Завтра воскресенье - поэтому работать не будем!
   В ответ - взрыв  негодования.  Как!  Благочестивые  мусульмане  будут
страдать по вине кучки жалких армянских христиан?  Некто  Аббас,  весьма
мрачный тип, кричит, что организует забастовку. Макс вынужден вмешаться.
Он говорит Аббасу, он готов предоставить ему выходной каждый день,  лишь
бы только его на раскопках больше не было! Армяне торжествующе хихикают,
но и им Макс советует попридержать язык. После чего  начинается  обычная
процедура выплаты жалованья.  Макс  залезает  в  кабину  "Мэри".  Мишель
выносит из дома мешки с деньгами (слава Богу, это уже  не  меджиди,  они
объявлены незаконными, теперь действительны  только  сирийские  денежные
знаки) и затаскивает их в грузовик. Макс садится на водительское  место,
через стекло он похож на железнодорожного кассира. Мишель  ставит  рядом
стул и пересчитывает наличность, складывая монеты в аккуратные  столбики
и попутно вздыхая, - как много денег достанется мусульманам!
   Макс открывает огромный гроссбух, и действо  начинается.  Выкликаются
имена, звено за звеном выстраиваются как на параде,  каждый  подходит  и
забирает причитающееся. Мы всю ночь мучались над сложнейшими  расчетами,
надо было учесть каждый бакшиш.
   Капризы фортуны в день расчета особенно заметны.
   Некоторым здорово повезло, другим не  достается  почти  ничего  сверх
жалованья. Впрочем, веселятся и шутят все, даже те,  кого  удача  обошла
стороной.
   Высокая  красавица  курдка  подбегает  к  мужу,  он  в   эту   минуту
пересчитывает получку.
   - Сколько ты получил? Ну-ка  покажи!  -  Она  без  церемоний  хватает
деньги и удаляется.
   Двое утонченного вида арабов деликатно  отворачиваются,  шокированные
столь неподобающим поведением женщины, да и за мужчину им тоже стыдно!
   Тем временем жена незадачливого рабочего выскакивает из своей лачужки
и кричит на мужа  -  как  он  отвязывает  осла?!  Курд,  высокий  ладный
мужчина, только вздыхает.
   Каково им, курдским мужьям?! Здесь говорят: если араб ограбит тебя  в
пустыне, он м