солдата.
Ничего, что рядом смерть, и даже две - товарища и твоя, но когда дают орден,
сердце екает от маленькой гордости. Красная звезда как раз и была  придумана
в период между Гражданской и Великой Отечественной, пока мы вырастали.
   Открываю коробочку, а там, ну  да  вы  знаете,  эмалированная  звезда,  а
посередине, в кругу, серебряный воин РККА. А мой воин - черный.  Опять  мне,
как всегда, не везет. Что делать? Тут кто-то догадался: а ты  потри  его  об
шинель! Я и начал тереть, и просветлялся солдат, и просветлялось у  меня  на
душе.
   Землянка была вырыта на  повороте  дороги,  стоял  мороз,  а  за  дорогой
начиналось минное поле до самого немца, метров 600. В  землянке  тоже  стоял
мороз, хоть мы и топили - чем бы вы думали? - порохом из  немецких  танковых
снарядов. Порох представлял из себя такие серого цвета длинные макароны. Они
хорошо сгорали, но тепла не прибавлялось. Только вонь. А я  все  тер  и  тер
своего амальгамированного солдата об полу уже снятой шинели.
   - Там машина проехала! - крикнул часовой. - С начальством.
   Ну, я орден - в карман, выхожу. Какое еще начальство в этом месте? Вижу -
"виллис" американский и из него трое вылазят: шофер,  полковник  (по  папахе
определил) и складный такой генерал в бекеше нараспашку. Кто  им,  генералам
тем, так складно бекеши строил, неужели и тогда Слава Зайцев?
   Тут  немец  из  своего  скорострельного  (наш   "Максим"   стрелял   так:
тах-тах-тах-тах; а ихние - фррру-фрру-фрру!) как даст  по  "виллису"  -  под
ноги, стежку снега на шоссе поднял. Этих двоих - как ветер в кювет  сдул,  а
генерал и не пошевелился. Кивнул им головой - поехали. Те смущенно отряхнули
снег, и "виллис" развернулся, как на месте, - и от греха. А  как  мою  пушку
проскочили,  задом  к  немцу  снова  стали,  порученец  к  нам  подходит   и
спрашивает:
   - Генерал Баграмян ищет штаб тридцать третьего  ком-брига.  -  Мы  пожали
плечами, и "виллис" умчался, поднимая снежную пыль.
   Отчистил я своего солдата на ордене, потом носил его  на  правой  стороне
гимнастерки. Потом и на левой у  меня  засветилась  звезда  ордена  Славы  с
георгиевской лентой. Из какого металла звезда, не знаю, но  оттирать  ее  не
было нужды - белая.
   Так и носил я эти две железки (так на фронте у нас не обидно, а на сленге
ордена назывались) почти что два года. Других  не  было,  а  под  этими  две
невыгоревшие на солнце звезды  так  и  кричали  с  гимнастерки:  солдатик-то
фронтовик.
   И когда подполковник в МГБ, помните, сказал мне:
   - Предлагаю рассказать о вашей  контрреволюционной  деятельности...  -  я
выразительно опустил глаза на две эти невыгоревшие на хаки звезды.  Думал  -
поможет, но чуть не схлопотал по фейсу.
   Я всегда был наивен. Плохое качество, но не самое же плохое! Был еще один
человек, который сказал: "Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Будто я весенней
гулкой ранью проскакал на розовом коне!"
   Как все-таки может большой поэт сказать за всех - за  себя,  за  вас,  за
меня! Вот и придумал он про свою и про  мою  жизнь:  "Проскакал  на  розовом
коне".
   СЕРГЕЙ КОРЖУКОВ
   - Вот тебе, Миничка, наша хрустальная проза!  -  сказал,  подписывая  мне
книжку "Город принял", Аркадий Вайнер. Ну, там хрустальная - не  хрустальная
(может,  он  шутил),  но  эту  отличную  милицейскую  повесть  я  прочел   с
удовольствием. Так началась наша дружба, которой уже лет пятнадцать, а то  и
все двадцать.
   Когда между братьями пробежала черная кошка, кто хрустальнее, я, конечно,
безоговорочно принял сторону старшего  брата,  считая  разборку  излишней  и
неморальной.
   Слово-то какое подобралось - неморальной. Впрочем, Аркадий и жил-то почти
что в таком переулке - он назывался Безбожный. Так она и продолжается,  наша
дружба, хотя дела, болезни и годы все дальше разводят нас и жизнь  протекает
как бы врозь, но, встретившись, мы по-настоящему, по-братски радуемся  этой,
теперь уже чаще всего случайной встрече.
   Живем с братьями в Болшево, в Доме кинематографистов, они делают сценарий
"Гонки по вертикали" для Киевской студии,  а  я  дровишки  на  шашлык  колю.
Добывал я, как мог, свои будущие бляшки в сосудах. И понадобилась им в  кино
для Гафта (он играл роль матерого урки) стилизованная под жиганскую песня. И
вот что у меня получилось.

