е еще?.. - ахнула Иви.
     - Нет-нет, с ней все будет хорошо, - перебил врач. - Проблема была во
внутреннем кровотечении. Боюсь, она потеряла много крови.
     Шон не сводил с врача глаз, боясь задать  вопрос.  За  него  спросила
Иви:
     -  Ребенок,  -  едва  слышно  проговорила  она.  -  Что  с  ребенком?
Понимаете, она беременна.
     Доктор нахмурился.
     - Мне очень жаль.
     - Жаль? - эхом откликнулся Шон.
     - Мы старались. Но сделать ничего нельзя было.
     - О Господи, Господи, Господи.  -  Иви  в  поисках  поддержки  тяжело
прислонилась к Шону. Он рассеянно обнял ее одной рукой.
     Двери от толчка распахнулись настежь:  два  санитара  везли  каталку.
Следом шла медсестра, держа в поднятой руке какой-то флакон.  Свисавшая  с
флакона трубочка тянулась к пациенту.
     Широко раскрыв глаза, Шон подвинулся поближе, чтобы посмотреть.
     Распухшее лицо Энджелы покрывали синяки. Она была без сознания.
     - Энджела? - прошептал Шон.
     И остро взглянул на врача.
     Врач покачал головой.
     - Вашей жене введено седативное средство. Она была... расстроена. Что
вполне понятно.
     Шон кивнул. Каталка поехала дальше.
     Иви ласково коснулась руки Шона и, оставив мужчин, пошла по  коридору
следом за дочерью.
     - Она все время просила  нас  не  оставлять  ее  одну  в  темноте,  -
пробормотал врач.
     Шон на миг остановил на нем пристальный взгляд.
     Потом он заспешил следом за Иви.


     Альварес отвез пациентку в палату и вернулся  в  интенсивную  терапию
завершить свои вечерние обязанности.
     В моечной еще была сестра, считавшая, что слишком хороша для кого  бы
то ни было. Она кивнула на двери темной операционной. Все  пока  что  там,
сказала она. Альварес послал ей воздушный поцелуй  и  вошел,  включив  при
этом свет.
     О содержании контейнера он и не думал. Такие вещи его давным-давно не
волновали. Для него это были просто хирургические отходы. Мусор как мусор.
Остатки, которые следовало снести вниз и свалить в мусоросжигатель.
     Но то, что блестящий контейнер из нержавеющей стали оказался открыт и
пуст, явилось для Альвареса полной неожиданностью.
     С минуту он стоял, раздумывая над этим. Может быть, о  контейнере  за
него позаботился Джонс? Но для чего было  приносить  контейнер  обратно  в
явно нестерильном состоянии? Джонс кретин.
     Санитар  осмотрел  помещение.   В   глаза   ему   бросилось   что-то,
ускользнувшее  от  его  внимания,  когда  он  входил.  На   полу.   Темный
размазанный след.
     Внезапно исполнившись подозрений, Альварес присел на корточки,  чтобы
изучить этот след поближе.
     Кто-то открыл одну из створок двери и вошел. Доктор  Тэйлор.  Он  уже
потянулся было к выключателю и в этот момент заметил сидящего на  полу  на
корточках санитара.
     - Вы что-то потеряли, Альварес?
     - Да, доктор Тэйлор. Зародыш.
     Он продолжал пристально смотреть на кровь.
     Доктор подошел к нему.
     - Это что, какая-то шутка, Альварес? - негромко поинтересовался он.
     Санитар поднялся и молча указал на пол.
     Врач нахмурился. Они вместе пошли по следу.
     Зародыш они нашли засунутым подальше от глаз за стол анестезиолога.
     По крайней мере, часть зародыша.
     Позже Альварес рассказывал приятелям, что этот зародыш выглядел  так,
будто до него добралась крыса.
     Доктор сказал коллегам, что эмбрион напомнил ему растерзанный сойками
спелый инжир.



                                    14

     В Бостон они улетели вместе, из аэропорта Даллес.
     В самолете Шон украдкой рассматривал Энджелу. Она похудела и казалась
изможденной и осунувшейся.  Глаза  сохраняли  странное  выражение,  словно
взгляд Энджелы был обращен внутрь и  сосредоточен  на  чем-то,  видном  ей
одной. В них был странный свет... или тьма?
     Поймав взгляд Шона, Энджела улыбнулась.
     - Со мной все будет в порядке, - тихо сказала она.
     Но между ними темным облаком повис незаданный, оставшийся без  ответа
вопрос.
