е-пять месяцев. Она взглянула на Шона. Тот  поманил  ее  к  себе.
Энджела собрала вещи.
     -  Ну  вы  только  посмотрите!  -  воскликнул   Диллон,   когда   она
повернулась, чтобы уйти. - Вот медные лбы!
     Мальчишки вернулись.
     - Не дадите жвачки, святой отец? - спросил один из них.


     Позже они наспех пообедали в пивной сосисками в тесте и пирожками  со
свининой. Не соблазнившись ни тем, ни другим, Энджела  съела  пару  яблок.
Потом их караван двинулся в  библиотеку  колледжа  Святой  Троицы  снимать
Книгу из Келлса.
     Перед украшенным портиком входом их встретил неулыбчивый  смотритель:
редеющие седые волосы, зачесанные так, чтобы скрыть лысину; лоснящиеся  на
седалище форменные  брюки;  говорящие  о  больной  печени  пятна.  Энджела
явственно почувствовала его неодобрение. Увидев их  кабели,  смотритель  в
конце концов облек его в слова. Сильный свет повредит  манускрипту.  Прошу
прощения. Это невозможно. Энджела и Шон обменялись взглядами. Случайность,
которую они не предусмотрели.  Форменная  катастрофа.  Книга  должна  была
стать кульминационным моментом фильма.
     Диллон выступил вперед и откашлялся.
     Последовала занявшая несколько минут дискуссия.  Было  упомянуто  имя
Кьярана Маккея. Молитвами оставшегося в Бостоне доктора  Маккея  доступ  в
библиотеку открылся. Был достигнут  компромисс.  Они  получили  разрешение
пользоваться  своими  осветительными  приборами  при  условии,  что  будут
выключать их в перерывах между съемками.
     Они безмолвно двинулись следом за смотрителем  по  гулким,  пропахшим
мастикой для натирки полов коридорам и вошли туда, где хранилось Евангелие
восьмого века.
     Переступив   порог   комнаты,   Энджела   сразу   же    почувствовала
наэлектризованную атмосферу,  потрескивание  воздуха,  скопление  грозовых
облаков невидимой  силы.  Святыня,  инстинктивно  подумала  она.  Темнота,
царившая в комнате, усиливала впечатление.
     Мужчины,   переговариваясь   шепотом,   готовили   камеру   и   свет.
Присоединившись к Джейни у витрины с раздернутыми теперь шторками, Энджела
ахнула.
     Свет, подумала она. Золотой свет.
     В действительности она увидела большие, тонкие пергаментные страницы,
покрытые изысканными,  выцветшими  ирландскими  письменами,  виньетками  и
орнаментами  со  змеями.  Энджела  скользнула  взглядом  по  витой  полосе
сложного узора, сразу приковавшей к себе ее внимание. Растение перерастало
в змею; делало петлю; заплеталось; у него отрастали ноги,  стопы,  голова;
оно пожирало другое подобное себе извивающееся создание. Энджела  внезапно
ощутила укол вины, вспомнив излюбленное поучение матери, которое  получала
теперь в среднем дважды в  год:  Что  за  наплевательское  отношение.  Так
пренебрегать талантом, данным от Бога. Ее талант художницы! Если бы только
я была  так  же  талантлива,  печально  подумала  Энджела.  Ей  оставалось
довольствоваться почтовыми открытками.
     Она подвинулась поближе. Верхний угол одной из страниц почти  целиком
занимали плавные лопасти похожего на ветряную мельницу заглавного Х,  ниже
плыли сонные головы трех херувимов, над ними, как живые, - две  украшенные
драгоценными камнями  бабочки.  Гэльская  Библия.  Энджела  выдохнула  эти
слова, смутно припоминая читанные в юные годы предания о кельтских святых:
Патрик, Колумба, Поборники Христианства, сражавшиеся с  язычниками  -  они
владели   Евангелием,   как   мечом;   рассекающим   тьму   мечом   света,
противостоящего ужасу и боли, страху и отчаянию. Мысль  о  том,  что  свет
можно  считать  разрушительной  силой,  вдруг  потрясла  ее,   показавшись
странной и извращенной. Свет заставлял все на свете расти. Цветы в  ящиках
за окнами. Ростки бобов. Детей. Свет нес  добро  и  здоровье.  Разумеется,
губительным он был только  для  тьмы.  Для  тьмы  и  того,  что  эта  тьма
вскормила, как правило, плохого: кротов,  грибов,  бактерий,  болезней.  И
свет во тьме светит. Пришедшие на память слова  принесли  с  собой  сияние
тепла, ощущение безопасности, защищенности. Энджела  знала,  что  какая-то
часть ее "я" все еще жаждет чудес. Но она бы скорее умерла, чем призналась
в этом Шону, записному скептику. Жажда чудес набирала силу  лишь  в  канун
Рождества.    Зов    воспоминаний:     мириады     крохотных     огоньков,
горьковато-сладкий запах ладана, звяканье колокольчика. Волнение и трепет!