   Ой, схватили на бану
   Ой, да малолетку,
   На три года пацану
   Стало небо в клетку.
   Ой, ча да ча-ча-ча,
   Да позовите мне врача.
   А я скажу тому врачу,
   Что к родной мамочке хочу.

   Ой, кусают комары
   В тундре неразлучной!
   Обе ручки - не мои
   На пиле двухручной.

   Ой, тепло на Колыме
   После ледолома!
   А я на воле - как в тюрьме,
   А в тюрьме - как дома.
   Ой, ча да ча-ча-ча,
   Да позовите мне врача,
   А я скажу тому врачу,
   Что к родной мамочке хочу.

   Братья вскоре рассорились со студией и с режиссером, они - как и я -  это
умеют, и якобы поэтому песня моя не пригодилась. На  самом  деле,  я  думаю,
одному  из  братьев  песня  показалась  недостаточно  хрустальной,  как   бы
гусь-хрустальной, и они ее даже Гафту не показывали. И песня осталась у меня
и, слава Богу, положила начало большому, можно сказать, роману  в  песнях  о
сталинском лагере, который я хорошо знал, потому как варился в этом вареве и
на пайке целых шесть лет.
   А дальше написалось "Письмо матери".

   Не пишу. Ты не жди почтальона,
   И на стук не срывайся чуть свет!
   Это блажь воровского закона,
   Но у жулика матери нет...
   Мы живем не на воле, а в зоне
   И по нашим раскладам правы,
   И твои я снимаю ладони
   С непутевой своей головы.

   Мне не стыдно цитировать свои песни, и пусть их читает кто  угодно,  хоть
сам Петрарка с Лаурой! А потом, в Переделкине, возникла "Тося".

   Она на Кировской служила,
   На почтампе,
   Налево в зале,
   В девятнадцатом окне!
   И ничего в ней
   Вроде не было такого,
   А вот, представьте,
   Понаравилася мне...

   А потом:

   Вагон столыпинский,
   Кругом решеточки,
   Конвой из Вологды,
   Не до чечеточки.
   Конвой из Вологды,
   Не до бутылочки,
   А из Бутырочки -
   До пересылочки.

