водил ее к выходу. По дороге Энджела присмотрелась  к
фотографиям на стене  повнимательнее.  Один  снимок  приковал  к  себе  ее
взгляд. Отец Тэггерт, молодой,  голый  до  пояса,  в  темных  лосинах.  Он
размахивал медными тарелками и улыбался. На заднем плане  юнцы  в  джинсах
несли электрогитары.
     За плечом  Энджелы  раздался  голос  священника,  в  котором  звучала
горделивая нотка:
     - Моя первая рок-месса. Шестьдесят третий год. Знаете, там  был  Джек
Кеннеди.
     Энджела ехала обедать с Черил и  всю  дорогу  до  условленного  места
старалась прогнать опустошавшее душу неверие и ощутить  радость  от  того,
что их спасение так близко.


     Шон тоже был занят. За то время, что Энджела отсутствовала, он многое
успел. В эту  минуту  он  стоял,  заглядывая  Холлэндеру  через  плечо,  и
наблюдал, как пишущая машинка директора печатает маленькими,  аккуратными,
похожими на типографский шрифт, буковками: "Культовое изображение в  форме
головы. Кашель, графство Типперери. Около 300  г.  до  н.э.  Пожертвование
мистера и миссис Шон Киттредж".


     Мысли Шона, бурля, кружили  на  одном  месте.  Память  жгла  картина:
спальня. Энджела, не гася света,  застыла  в  кресле,  ни  на  секунду  не
отрывая глаз от треклятого камня. Шон не спал, сколько  мог,  но  в  конце
концов его объял сон. Проснувшись около девяти утра, он  не  обнаружил  ни
жены, ни камня. По горевшей на телефоне у кровати лампочке Шон понял,  что
Энджела звонит из кабинета, и  поборол  искушение  подслушать.  Когда  она
вернулась в спальню, Шон увидел, что она уже одета. Энджела сообщила,  что
звонила Черил. И что уходит. Куда, она не сказала - сказала  только,  что,
вероятно, не успеет после обеда на телевидение. Пусть Шон  позвонит  ей  и
скажет, как прошла встреча и  как  реагировали  телевизионщики  -  к  тому
времени она,  наверное,  уже  будет  дома.  Шон  попытался  ее  урезонить.
Просмотр был решающим. Энджела должна была на нем присутствовать. Фильм  в
такой же степени ее, как и его. Ее отсутствие заметят. Но  Энджела  упрямо
отказывалась спорить - она просто сказала "Пока" и ушла.
     Он вздохнул и переступил с ноги на ногу. Холлэндер отодвинул стул  от
машинки и теперь заносил в гроссбух дату поступления экспоната.
     Шон знал, что Энджела всегда была натурой беспокойной. Все  те  годы,
что они провели вместе. Вот почему он никогда полностью не поверял ей свои
страхи. Она не справилась бы с ними - не сумела бы справиться. Ей и  своих
хватало с лихвой. До сих пор они никогда не выводили Энджелу из строя,  не
уводили за ту грань, куда не было доступа разумным доводам.
     Но теперь дело приняло совершенно иной оборот.
     Когда прошлой ночью Шон попытался разумно  поговорить  с  женой,  она
даже не услышала его. Но с другой стороны, как можно  разумно  говорить  о
чем-то столь абсурдном? Однако смысл был более чем ясен. Существовали  две
возможности, обе не слишком утешительные. Возможно, Энджела стала  жертвой
какой-то шутки; не исключено, что кто-то из соседей видел, как она бросила
камень в водохранилище и впоследствии выудил его. Такая  вот  возможность.
Очень отдаленная.
     Существовала и другая, более похожая на  правду  и  более  тревожная:
виновна сама Энджела. В конце концов, сам  Шон  не  видел,  чтобы  Энджела
бросила камень в  воду,  как  потом  заявила.  Но  по  реакции  жены  было
совершенно ясно, что она не ведет некую сложную игру.  Во  всяком  случае,
сознательно.
     И Шон понял, что самое время протянуть руку помощи.
     Когда Энджела уехала, он  позвонил  Маккею.  Потом  забрал  камень  с
полки, где Энджела оставила его перед уходом.
     - Мистер Киттредж? - Холлэндер протягивал Шону шариковую ручку. - Вот
здесь требуется ваша подпись. Прошу.
     Шон нацарапал в  указанном  месте  свою  добросовестно  неразборчивую
подпись. Тогда директор протянул ему квитанцию с тем же текстом, что и  на
напечатанной им этикетке.