     Наконец, перед самой посадкой,  она  повернулась  к  нему.  Спокойные
глаза снова видели окружающее. Лицо разгладилось, стало безмятежным.
     - Теперь все это позади. Мы снова хозяева своей жизни, -  донесся  до
Шона сквозь вой турбин ее голос. Он подумал, что фраза звучит казенно, как
заранее подготовленное заявление. - Он, наконец, получил то, что хотел,  -
печально прибавила Энджела, заметив по лицу Шона, что он сомневается.
     Тогда он поверил ей.
     Он был рад ей поверить.
     Но она по-прежнему казалась далекой, чужой; неуловимо изменившейся.
     После того, что Энджеле пришлось пережить, каково бы ни было истинное
тому объяснение, его это не удивляло.
     Его уже начали одолевать сомнения относительно собственной памяти. Он
задумался, не поверить ли их бумаге.  Возможно,  позже.  Пока  что  он  не
осмеливался заговорить об этом с Энджелой из боязни  нарушить  достигнутое
ею хрупкое равновесие. Доктор настойчиво внушал ему, как важен  покой  для
ее долгого выздоровления. Шон задумал было с кем-нибудь  поделиться  своей
историей - со Стиви или с Джерри - но каждый раз в последний момент шел на
попятный, пугаясь того,  что  о  нем  могли  подумать.  И  чем  больше  он
размышлял, тем сильнее сомневался, что все действительно происходило  так,
как он помнил. Он начинал верить в  те  лживые  объяснения,  которые  дал,
чтобы получить ссуду  и  возместить  причиненный  ущерб.  Вандалы.  К  ним
вломились вандалы. Они разгромили дом и уничтожили все  оборудование.  Для
себя Шон нашел иное разумное объяснение. Кто-то подсыпал ему - им обоим  -
какой-то наркотик: "ангельскую пыль", эрготин, нечто подобное.  Им  что-то
подмешали в воду. В дурь,  которую  они  курили  в  тот  вечер.  Подсунули
перенасыщенную травку. Галлюцинации. Временный параноидальный психоз.
     Ничего неслыханного. Психоз продолжительностью  сорок  восемь  часов.
Почему бы и нет? Шон предпочитал любые объяснения вере в то, что  все  это
происходило в действительности.
     В конце концов, он каждый раз видел лишь бледный силуэт. Это мог быть
кто-то в маске. Ползущая рука? Галлюцинация.
     Таинственные смерти Маккея и Холлэндера? Совпадение.
     Словно желая подтвердить свою правоту,  Шон  бросился  в  работу  над
фильмом о школе. Отснял ручной камерой несколько интервью  с  Джуди,  Кло,
детьми.  Они  оказались   недурными.   Непринужденными.   Полными   жизни.
Качественными. Реалистичными. Злободневными.
     Энджела дважды ездила с ним.  Но  теперь  она  все  больше  и  больше
времени  посвящала  живописи.  Она  купила  мольберт  и  поставила  его  в
кабинете.  Считаясь  с  ее  состоянием,  Шон  воздержался  от  критических
замечаний. Терапия, твердил он себе. Назовем это терапией.
     По непонятной причине они больше не занимались  любовью.  По  вечерам
либо Энджела уже спала, когда Шон приходил ложиться, либо  наоборот.  А  в
короткие зимние дни оба вечно бывали слишком заняты различными  сценариями
или требовавшими внимания хлопотами по дому.
     Чем  меньше  времени  оставалось  до  Рождества,  тем  более  далекой
казалась Энджела.


     Вечером двенадцатого декабря Шон вернулся домой якобы после  хождения
по бостонским магазинам, а на самом деле -  со  свидания  с  Сюзанной.  Он
заметил, что Энджела  поставила  "пинто"  неудобно,  перед  дверью  кухни,
поэтому  не  стал  пытаться  втиснуться  рядом  с  ним,  а  оставил   свой
"стэйшн-вэгон" перед парадным крыльцом.
     Он вошел через черный  ход,  виновато  повторяя  названия  магазинов,
которые собирался назвать Энджеле, если бы она спросила.
     Внизу горел свет. Энджелы нигде не было видно.
     На кухонном столе стояла кастрюлька с горячим дымящимся молоком.
     - Энджела? - позвал он.
     И внимательно огляделся.
     Потом Шон заметил, что дверь подвала приоткрыта и в щели поблескивает
свет. Он снова позвал:
     - Энджела?
     Она встретила его на верхней ступеньке подвальной лестницы.
     Вид у нее был испуганный, словно Шон застал ее врасплох.