   Не зовите, не зовите Петрарку: прекращаю.
   А вскоре появился и музыкант - Сережа Коржуков, с которым мы сразу поняли
друг друга, и, не думая ни о какой группе "Лесоповал",  принялись  в  охотку
писать такие песни, одну за другой. Чаще всего -  я  ему  из  Юрмалы  диктую
текст, а он мне обратно - играет музыку.
   Однажды днем звонит и говорит:
   - Михаил Саич, сижу с настоящим вором. Водочку пьем помаленьку.  Материял
изучаю. Клево!
   - Ну, ты все же поосторожней...
   Кончилось тем, что тот у него денег одолжил без отдачи, да и часы  ручные
тоже куда-то улетучились. Наука!
   Сережа был очень одаренным мелодистом, лет с пятнадцати не расставался  с
гитарой, и слетали с  ее  шести  струн  его  яркие,  как  бы  незамысловатые
мелодии.
   Он был похож на горьковского Челкаша - высокий,  тощий,  сутулый,  взгляд
мрачный, но мы поначалу и не знали - кто должен петь  эти  песни.  Думали  о
Кальянове, о Григории Лепсе, о Приемыхове  (его  из  "Холодного  лета"  я  и
держал в уме, сочиняя). А оказалось - лучше Сережи Коржукова, пожалуй, никто
бы нам это и не изобразил.
   А наутро после того, как мы с ним появились в телевизоре с первыми  пятью
песнями, затрезвонил у меня телефон с вопросами. Кто такой? Откуда?  Что  за
песни? Где их купить? Прямо лесной пожар!
   Что отвечать? Хороший мальчик, музыкант из  ресторана,  ученик  кабацкого
корифея  Михаила  Гулько,  когда-то  собиравшего  народ  в  ресторане   сада
"Эрмитаж", а потом в "Одессе" на Брайтон-бич, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.
   Вот в  этом  городе  потом  и  написал  я  Мише  Гулько  песню  "Кабацкий
музыкант", которую здесь и приведу с  сокращением,  потому  что  по  теме  и
потому, что другого места не будет.

   Кабацкий музыкант
   Алеша Дмитриевич,
   Ему подносят все,
   И он немножко пьян,
   Но в этом кабаке
   Он - как Иван-царевич,
   И это на него
   Приходит ресторан.
   Играй, Алеша,
   На своей гитаре,
   Я - первый друг
   Таланта твоего!
   Ты видишь - девочки
   Стоят на тротуаре,
   И это - жизнь,
   А больше ничего.

   Кабацкий музыкант
   Поет чуть-чуть фальшиво,
   Но мы ему простим
   Заведомую ложь!
   А как он должен петь,
   Когда разносят пиво,
   И танцы до утра,
   И хохот, и балдеж?

   Кабацкий музыкант,
   Как рыба в океане, -
   Вот в этом бардаке,
   Где шум и неуют,
   И мужики ему
   Подносят мани-мани,
   А девочки любовь
   Бесплатно выдают.

   Кабацкий музыкант,
   Ах, сколько их по свету
   Разбросано кругом,
   Вблизи и вдалеке!
   Алеша ни при чем,
   Поскольку песня эта,
   Она же - обо всех,
   Поющих в кабаке.
   Играй, Алеша,
   На своей гитаре,
   Я - первый друг
   Таланта твоего!
   Ты видишь - девочки
   Стоят на тротуаре,
   И это - жизнь,
   А больше ничего.