     - Видите ли, это лишь  условное  описание.  Просто  для  регистрации.
Экспонат может оказаться намного древнее, -  извинился  Холлэндер  прежним
холодным тоном.
     Шон закивал, внимательно прочитывая бумажку. Он сложил ее и  сунул  в
самое маленькое отделение бумажника.
     Холлэндер с Маккеем молча наблюдали за ним в ожидании ответного шага.
Шон подошел к желтому  дубовому  столу  и  вынул  из  открытого  дипломата
каменную голову. Он задумчиво и печально взвесил ее на руке, а  его  мысли
были очень далеко.  Потом  он  спохватился,  что  и  Маккей,  и  Холлэндер
испытующе смотрят на него: в темных  глазах  Маккея  читалось  недоумение,
директор же - терпеливый, худой, похожий на птицу - вежливо смотрел  из-за
очков в широкой оправе. Небольшой рот, выдававший  человека  разборчивого,
кривила полуулыбка.
     Шон медленно положил камень в протянутую ладонь директора.
     - Владейте. - Он с застенчивой усмешкой обернулся  к  Маккею.  Старик
легко улыбнулся в ответ.
     Холлэндер проворно подошел к своему столу и извлек  из  ящика  связку
крохотных блестящих ключиков. Он взял камень, карточку, которую напечатал,
и быстро покинул кабинет, словно боялся, что Шон заберет свой дар обратно.
Шон с Маккеем молча последовали  за  ним.  Молодой  человек  все  еще  был
глубоко погружен в мысли об Энджеле. Он знал, что любит ее так сильно, как
вообще способен любить. Ни разу, даже в мыслях, Шон не усомнился  в  этом.
Он обладал ее небольшим, стройным, подвижным телом -  тугим,  чувственным,
откликавшимся на каждое прикосновение страстным желанием подарить ответную
радость. Он наслаждался им. Ему нравилось, какая она, как  одевается,  как
двигается, что думает. Шон восхищался восприимчивостью жены и завидовал ее
повседневному, очень реальному знакомству с  потаенным  миром  утонченных,
изысканных и (пока Энджела не привлекала к ним его  внимание)  неприметных
оттенков, красок, степеней значительности и значимости и в их жизни,  и  в
мире вообще. Энджела во многих отношениях была для Шона поводырем  и  даже
наставницей. Частенько она давала толчок  его  мыслям,  планам,  указывала
путь, вдохновляла на действие. Духовная сущность Энджелы,  ее  личный  мир
образов и фантазий (из которого произрастали и  ее  страхи)  был  жизненно
необходимым источником вдохновения - не просто уходом от  грубой,  суровой
внешней действительности, а  фонтаном  новизны,  творческого  духа,  силы,
которой, знал Шон, недоставало ему самому. Шон очень  ценил  Энджелу.  Они
дополняли друг друга. Она идеально соответствовала его потребностям, а  он
- ее. Во всяком случае, Шон надеялся на это.
     Директор бесшумно отодвинул  стеклянную  дверку  витрины  и  поставил
камень на небольшую пластиковую опору, которую извлек из кармана. Рядом он
поместил маленькую карточку с машинописью. Шон осмотрел другие  экспонаты,
выставленные  в  витрине.  Большой,  разомкнутый  витой  круг  из  золота.
Какие-то маленькие, не поддающиеся определению бронзовые зверюшки.  Не  то
медведи, не то собаки - Шон не разобрал. Он взглянул на  квадратик  бумаги
рядом  с  кругом  и  поднял  брови.  Золотое  ожерелье.  Он  обернулся   к
Холлэндеру.
     - Настоящее золото?
     - Двадцать четыре карата.
     Шон присвистнул.
     - Заманчиво.
     Холлэндер натянуто улыбнулся.
     - У нас звуковая сигнализация. - Он уже снова запирал витрину.
     Шон  пристально  всмотрелся  в  каменное  лицо,  причинившее  столько
неприятностей, потом его взгляд скользнул к лежавшей рядом карточке.
     Пожертвование мистера и миссис Шон Киттредж.
     Холлэндер протягивал ему тонкую руку.
     - Мы глубоко признательны вам за вашу щедрость, мистер Киттредж.
     Завершение  сделки,  подумал  Шон.  Жест  в  духе  Джека  Вейнтрауба.
Дружеский, и тем не менее не позволяющий выйти за определенные  рамки.  Он
крепко пожал предложенную ему руку.
     - Ну что вы. Мне было чрезвычайно приятно, - сказал он.  Подразумевая
именно то, что сказал.