Мама, Он в самом деле сейчас здесь? Да? Как легко в те дни верилось.  Кому
нужны были доказательства? Чудо случалось, если  ты  того  хотел.  Молитвы
оказывались услышанными. Артрит миссис Мерфи проходил. Могущество  святых.
Присутствие над  алтарем:  в  поверхностном  восприятии  -  хлеб,  вопреки
внешнему смыслу внутренне полный жизни. Однако теперь все это  осталось  в
прошлом. Пришла пора отбросить детские забавы. Света больше не было.  Лишь
благоразумная, умудренная взрослая тьма.
     Тьма.
     Тени в углу комнаты зашевелились, и Энджеле вдруг стало  холодно,  ей
показалось, будто она коченеет, заключенная в свинцовую оболочку.  Тьма...
Слово отозвалось у нее в душе колокольным звоном.
     - Энджела? - Шон. Смотрит на нее.
     Снова то же самое ощущение, будь оно неладно.
     - Энджи? Мы готовы.
     Смущенная Энджела начала возиться с хлопушкой и мелом.


     В этот день Энджела после раннего ужина отправилась спать,  а  наутро
они покинули Дублин и отправились в Слиго. Ни одна из оставшихся точек  не
требовала озвучивания, и Кенни со стариком вернулись в Лондон - их  работа
над фильмом завершилась. Диллон остался в Дублине. Энджела обнаружила, что
скучает по его болтовне.
     Взятую напрокат машину вели по очереди. Робин с Джейни и  ассистентом
ехали следом в фургоне с операторским оборудованием.
     Дорога вела их через дрок и вереск  -  потрясающие  лиловато-розовые,
золотистые  и  ослепительно-зеленые  просторы,  особенно  яркие  на   фоне
предгрозового серого  неба.  За  окном  машины  мелькали  пшеничные  поля,
серебристый ячмень, волнующаяся под ветром трава,  большие  темные  холмы,
далекие горные цепи. То здесь, то там попадались невысокие домики,  позади
которых   на   задних   дворах   копошились   куры.   Позади    оставались
безмятежно-спокойные озера, стремительно несущие свои воды  потоки,  стада
пятнистых коров, каменные башни. Один раз машину  остановила  отара  овец.
Они ехали через маленькие провинциальные городки: между рядами приземистых
оштукатуренных  домиков,  кирпичных  труб,  черепичных  крыш,  выступающих
окон-"фонарей". Каждая бакалейная лавка встречала  их  "ЗОЛОТЫМИ  ХЛОПЬЯМИ
УИЛЛСА", и неизбежным "ГИННЕС ВАМ НА ПОЛЬЗУ".
     День и следующую ночь они провели на унылых,  открытых  всем  ветрам,
туманных берегах Лох Гилла, снимая "Озерный остров Иннишфри" Йитса. Потом,
рано утром в пятницу, взяли курс на юг Гэлоуэя.
     Теперь Шон проигрывал записи, сделанные в дублинской закусочной,  где
похожая на Бо Дерек  девушка  с  голосом  Джоан  Баэз  играла  на  ложках.
Традиционная ирландская музыка.  Флейта.  Арфа.  Жалобно  плачущие  трубы.
Грустные, тоскливые напевы.
     Они  поговорили  о  том,  к  каким  кускам  фильма  больше   подойдут
музыкальные темы: вот эта - для Пауэрскорта, где разыгралась битва  Оливье
за Ажинкур, а эта - для "Острова Иннишфри". Потом Шон рассказывал байки  о
том, как он был юристом, а Энджела хохотала.
     Прошло  немного  времени,  и  воцарилось  молчание.   Энджела   снова
откинулась на спинку сиденья и устроилась поудобнее, чтобы впитать пейзаж,
сутулясь под отороченной каракулем замшевой курткой - день был холодным, а
печки в машине не было.
     Она увидела небольшие, отмытые досиня домики, жавшиеся к земле, чтобы
укрыться от атлантических  ветров;  лоскутные  одеяла  бесплодных  с  виду
полей, обнесенных невысокими, сложенными  из  незакрепленных  строительным
раствором камней, стенами. Казалось, что камни - повсюду, словно  их,  как
мраморные шарики, разбросала по этому краю рука великана. Массивные валуны
величиной с хорошую церковь. Дружескими  группами  по  три  и  по  четыре.