   А потом нас  все  захотели,  набрали  мы  первых  попавшихся  музыкантов,
придумал я фишку  "Лесоповал",  и,  отыграв  с  аншлагом  первый  концерт  в
"России" (место рождения - ГЦКЗ  "Россия",  Москва),  покатились  мы  уже  с
меньшим успехом по стране -  благо,  она  тогда  была  огромна.  Что  ж,  ни
раскрутки, ни рекламы, ни кассет, ни имени! Нормально для неудачи.
   Но все пришло - и  клипы,  и  целых  три  компактных  диска  -  тогдашней
новинки, отданной нами торговцам совсем задаром (и снова финансовая ситуация
не дает  нам  возможности  распорядиться  нашим  седьмым,  уже  без  Сережи,
альбомом).
   Ездил Сергей Коржуков по стране, давно уже любимый по миллионным  тиражам
кассет, не веря в собственный успех. Музыканты отсеивались,  большей  частью
по пьянке, иногда профессионалы, что тут поделать? Родина. Сергей  держался,
потому что на  нем  держался  и  весь  "Лесоповал",  директор  воровал.  Так
существовали мы до самой трагедии 20 июля 1994 года.
   Что я мог бы сказать о трагической гибели талантливого и любимого многими
и нами артиста и человека? Точнее, что я  хотел  бы  сказать?  Это  немножко
разные вещи.
   Во-первых, кто может знать, как упал он с балкона 14-го этажа  дома,  где
проживал у матери, расставшись со своей многолетней женой  Людмилой  -  сам,
нарочно или нечаянно,  поскользнувшись.  Говорят,  была  будто  бы  какая-то
записка, но ее, опять же будто бы,  забрала  милиция.  Мы  не  хлопотали  ее
прочесть, и нет  никаких  оснований  даже  предположительно  представить  ее
текст.
   Внешне у него все было в порядке: популярность, расцвет  таланта,  первые
деньги; и он собирался строить под Москвой дачу, мечтал, чтобы был  бассейн.
Впереди  -  уже  написанный  четвертый  альбом  "Лесоповала"  -  "Амнистия",
гастроли,  успех,  новые  друзья.  Но  Сережа  был  человек  не  внешний,  а
внутренний. Как в него заглянуть?
   Жива мама - Марья Васильевна Коржукова, может быть, она знает то, чего не
знаем мы. Нашелся бы кто разговорить ее.
   А письма с объяснениями в любви и даже подарки до сих пор приходят на его
имя. Лебединая песня Сергея Коржукова. Ее поют во всем мире, где  есть  хоть
два русских человека. Один русский человек тоже заказал бы,  да  стесняется.
Вот она.

   Я куплю тебе дом
   У пруда, в Подмосковье,
   И тебя приведу
   В этот собственный дом!
   Заведу голубей,
   И с тобой, и с любовью
   Мы посадим сирень под окном.
   А белый лебедь на пруду
   Качает павшую звезду,
   На том пруду,
   Куда тебя я приведу.

   А пока ни кола,
   Ни двора и ни сада,
   Чтобы мог я за ручку тебя
   Привести!
   Угадаем с тобой -
   Самому мне не надо -
   Наши пять номеров из шести.
   Мало шансов у нас,
   Но мужик-барабанщик,
   Что кидает шары,
   Управляя лотом,
   Мне сказал номера,
   Если он не обманщик,
   На которые нам выпадет дом.
   "ЛЕСОПОВАЛ", ВОСКРЕСЕНИЕ
   А как не стало Сергея Коржукова - не стало и "Лесоповала", потому что он,
собственно, и был "Лесоповалом". С полгода мы находились в шоке, да  и  люди
остались без работы:  балетным  было  негде  танцевать,  директору  -  негде
воровать. Потом и посторонние люди просили не  закрывать  проект.  Мелькнули
мы, как звезда на небосклоне, и потухли. Не заменять же  Сережу  на  другого
солиста - недостойно как-то, да и не найдешь такого второго. И  решено  было
набрать новую группу, да такую, чтобы все в ней пели Сережины песни. Конкурс
втихую объявили и  выбрали  поначалу  человек  пять,  для  кого  "Лесоповал"
чего-то значил, да и по типажу.
   И почти через год вышли с первым концертом  в  ДК  АЗЛК.  После  концерта
шампанское лилось, многие поздравляли, но концерт был, что  называется,  "не
Сережа". Один мой знакомый  пожилой  вор  в  законе,  дядя  Володя,  человек
зоркий, прозрачный, сказал:
   - Шумят много. Души мало.
   Хочу заметить вам, что авторитетом и у воров считается не самый  дерзкий,
а самый умный.
   Сели  плотно  репетировать,  новые  песни  пошли,  с  кем-то  по   дороге
расстались, но и теперь в составе есть люди, которыми дорожу. Всех  не  буду
вспоминать, но есть двое - они и  поддерживают  во  мне  желание  продолжать
жизнь группы "Лесоповал". Это Сергей  Куприк,  по  удивительной  случайности
похожий и внешне на покойного Сережу, с хорошим тембрально  голосом  (нашего
тембра), да и вообще с воспитанным чувством  мужского  достоинства.  За  эти
качества прощаю ему многое. И второй - Шура Федорков, отвечающий  у  нас  за
музыку. Он и  автор  множества  наших  песен  и  аранжировок,  и  с  Сергеем
Коржуковым на записях работал. И  гитарист,  и  клавишник,  и  даже  хороший
трубач. И весьма достоин уважения по человеческим параметрам.
   В новом составе мы побывали трижды в русской Америке, в русском  Израиле,
куда собираемся снова - в этих странах любят "Лесоповал". Но  -  достаточно,
это не книга о людях "Лесоповала", я даже двух слов еще не  сказал  о  своих
дочерях.
   Пишу я на выдвижной доске прикроватной тумбочки в  кардиологии  института
Склифосовского, не очень удобно. Но все же обязан снова оправдываться  перед
нашими критиками. Я им:

   Зло живет на земле не одно,
   А с добром перепутано сложно!
   И на воле неволи полно,
   И в тюрьме без надежды не можно.

   Я им говорю: мы дали высказаться миллионам людей, постарались их услышать
и где-то понять. И дать им надежду. "Ведь люди же они!"
   А они мне, Капа Деловая, и другие такие продвинутые и стильные... На днях
снова их  газета  плюнула  в  нашу  сторону...  Расскажу.  Очерк  о  молодом
спортивном таланте - 17 лет - теннисисте Мише Южном, нашей большой надежде в
большом теннисе, в большом мире.
   - А как вы настраиваетесь, Миша, на конкретную игру?
   - А слушаю песни группы "Лесоповал"!
   - Вау! Чем же вам близка эта блатная лирика?
   Ну, в общем, довольно, да? Так вот все их обвинения сводятся к  главному:
не популяризируем ли мы в такое гиблое криминальное время воровской кайф?
   Чуть-чуть-чуть они, может быть, и правы: в первых альбомах что-то и было,
выскочило из-под моего внимания, я тогда  не  знал,  что  проект  растянется
песен на 80, но и там было:

   И вы не завидуйте, эй,
   Что легкую ношу ношу!
   На совести черной моей
   Я, как на распятье, вишу.

   И мы давно уже в своих концертах похоронили  воров-скую  романтику,  лет,
наверное, пять. Надо же слышать, что поем, чтобы выговаривать.
   А самое главное, и  вольно  вам  считать  это  неправдой  -  у  нас  этой
романтики намного  меньше,  чем  существует  ее  у  пацанов  в  реальной  их
бесперспективной жизни.  Это  не  всегда  зрело  понимаемая  жажда  риска  и
подвига, чувство мужской верности, этакий тайный сговор молодых и сильных  в
поиске выхода из беспросвета.
   А потом уже - сбитый замок на пивном  ларьке,  украденный  ящик  чешского
пива и коробка "Сникерсов" для  по-дружки.  И  народный  судья,  и  гробовое
молчание несознанки, и материнские слезы.
   Это уже так близко к тому беспределу, который творится в  Чечне  с  обеих
сторон. Но если вы меня спросите про Чечню: за чей же я все-таки  беспредел,
я без всякой дипломатии вам отвечу - за наш!