     Когда  они  вышли,  Маккей  предложил   Шону   оставить   машину   на
институтском дворе, чтобы хоть день не платить за стоянку. Шон с  радостью
принял предложение. Увы - пеший переход  через  городской  парк  к  новому
зданию "Джона Хэнкока", где разместила свои конторы сеть вещания, оказался
коротким. Обед с Вейнтраубом у  Копли  был  назначен  только  на  половину
первого. У Шона оставалась масса времени. Спешить было некуда.
     К его удивлению, Маккей  поинтересовался,  нельзя  ли  составить  ему
компанию. Профессору тоже взбрело в голову прогуляться через парк.  Моцион
пошел бы ему на пользу.
     Они прошли по Каштановой  улице,  пересекли  Бикон  и  спустились  по
ведущим к парку ступеням,  выдыхая  в  холодный  воздух  облачка  пара.  В
низинах еще держался  туман;  сквозь  молочно-белые  облака,  не  в  силах
рассеять их, проглядывало бледное,  по-зимнему  холодное  и  неприветливое
солнце, похожее на яичный желток. Под ногами сухо  шуршали  осыпавшиеся  с
высоких вязов листья.
     Они заговорили о недавней вспышке насилия в Северной Ирландии. Маккей
был опечален и встревожен. Он считал,  что  это  -  древняя  ссора,  корни
которой следует искать не во вражде католиков и  протестантов,  а  гораздо
глубже.  Север  испокон  века  отличался  драчливостью  -  край  сражений,
Ульстер, славное своими воинами королевство.
     -   "О   Финтан",   -   процитировал   профессор   один   из    своих
маловразумительных текстов, -  "Ирландия  -  как  поделили  ее?"  "Сказать
нетрудно, - сказал Финтан. - Знание  -  на  западе,  битвы  -  на  севере,
процветание - на востоке, музыка - на юге, королевская власть - в центре".
     Шон беспокойно взглянул на шагавшего  рядом  с  ним  старика.  Ученые
познания Маккея в  том,  что  касалось  древности,  наполняли  его  смесью
благоговейного ужаса и изумления:  ужаса  перед  их  очевидной  широтой  и
глубиной, изумления перед их бесполезностью. Шону почему-то казалось,  что
накапливать такие знания - все  равно,  что  коллекционировать  марки  или
автомобильные номера. Разумеется, изучение новейшей истории было  полезно.
Кто-то  сказал,  что  "тому,  кто  забывает  уроки   истории,   приходится
волей-неволей пройти их заново". Но древняя история, погруженным в которую
провел жизнь Маккей? При всем своем уважении Шон не мог разглядеть в  этом
никакого смысла. Для него древность была пылью, сухой и безжизненной,  как
музейные экспонаты.
     Они приближались к мелкому заболоченному пруду. Навстречу,  смеясь  и
болтая по-немецки, катили детские коляски две девушки. У одной был большой
бюст, румяные щеки и светлая стриженая челка; у другой -  худенькое  лисье
личико, чувственные губы, каштановые  кудри,  как  у  Энджелы.  Когда  она
проходила мимо, Шон заметил, что на левой щеке  у  нее  не  то  коричневая
родинка, не то родимое пятно.
     Маккей, взяв правее, сошел с дорожки, Шон - за ним. Они начали долгий
утомительный подъем на крутой, поросший травой склон к Морскому мемориалу.
Земля под ногами была твердой, на ломкой траве еще посверкивал  иней.  Они
шли молча. Шон  обнаружил,  что  его  мысли  возвращаются  к  девушкам,  с
которыми они только что разминулись, к бюсту блондинки и чувственным губам
шатенки. И ощутил растущее напряжение, жар под ложечкой. Тогда Шон подумал
о Сюзанне. Не позвонить ли  ей?  Он  почувствовал  укол  вины.  Но  совсем
слабый. В конце концов, такова была неотъемлемая часть сделки, заключенной
между ним и Энджелой.  Во  всяком  случае,  он  всегда  понимал  это  так.
Взаимное уважение. Независимость. Никаких  сцен.  Что  для  него  означало
свободу при желании "идти своим путем". Открытые отношения. Они никогда не
говорили об этом столь многословно,  однако,  внушал  себе  Шон,  согласие
сторон молчаливо  подразумевалось.  Чем  он  и  пользовался.  Например,  с
Фионой. Энджела так ничего и не узнала. Джерри, как потом по  определенным
завуалированным намекам смутно  заподозрил  Шон,  отнесся  к  случившемуся
мудро. Но Энджела? Нет. Он так и не сумел заставить  себя  признаться  ей.