     - Я не слышала, как ты пришел.  -  В  голосе  Энджелы  звучала  некая
суетливость.
     Он заметил, что левую руку Энджела завела за  спину,  пытаясь  что-то
спрятать.
     - Что это у тебя?
     - Это? - Она нехотя показала спрятанный предмет. Старая миска Перышка
с выжженным по глазури "КОТ".
     Зачем она пыталась спрятать от меня кошачью миску?
     - Нашла в подвале. - Энджела залилась жгучим румянцем.
     Явная ложь.
     Шон взглянул на миску, потом на  кастрюлю  с  теплым  молоком,  потом
снова на миску.
     Миска с теплым молоком?
     Он медленно поднял глаза и всмотрелся в лицо жены.
     И на  сей  раз  встретил  пристальный,  бесстрашный,  дерзкий  взгляд
холодных голубых глаз.
     Дерзкий?
     Она кормит какое-то животное. Может быть, другого кота.  Приблудного.
Но для чего такая таинственность?
     И тут к нему отголоском прошлого вернулось воспоминание о прогулке  в
бостонском городском саду холодным ноябрьским утром.
     "Кормить теплым молоком из мисочки".
     Голос Маккея.
     Все встало на свои места.
     С плеч Шона мертвым грузом, каким  они  и  были  в  действительности,
свалились вся ложь,  все  попытки  обойти  факты,  все  разумные  выкладки
нескольких последних недель.
     Молчание Энджелы. Ее отстраненность. Ее скрытность.
     Она отдала свою преданность другому. Заключила новый союз.
     Не можешь победить врага - стань  на  его  сторону.  Старый  как  мир
принцип.
     - Где он? - тихо проговорил Шон.
     - Кто? - Энджела казалась удивленной и растерянной,  большие  голубые
глаза смотрели невинно.
     - Ты знаешь, о ком я.
     Она покачала головой.
     - Нет, не знаю.
     - Энджела, где он? - с нажимом повторил Шон свой вопрос и покраснел.
     -  Шон,  послушай.  -  Теперь  Энджела  защищалась.  Она  знала,  что
блефовать бесполезно.
     - Нет. В моем доме этого не будет. -  Он  резким  движением  протянул
руку. - Дай сюда.
     - Шон, прошу тебя.
     - Дай сюда, я сказал.
     - Шон, это единственный способ...
     - Я сказал, отдай мне блюдце!
     Бледная Энджела не повиновалась. Блестя глазами,  молча,  она  бочком
отодвинулась от Шона, и между ними оказался кухонный стол. Шон двинулся  в
обход, подкрадываясь к ней, как к кошке.
     Проворным движением он схватил было ее за руку, но Энджела вырвалась,
увернулась и снова очутилась по другую сторону стола.
     Он хватил ладонью по столу и гаркнул:
     - Я найду его! Найду, даже если придется разобрать  по  кирпичу  весь
этот дом, будь он неладен!
     Он широким шагом  переходил  от  шкафа  к  шкафу,  вываливая  на  пол
содержимое ящиков, распахивая  дверцы.  Раскрыв  настежь  холодильник,  он
принялся выгребать его содержимое: сметану, яйца, овощи,  фрукты.  Энджела
неотступно наблюдала за ним.
     Подталкивая, Шон потащил ее  по  комнатам  и  везде  повторял  ту  же
процедуру со шкафами, ящиками, буфетами, ни на секунду не  спуская  с  нее
глаз, чтобы она не попыталась спрятать это,  когда  он  повернется  к  ней
спиной.
     Спальня, кабинет, гостиная и кухня; Шон пронесся по ним, как смерч, и
разгромил,  устроив  полный  кавардак,  раскидав  повсюду  одежду,  книги,
бумаги.
     Наконец, нетронутым остался лишь подвал. Тяжело дыша  от  затраченных
усилий, Шон  втолкнул  оступившуюся  Энджелу  на  лестницу  и  внимательно
огляделся, гадая, откуда начать.
     Шкафы, мстительно подумал он.
     Во все стороны полетели выхваченные  с  полок  жестянки  с  гвоздями,
лампочки, старое  электрооборудование,  латунные  дверные  петли,  дверные
ручки, шнуры для занавесок и выключатели.
     Ничего! Шон громко и красочно выругался.
     Энджела  стояла,  прижавшись  спиной  к  стене,  и  следила  за   ним
посветлевшими от ужаса глазами, желая понять, что он будет делать дальше.
     - А может, он на чердаке, - прошептал Шон.
     И поймал взгляд Энджелы, невольно выдавший ее.