   А началося все
   Аж в детской школе:
   Кому-то -
   Будь готов!
   Всегда готов!
   А я уже болтался
   На приколе
   У беспощадных
   МУРовских ментов.
   ДЕСЯТЬ ЗАПОВЕДЕЙ
   Меня все еще не выписывают из госпиталя, и будущее мое - во мраке. И, как
многие сейчас, я надеюсь на Бога. Не будучи по-настоящему,  по  своей  сути,
верующим человеком, не принадлежа ни к  одной  религии  и  церкви,  скверный
пионерский мальчик в истоках, я всегда потом, начиная с войны,  обращался  к
Господу: "Господи, помоги, поддержи и выручи!" Понимаю, что это даже  близко
не настоящая вера. Но это все же извинительней, чем поведение ставящих свечи
в храмах коммунистов. Я ничего против Бога не совершал.
   Не отменившие ни  одной  своей  догмы  (религия  -  опиум  для  народа!),
разрушившие тысячи церквей и изничтожившие десятки тысяч церковнослужителей,
стоят они теперь, благостно улыбаясь друг другу с  первослужителями.  И  мне
чудится иногда, что это Сталин стоит со свечкой рядом с  Архиепископом  всея
Руси, как мне давным-давно как-то  приснился  Сталин  же,  грызущий  детскую
ножку, ну, как куриную.
   И оказалось, что все-то коммунисты крещеные, все-то их  дети  тоже  тайно
крещеные. Тогда они обманывали свою партию, теперь  обманывают  Бога.  Да  и
большинство обратившихся к Богу сейчас (хотя это, наверное, хорошо, что  все
больше людей тянется к вере, вот и я крестился) веруют, к сожалению,  как-то
расчетливо. Не Богу, а от Бога - пронеси, помоги и помилуй.
   Не мне - да я и не собирался касаться этой темы,  но  так  или  иначе,  я
много рассуждал сам с собой  о  Боге,  о  вере,  о  религии.  Старался  жить
по-божески, помня  о  десяти  Его  заповедях,  переданных  через  Моисея  и,
по-моему, сильно интерпретированных за многие  века.  Почему  "чти  субботу"
раньше и, стало быть, важнее, чем "не убий" или "не  укради"?  Как  соблюсти
заповедь "не пожелай жены ближнего и дальнего твоего", то есть  незнакомого?
Это что же - пройти мимо красоты, не поднимая глаз? Не имея права? Но это же
полная несвобода.
   Конечно, ерунда - все мои размышления перед словом Божиим, но и  стараясь
не нарушить ни одной заповеди, я понимал, что без греха прожить  невозможно.
И нужно только посмотреть Богу в  глаза  (каждый  может  посмотреть  Богу  в
глаза!) и покаяться. И Он поймет и простит - Он может все.
   И я хочу вам пожелать: будьте здоровы и счастливы. Живите долго!
   "Живите долго!" Это и есть мое вам  пожелание  -  одиннадцатая  заповедь.
Потому что ничего на земле дороже человеческой жизни-то и нет.

   К молитве не хожу,
   И в церкви русской
   Я где-то с краю,
   Где-то в стороне.
   Я - грешный человек,
   И сердце мое пусто.
   И колокол по мне
   Гудит-гудит во мне.

   И каждый Божий день,
   Когда светает,
   И что прошло - прошло
   И след простыл!
   Я Господа прошу -
   Грехов у нас хватает -
   Прости меня, прости! -
   А Он уже простил.
   И снова по весне
   Цветет багульник,
   И снег, журча,
   Уходит со двора,
   И вижу я, слепой
   Вчерашний богохульник,
   Как много на земле
   И света, и добра!
   ГРУЗИНСКИЕ ДЕЛА
   Я немножко рассказывал вам про ТАУ - Тбилисское артиллерийское училище, в
котором учился. Наш гаубичный дивизион располагался не  на  Плехановской,  а
отдельно, на повороте, где так искристо звенели быстрее, чем во  всем  мире,
бегающие тбилисские трамваи. Гаубицы тягали кони, и было их в дивизионе штук
пятьдесят пять, в основном першероны - тяжеловозы, красавцы, они содержались
в конюшне, а днем -  на  коновязи,  привязанные  у  стены.  А  за  стеной  -
городская венерическая больница! И было так загадочно, и опасно, и заманчиво
разговаривать с несчастными красавицами!
   А поскольку у меня всегда было много неотбытых внеочередных нарядов, а по
уставу курсант должен же еще и ходить на занятия, то я ровно через день  был