Балансирующие друг на друге, как акробаты.
     Потом пошли  ряды  боярышника.  Искривленного.  Иссохшего.  Согнутого
ветрами почти вдвое. Было ли хоть одно  дерево  увешано  обрывками  ткани?
Энджела  вытянула  шею  и  ничего  не  сумела  разглядеть  в  тумане.  Они
остановились в Тоор Бэллили, чтобы сделать несколько  снимков  заброшенной
каменной башни Йитса. После чего устроили пикник, закусив свежим хлебом  и
ирландским бри.
     Энджела смотрела  на  излучину  реки  и  неровные  поля,  окаймленные
боярышником. Здесь царило  безмолвие.  Все  пронизывало  тяжкое,  гнетущее
чувство  одиночества,  спеленавшее  и  поля,  и  реку,  и  боярышник,  как
поднимающийся от воды туман.
     Шон с товарищами засиделся за пивом, негромко обсуждая  углы  съемки.
Воспользовавшись  случаем,  Энджела  ускользнула.  Ей  захотелось  поближе
исследовать боярышник -  возвышавшееся  на  голом  склоне  холма  огромное
одинокое дерево.
     Она пробралась вдоль края грязного вспаханного поля
     Лоскутков ни на одной ветке не оказалось. Листьев тоже почти не было.
     Слегка разочарованная, она внимательно взглянула на  покрытый  грубой
корой  ствол,  пытаясь  определить  возраст  дерева.  Ей   казалось,   что
боярышнику самое меньшее сто лет. Гадая, живой ли он  еще,  она  осторожно
протянула руку. Кора была шероховатой,  теплой  и  заметно  отличалась  от
холодного воздуха.
     Она запрокинула голову и стала смотреть на тенистую путаницу  ветвей.
Странно, что в них не свили гнезда птицы. Не отводя глаз, Энджела медленно
пошла вокруг ствола. При этом она чуть не упала, споткнувшись  о  лежавшую
на выпиравших из земли узловатых корнях тушу.
     Должно быть, животное было мертво  уже  некоторое  время.  Один  глаз
выклевали начисто. Вырвали поросшие шерстью куски мяса,  оставив  вскрытую
грудную клетку. На месте живота у овцы была зияющая дыра.
     Чувствуя отвращение и в то  же  время  странное  очарование,  Энджела
медлила, гадая, что здесь делает эта овца. Отбилась от стада?  Или  просто
легла и околела? От чего? От болезни? От старости? От холода и ветра?  Или
это была работа какого-то дикого зверя? Лисы?  Дикой  кошки?  Может  быть,
здесь до сих пор водились волки? Разумеется, нет.
     Потом ей пришла в голову другая мысль.
     Может быть, овцу оставили здесь. Нарочно.
     Под боярышником.
     Где-то в тумане крикнула болотная птица - далекая, одинокая.  Энджела
огляделась, отыскивая ее. Ничего.
     Вы бы удивились, если бы узнали, что за дела творятся  здесь  до  сих
пор.
     Она быстро повернулась и побежала к остальным.


     Ближе к вечеру пошел дождь, мелкая морось. Энджела протянула  руку  и
включила дворники.
     - Посмотри, нет ли в твоей книжке чего-нибудь про Кашель, - предложил
Шон.
     Энджела отыскала в путеводителе нужное место.
     - Известняки, - начала  она,  потом  нетерпеливо  пробежала  страницу
глазами. - Тут говорится, что  Сатана  отгрыз  от  них  кусок  и  выплюнул
Скалу... В горах можно увидеть соответствующее ущелье...  и  так  далее...
Развалины. Собор.  Круглая  башня,  часовня  Кормака.  Это-то  кто  такой?
Древний каменный крест на том месте, где короновали  манстерских  королей.
Манстер? - Энджела подняла брови. - Это что-то вроде Мортиции?
     - Дядя Герман.
     - Ну, все равно. - Пауза. - Ты знаешь, о чем я.
     - Дело не в этом, - поддразнил он.
     - Ты всегда так точен.
     - Неточность меня раздражает.
     - Ерунда.
     - Прошу прощения. Такой уж я есть. Люблю точность.
     - Педант.
     - Благодарю. - Он усмехнулся. - Это четвертая провинция.
     - Что?
     - Манстер.
     - Конечно. Какая я глупая. - Энджела громко захлопнула книгу и, надув
губы,  уставилась  в  окно  на  проезжего  велосипедиста  с   подвязанными
веревочками штанинами.
     - Больше ничего, - прозондировал почву Шон. - Насчет Скалы?