     Кладовка! Кладовка за водонагревателем.
     Одним махом Шон очутился у фанерной двери и задергал упрямую латунную
задвижку вверх-вниз.
     Тогда Энджела прыгнула на него, ухватила за руку, но он с проклятиями
оттолкнул ее. Она опять кинулась на него. Шон опять отшвырнул ее, на  этот
раз сильнее, и она, негромко вскрикнув, отлетела к дальней стене, упала  и
осталась лежать там, баюкая запястье.
     Задвижка отлетела. Дверь распахнулась.
     Зловоние и открывшееся взору Шона зрелище ударили его, словно  одетый
в броню кулак.
     Он ожидал увидеть одну голову.
     Вместо этого он увидел четыре.
     Они стояли на старом кофейном столике, который Шон смастерил из двери
в бытность свою студентом-юристом.  Ближайшая  выглядела  точь-в-точь  как
муляж из тех, что продают в специальных  лавках,  торгующих  товарами  для
розыгрышей. Вылезшие из орбит глаза ссохлись и стали  молочно-белыми;  изо
рта вываливался серый  ком  распухшего  языка;  вытравленные  парикмахером
соломенно-желтые волосы от черной свернувшейся крови  слиплись  в  плотную
массу; кожа  напоминала  гниющую  капусту  -  вязкая,  желто-коричневая  с
синюшным оттенком масса. Лишь  вставные  фарфоровые  зубы  сохранили  свой
первоначальный чистый цвет.
     Мгновенно парализованный потрясением Шон сделал шаг назад. Справа  от
головы миссис Салливэн стояла другая, в которой  он  узнал  теперь  голову
Холлэндера, слева - голова незнакомого ему человека, возможно,  маленького
светловолосого  мальчика.  Перед  головами  были  навалены   разлагающиеся
человеческие руки, две мужских,  три  женских.  На  некоторых  сохранились
украшения:  кольца,  браслеты,  часы.  Шон  узнал   кольцо   с   гранатом,
принадлежавшее Фионе. Рядом  кучкой  лежали  вповалку  какие-то  некрупные
оскаленные существа. Несомненно, там была и голова Перышка.
     А среди всего этого ужаса, среди всех своих игрушек и трофеев,  лежал
сам камень.
     Шона затрясло.
     Но не от страха. От ярости.
     Его поглотил вздыбившийся вал убийственной ярости, вобравший  в  себя
более мелкие волны потрясения и ужаса.


     Шон заклинил  камень  над  приборным  щитком  и,  чтобы  обездвижить,
направил на него луч фонарика.
     Энджела шумно протестовала за  поднятыми  окнами  машины,  рвалась  в
запертые  дверцы,  пронзительно  выкрикивала  его  имя,  умоляла,  истошно
кричала, чтобы он остановился. Ничего этого Шон не слышал. Теперь  он  жил
лишь в своем собственном мире, в мире мести, где был неизвестен страх и не
нужны мольбы. Вместо этого он слушал Маккея.
     "Могущество Патрика. Освященная  земля.  Патрик",  шептал  у  него  в
голове голос старика.
     Шон мог придумать только одно место.
     Оставив Энджелу стоять во дворе, он рванул машину с  места  так,  что
взвизгнула горящая резина, и уехал.
     Всю дорогу камень беззвучно выл.
     Шон подъехал так близко к статуе, как только сумел.
     Оставив пойманный в луч света камень на  земле,  он  принялся  копать
яму. Батарейки начинали садиться. Но еще оставляли достаточно  времени  на
то, что Шон должен был сделать.
     Мотыгой он вырыл прямо перед статуей глубокую яму.
     И опустил в нее камень. Темной кладбищенской землей засыпал его  Шон,
затаптывая каблуком. Он завершил свое дело в тот самый момент,  когда  луч
фонарика померк.
     Шон заставил себя задержаться в густой тени святого, чтобы проверить,
не различит ли в земле какое-нибудь движение.
     Прислушиваясь  и  присматриваясь,  он  прождал  три  долгих   минуты,
отсчитывая их вслед за стрелками наручных часов.
     Ничего...
     Ничего...
     Ничего.
     Шон снова разрешил себе дышать.
     Без торжества, без ликования он сказал себе, что одержал верх.
     Устало вернувшись к машине, он закинул  фонарь  и  мотыгу  на  заднее
сиденье и подошел к передней дверце.
     И только взялся за ручку, как почувствовал, что что-то  сомкнулось  у
него на лодыжке -  твердое,  безжалостное,  четырехпалое  и  прочное,  как
стальные тиски.