Особенно после смерти Фионы. Кроме того, к чему было осложнять жизнь?  Что
значил один роман за четыре  года?  Конечно,  если  не  считать  случайных
связей. Вроде Сюзанны, к которой он заскочил позавчера  между  визитами  к
зубному врачу. И той  ирландской  девчонки  из  Роскоммона.  Дейрдре,  или
Дектире,  или  как  там  она  себя  называла.  "Святая  Дева  с  Ложками".
Единственный случай, когда Энджела чуть было не заподозрила что-то.
     Тут они с Маккеем  добрались  до  гребня  холма,  где  камни  кольцом
окружали высокий столб и статую колумбийской свободы или  чего-то  в  этом
роде. Маккей  приостановился,  чтобы  взглянуть  на  выставленную  там  же
черную, блестящую, круглую плавучую мину.
     - Что мне хотелось бы знать, так это почему, - пробормотал  он,  явно
безотносительно к чему-либо конкретному.
     Шон нахмурился.
     - Что "почему"?
     - Почему Энджела передумала насчет камня? - Маккей, невинно улыбаясь,
оторвал взгляд от надписи под плавучей миной.
     На минуту Шон погрузился в  печальные  раздумья,  гадая,  какую  долю
истины открыть. Да какого дьявола. Лучше было обзавестись  союзником.  Ему
еще предстояло объяснить  свой  поспешный  поступок  Энджеле.  Маккей  мог
оказаться полезным. Шон откашлялся.
     - Она думает, что он приносит несчастье.
     - Несчастье?
     Шон кивнул.  И  не  без  интереса  отметил,  что  Маккей  не  выказал
удивления.
     Старик поджал губы.
     - Любопытно, не я ли натолкнул ее на подобную мысль?  -  спросил  он.
Теперь в голосе профессора прозвучало замешательство.
     Шон рассмеялся.
     - По-моему, вы с миссис Салливэн ее здорово застращали.
     Маккей вздохнул с обиженным видом.
     - Снова я со своим длинным языком. Но мне казалось,  что  она  ни  на
минуту мне не поверила. Кто бы мог подумать!
     - Забудьте. У нее это пройдет. Лучше  оставить  камень  там,  где  он
сейчас. В экспозиции. Где ему и место.
     Они начали спускаться с холма, направляясь в сторону городского сада.
     - А в самом деле, что вы  ей  говорили?  -  вдруг  заинтересовавшись,
спросил Шон.
     - Насколько я помню, немного. В основном исторические факты.  Я  лишь
вскользь затронул фольклорную сторону. А мог бы рассказать гораздо больше.
     Шон поглядел поверх голых верхушек деревьев туда, куда  они  шли,  за
ромб  бейсбольного  поля.  Рядом  с   высоким,   зеркально   облицованным,
необъятным новым зданием "Джона Хэнкока"  игла  старого  корпуса  казалась
карлицей.
     - Например? - подсказал он, снова поворачиваясь к Маккею.
     - Ну, с этими кельтскими головами дело обстоит занятно,  -  задумчиво
проговорил Маккей. - Они, знаете ли, пользуются довольно мрачной славой. Я
только позавчера читал о ряде происшествий, связанных с одной из них.
     Неподалеку от  них  по  траве,  выписывая  зигзаги  между  деревьями,
гонялись друг за другом две собаки, корджи и колли. Шон подобрал  палку  и
бросил корджи.
     - В альманахе историй о призраках, который прислал из Англии один мой
коллега, - продолжал Маккей. - Произошло это, должно быть, совсем недавно.
В Гекстоне. Это Нортумберленд.
     Шон неловко хохотнул.
     - Да?
     С тем же успехом Маккей мог  бы  со  всей  серьезностью  толковать  о
встрече с Санта-Клаусом или Феей Зубик.
     Старик взглянул на Шона, неверно истолковав напряженное выражение его
лица как недоумение по поводу названия, и пояснил:
     - Северная Англия.
     Они приближались к дороге, отделявшей парк от городского сада.
     - Женщина, владелица камня -  некая  доктор  Джин  Кэмпбелл,  кстати,
вполне  уважаемый  британский  археолог,  что  делает  историю  еще  более
примечательной, - наприписывала ей всяческого рода проделок. Что, полагаю,
лишь показательно.
     - В каком смысле показательно?
     - В смысле человеческой восприимчивости.
     - Восприимчивости?
     - К суевериям. К страху перед неизвестным.