     - Предположительно, ее освятил святой Патрик.
     - Покажи мне место, которое  бы  он  не  освятил,  -  Шон  нащупал  в
нагрудном кармане сигарету и подал Энджеле. Она прикурила ее от  зажигалки
и вернула. - Не беда, - сказал Шон, затягиваясь. - Когда вернемся,  Маккей
нам все расскажет.
     Энджела  бросила  зажигалку  обратно  в  сумку,  коснувшись  пальцами
паспорта. Она  вытащила  его  и  взялась  критически  изучать  фотографию,
которая ей не льстила. Энджела  Кэтрин  Кейси.  Жертва  некоего  страшного
недуга.  Возможно,  периодически  возобновляющегося.  Не  исключено,   что
туберкулеза. Определенно чахнущая. Она взглянула на дату выдачи  паспорта.
Срок его действия истекал через год. Хорошо. В следующий раз я подкрашусь.
     - Думаешь, они снова захотят посмотреть наши паспорта?  -  беспокойно
спросила она, запихивая его обратно.
     - Только мой. Взглянуть на аккредитивы. - Шон оставался невозмутимым.
- А что?
     - На этот раз скажу, что свой забыла в Дублине,  -  сказала  Энджела,
проворно стаскивая кольцо с правой руки и надевая на левую. Прошу:  мистер
и миссис Киттредж.
     Шон уголком глаза заметил это движение и вдруг понял.
     - Тебя это все еще тревожит? Четыре года спустя?
     Энджела внимательно рассматривала заусенец.
     - Мне не нравится, когда на меня косо смотрят.
     - Да пошли они. Это их проблема. Кроме того,  все  равно  это  не  их
собачье дело.
     Ему было легко говорить.
     - Но это же не крупные отели, - рассудительно объяснила  она.  -  Это
маленькие гостиницы, с  личным  подходом.  Почему  мир  устроен  так,  что
мужикам все всегда легко?
     Шон усмехнулся.
     - В Кашеле Лили забронировала нам номер для новобрачных.
     Чувство юмора у Лили было.
     Энджела хихикнула. Пристально глядя на кольцо, она  принялась  лениво
двигать его вверх-вниз  через  костяшку  пальца.  Уже  три  дня  задержки.
Сказать ему сейчас? Как? Со смешком, беззаботно  вскинув  голову:  Извини,
детка, мы дали маху... или, точнее, я дала маху; но что за  беда,  ведь  в
глубине души ты всегда  хотел  этого,  правда?  Или  ничего  не  говорить?
Попросту потихоньку улизнуть к доктору Спэрлингу после возвращения  домой.
(Он же не католик?) Шону знать об этом не нужно. Легко. Просто.  И  ничего
более, сказала Фиона.
     Обеспокоенная Энджела снова выглянула в окно.  Аборт  вызывал  у  нее
отвращение. Возможно, это было похмелье от ее католического воспитания.  И
все же мысль о  том,  что  внушенные  ей  в  раннем  возрасте  религиозные
доктрины могут и по сию пору влиять на нее, была не  менее  отвратительна.
Одно дело увлечься приятными воспоминаниями  детства  о  мессе,  и  совсем
другое - обнаружить, что тебе день за днем мешают принимать решения догмы,
давным-давно  сознательно  отвергнутые  и  тем  не  менее,  по  непонятным
причинам, действующие весьма энергично, подобно термитам под поверхностью.
Она вспомнила  их  с  Шоном  приятельницу,  еврейку  Рут,  которая  упорно
утверждала, будто не любит свинину попросту из-за ее  вкуса.  Может  быть,
это соответствовало истине. Может быть,  нет.  Может  быть,  Энджеле  тоже
просто не нравилась идея аборта? Может быть, это был эстетический выбор?
     - О чем ты думала? - вдруг спросил Шон. - Вот только что?
     Смущенная и расстроенная Энджела попыталась затолкать путеводитель  в
бардачок. Книга не влезала, и она засунула ее в кармашек на дверце.
     - Да так. - Почему "только что"? Почему он спросил "только что"?
     Шон глядел на нее, настойчиво ожидая ответа.
     - О жизни, - хитро выкрутилась Энджела.
     - О чьей жизни?
     Она в  задумчивости  прикусила  заусенец.  Невероятно.  Как  ему  это
удается? Он знает! Нет, не может быть.
     - У тебя бывали предчувствия? - спросила она, меняя тему разговора.
     - Предчувствия? - Шон казался удивленным.
     - Ну, ты понимаешь. Смутные подозрения. Такое чувство, будто  вот-вот
что-то случится - и оно случается.