     Богган лежал у его ног. На боку. Как ребенок.  Можно  было  подумать,
что он решил поиграть. Пока он не разинул пасть.


     Энджела почти без движения сидела в кресле в спальне.  Горел  ночник,
дверь была закрыта. Энджела ждала, погруженная в раздумья.
     Прошел час.
     Потом другой.
     Конечно, боггану был нужен не ребенок. Дело с самого начала  обстояло
иначе. Ему была нужна она сама, Энджела. И он был бы не против того, чтобы
делить ее с Шоном, если бы Шон пожелал. Она была уверена в этом.  В  конце
концов, ему она была нужна не как жена,  а  как  мать.  Они  научились  бы
вполне счастливо жить вместе. Только втроем, и  у  каждого  была  бы  своя
отдельная роль. Конечно, ей уже никогда не пришлось бы завести малыша.  Да
и зверюшку, если уж говорить честно. Но Шон примирился  бы  с  этим.  Ведь
поначалу он не слишком-то хотел ребенка. Как бы он ни доказывал  обратное.
Она знала это.
     Если бы только он не был таким собственником, подумала Энджела. Вот в
чем беда. В том, что к себе Шон подходит с одними мерками, а к остальным -
с другими.
     Она никогда не поднимала шума из-за того, что  делит  его  с  другими
женщинами. Взять, например, его роман с Фионой. В один прекрасный день  ей
придется объясниться с ним. Сказать, что она знает - знает уже давно.  Они
с Фионой в конце концов поговорили начистоту и даже  похихикали  над  этим
однажды за ленчем.
     Энджела напряглась и застыла. Черный ход. Ей  показалось,  будто  она
услышала, как тихонько открылась и закрылась задняя дверь.
     - Шон?
     Шума подъезжающей машины она не слышала.
     Заскрипели ступеньки.
     Кто-то тихонько царапнул дверь.
     Тогда Энджела поняла, кто победил.
     Она погасила свет. Он вошел в комнату и подошел к креслу,  в  котором
она сидела.
     У нее на коленях оказалось что-то круглое, тяжелое, сырое снизу.
     Она отпрянула, мгновенно узнав эту гриву волос.
     Почувствовав, как Энджела дернулась назад, он убрал свой трофей.
     Чуть погодя он опустился возле кресла на колени и положил  голову  ей
на грудь - он любил так делать.
     Оцепеневшая Энджела сидела неподвижно, как изваяние, и думала.
     Волосы Шона под ее пальцами напомнили ей, какими  они  иногда  бывали
летним днем на солнышке. Внезапно Энджелу  подхватил  стремительный  поток
чувств, и она обнаружила, что вспоминает поцелуи Шона и свои  ощущения  от
них; она вспомнила, каким покоем наполняла  ее  сила  его  рук,  когда  он
обнимал ее или успокаивал, как ребенка, если она поверяла ему свои  страхи
и кошмары. Она вспомнила смех Шона. Как Шон радовался. Как грустил.
     Она вспомнила, каким он был любовником.
     Вспомнила ту ночь в Дублине, его сонное лицо.
     Потом  она  вспомнила  и  обо  всех  недостатках  Шона,  об  изменах,
нетерпимости, эгоцентризме, ненадежности и слабостях.
     И обнаружила, что тем не менее любит его все так же сильно.
     Но было слишком поздно.
     Энджела подумала о прильнувшем к ее груди порождении тьмы. За все  то
время, что у нее в голове чередой проносились мысли о Шоне, богган ни разу
не шелохнулся. Должно быть, он не сознавал, о чем она  думает.  Тогда,  во
внезапной вспышке прозрения, Энджела поняла,  как  он  читал  ее  мысли  в
прошлом. Ей стало ясно, что богган проникал лишь в те  из  них,  что  были
созвучны его собственной темной натуре. Желание. Нужда. Голод.  Ненависть.
Это было понятно  и  доступно.  Более  тонкие,  чуждые  эмоции  -  любовь,
верность, преданность, сочувствие, привязанность,  умение  прощать  -  ему
было не постичь  никогда.  Даже  за  миллион  миллионов  лет  -  до  конца
отпущенной ему жизни, как бы длинна она ни была.
     Тогда она поняла, что  так  же  неверно  оценила  силу  и  могущество
боггана, как неверно богган выбрал ее.
     Правая рука Энджелы медленно соскользнула вниз и зависла  над  полом,
как бы невзначай, подобно блуждающей струйке дыма подкрадываясь к стоявшей
подле кресла корзинке с рукоделием. Спицы,