     Они вошли в городской сад и  по  длинной  узкой  дорожке,  обсаженной
большими разлапистыми буками, двинулись  к  мостику,  соединявшему  берега
декоративного озерца. Посреди моста они  остановились  и  облокотились  на
серо-зеленую железную балюстраду, вглядываясь в свинцово-серую  воду.  Все
лебединые плотики уже убрали. Подступала зима. Внизу, у края воды,  стайка
детей кормила крякающих уток.
     - Но все это оказалось обычной ерундой. - Маккей  нащупал  в  кармане
пиджака трубку и извлек ее на свет.
     - Ерундой?
     - Все ингредиенты истории с привидением. Можно сказать, традиционные.
Ощущение некоего недоброго присутствия.  Шумы  по  ночам.  -  Он  раскурил
трубку от спички с  розовой  головкой.  -  Позже  добавились  перемещения.
Доктор Кэмпбелл утверждала, будто  камень  передвигался  в  темноте.  Даже
проломил упаковочный  ящик  и  выбрался  наружу.  Наконец,  произошли  две
довольно неприятные смерти.  Собаки  и  вдовой  сестры  доктора  Кэмпбелл.
Поразительный пример того, как можно запугать себя до такой  степени,  что
поверишь  буквально  чему  угодно.  Кроме  того,  это  выдающийся   пример
возникновения страшных историй. Каждый из таких элементов традиционен и на
протяжении веков появляется в бесчисленных историях о призраках. Обычно  с
каждым пересказом эти элементы все больше усложняются. Не  удивлюсь,  если
"Гекстонская голова" в итоге превратится в историю в духе "Дома священника
из Борли", полную призрачных монахинь, кучеров без головы и Бог весть чего
еще.
     Он вежливо улыбнулся Шону, потом  заметил,  что  молодой  человек  не
сводит с него странного, напряженного взгляда. Может быть, он  никогда  не
слыхал о доме священника из Борли?
     - Что же она сделала? - спросил Шон.
     - Что?
     - Ну, чтобы избавиться от камня.
     - А, это тоже было частью проблемы. Каждый раз, как  доктор  Кэмпбелл
выбрасывала эту окаянную штуковину, та объявлялась снова.
     Пауза. Шон засмеялся. Неестественным смехом.
     - Неразменный пенни, да?  -  Он  смотрел  на  озеро.  -  Чем  же  все
кончилось?
     - Доктор Кэмпбелл позвала местного викария. Англиканского.  Он  зарыл
камень на кладбище при церкви Святого Дунстана. И это, похоже, сработало.
     - Так она действительно верила, будто в камне обитает злой дух?
     Маккей кивнул, благодушно попыхивая трубкой.
     - Да, богган, - сказал он.
     Брови Шона взлетели вверх.
     - Что?
     - Богган. Кельтское существо. Гэльское  бохан.  Корень,  от  которого
произошел наш бука. Злобный дух.  Злое  создание  из  племени  слуаг  сид.
Полагаю, можно  называть  его  кельтским  демоном.  Доктор  Кэмпбелл  явно
считала "богган" самым подходящим термином. - Маккей почувствовал холод  и
принялся потирать руки. - Честно говоря, по народным преданиям создание из
рода сид становится боханом только после того, как  незваным  пристанет  к
семье или какому-нибудь человеку.
     Они спустились с моста по  маленькой  боковой  лесенке  и  пошли  под
высокими плакучими ивами по дорожке  вдоль  берега  озера,  направляясь  к
выходу на угол Арлингтон и Бойлстон.
     - Как это "пристанет"? - медленно спросил Шон.
     - Он выбирает вас. Селится у вас в каком-нибудь темном шкафу.  Этакий
сверхъестественный гость в доме, можно сказать.
     - И что потом?
     - Потом нужно было заботиться о нем.
     - Заботиться?
     - Кормить теплым молоком из мисочки, время от времени - зверюшками  с
гумна. Иногда хватало нескольких капель крови от зарезанной коровы.
     Шон нахмурился.
     - И зачем бы это делать?
     - Как зачем? Разумеется, чтобы камень приносил удачу. Чтобы заставлял
посевы расти. Естественно, при условии, что  его  содержат  в  довольстве.
Если же нет... - Маккей рассеянно пожал плечами. - Видите ли,  обижать  их
было  неблагоразумно.  Они  способны  были  обнаруживать  собственнические
инстинкты...   ревновать   к   привязанностям   хозяина.    И    проявлять
мстительность. Кажется, доктор Кэмпбелл только и  делала,  что  б