     Озадаченный Шон на минуту задумался.
     - Не могу сказать, что бывали. Не знаю. Поправка. - Он усмехнулся.  -
Один раз у меня в школе было предчувствие, что я  завалю  французский.  Но
это, пожалуй, следует назвать догадливостью. - Он посмотрел на Энджелу.  -
А что? У тебя появились предчувствия?
     - Не знаю. - Она уставилась на блестящую от  дождя  дорогу.  -  Может
быть.
     - Какие же?
     - Точно не знаю.
     - Нехорошие?
     - Надеюсь, что нет.
     Шон потянулся, взял ее руку и ободряюще сжал.
     - А сны? - спросила она.
     - Что - сны?
     - Думаешь, в них что-то есть?
     - Только то, что тебе хочется в них усмотреть.
     - Они могут многое рассказать.
     - О тебе самой - возможно.
     Энджела прикусила губу.
     - А что бы ты сказал,  если  бы  я  призналась...  -  Она  замолчала,
недоумевая,  как  выразиться.   Тишину   заполнило   мерное   пощелкиванье
дворников. - Что сделала огромную глупость, - кое-как закончила она.
     Шон обдумал ответ.
     - Наверное, это зависело бы от того, насколько глупо ты поступила.  -
Он хохотнул и взглянул на нее. - Хочешь меня испытать?
     Энджела не отрывалась от окна, чувствуя себя крайне  неуверенно.  Под
дождем им навстречу на запряженной осликом телеге, груженой овощами, ехала
одетая в черное старуха. Когда они проезжали мимо, Энджела мельком увидела
ее лицо: обветренное, коричневое и сморщенное, как грецкий орех.  Старушка
когда-то жила в башмаке...
     - Да? - спросил Шон.
     Энджела посмотрела на него. Его светло-карие  глаза  глядели  весело,
оценивающе.
     - Какую же глупость ты сделала?
     С оравой детишек...
     Храбрость оставила Энджелу, съежилась, улетучилась, как облачко дыма.
В голову хлынули оправдания и отговорки. Зачем  портить  хорошую  поездку,
редкие впечатления?  Следовало  подождать,  отложить  разговор  на  потом.
Всегда лучше отложить. Она попыталась закрыть тему:
     - Забудь. Неважно. Я вела себя глупо. - Она поискала сигарету.  После
вежливой паузы Шон поднял новую тему: как управляться с Вейнтраубом и  его
идеями.
     Энджела  опять  ушла  в  себя.  Она  курила  сигарету  за  сигаретой,
предоставив Шону  почти  все  время  говорить  самому.  Только  когда  они
пересекли Шеннон, она снова принялась  болтать:  о  подарках,  которые  им
предстояло накупить, о сувенирах, о тех сюрпризах и занятных вещах,  какие
они устроят после возвращения домой.
     Когда они ехали по сырым серым улочкам Лимерика, Шон взглянул на часы
и  заметил,  что  становится  поздно.  Он  повел  машину  быстрее,   более
сосредоточенно.
     Ему хотелось попасть в Кашель засветло.


     Тащить оборудование на крутой холм пришлось на себе. Это заняло почти
половину утра. Мужчины  нагрузились  камерой  с  аксессуарами;  Энджела  с
Джейни поделили между собой еду и пиво.
     К десяти часам облака отступили, и они обнаружили, что  день,  на  их
счастье, выдался ясный и солнечный.
     В два часа сделали перерыв на обед.
     К четырем съемка завершилась.
     Потом Шон решил в последний раз  снять  каменный  крест  -  уж  очень
хорошо было освещение. Пока выстраивали план, Энджела сидела на оползающей
куче  каменных  обломков  и  перечитывала  свои  записи.  Она  чувствовала
усталость, однако сейчас это ощущение не было неприятным.  Она  оглянулась
на возившихся с камерой ребят, потом выпрямилась. Камера. У нее  в  сумке.
Вот о чем она начисто забыла. Мать никогда бы не простила ей этого.
     Установив выдержку 1/16, она встала, но  слишком  быстро.  Земля  под
ногами закачалась, в глаза волной плеснула тьма.
     Не может быть!, подумала она. Так скоро? Смешно. Она оперлась о стену
и устояла.
     - Энджела? - Джейни, озабоченно наблюдавшая за ней. Она остановилась,
подняла упавшую камеру и подала Энджеле. - Что случилось?
     Энджела поспешно села на кучу камней.
     - Голова вдруг закружилась,  -  сказала  она.  И  почувствовала,  что
ушибла лодыжку.
     Джейни кивнула на камеру, лежавшую у Энджелы на коленях.
     - Наде