сь  и  не  коснулась  губами  его  лба.
Вместо этого Энджела откинулась на подушки, размышляя над своей проблемой.
Своей проблемой.
     Она прикрыла глаза и  прокрутила  в  голове  два  разговора,  которые
состоялись у них с Шоном - один в самом начале, а второй прошлым летом, на
пляже в Вудсхоул. О  том,  как  важна  независимость.  Непосредственность.
Взаимное уважение. Независимый стиль жизни.
     Независимый. Сдохнуть можно.
     Она вздохнула и подумала о пеленках и детском  питании,  о  бессонных
ночах,  ссорах,  няньках,   сломанных   игрушках,   свинке,   образовании,
забастовках учителей, интеграции и  поцелуях.  Самое  малое  о  пятнадцати
годах всего этого. Как минимум.
     Но у нее был выбор.
     Хмурясь, Энджела встала и вернулась  в  кресло.  Время  для  принятия
решений было неподходящее. Еще денек. Отложить это еще  на  день.  Или  на
два. А  потом  она  посмотрит  проблеме  в  лицо.  Если  еще  будет  такая
необходимость. Может быть, тревога окажется ложной. Энджела  надеялась  на
это. Задержки у нее случались и раньше.
     Она взяла ручку и, как и обещала, посвятила пять минут своим записям.
Так. Сойдет. И пусть Лили, исполнительный секретарь, делает  с  ними,  что
хочет.  Энджела  была  человеком  добросовестным,  но   чувствовала,   что
требования директора  их  фильма  скрупулезно  описывать  каждый  кадр  не
слишком оправданны. Филиал  телестудии  настоял  на  том,  чтобы  директор
поехал за границу,  а  директор  настаивал  на  записи  последовательности
съемок. Энджела возражала: "Что он возомнил? Что это - Война и мир?"
     Фильм  был  документальной  короткометражкой  об  Ирландии.  Дешевой.
Скромной.   Как   и   в   предыдущих   фильмах,   когда   дело    касалось
последовательности съемок, главной заботой Энджелы становилось  то,  чтобы
каждый кадр, каждый план был занесен в список, зарегистрирован  и  помечен
временем.  Точка.  Полезность  такой  информации  они  с  Шоном   начинали
признавать позже, в монтажной. Куда леди Драммонд вдевает  себе  серьгу  с
изумрудом - в правое ухо, в левое или же  на  самом  деле  в  нос  -  было
несущественно. Кроме того, это было  противно  их  природе.  Они  с  Шоном
работали стихийно, так же, как жили и любили - ничего не форсируя,  пуская
все на самотек. До сего дня им была доступна роскошь поступать, подчиняясь
настроениям. Энджела собирала,  изучала  и  представляла  на  рассмотрение
проекты  и  предложения,   Шон   снимал,   оба   занимались   монтажом   и
редактированием. Гармоническое равновесие "отдавать" и  "брать".  Один  их
более  мистически   настроенный   приятель   называл   его   "таоистским".
Безалаберность, говорила мать Энджелы. Однако в качестве рабочей философии
это приносило свои плоды. Они вдруг  обнаружили,  что  имеют  коммерческий
успех. Успех открыл новые возможности, а с ними - новые требования,  одним
из которых была такая вот совершенно дурацкая  поденная  работа  постоянно
записывать последовательность съемок.  Тем  не  менее,  метраж,  ежедневно
выплывавший из лондонской лаборатории, выглядел  недурно.  Энджела  только
надеялась,  что  в  законченном   виде   фильм   сохранит   реалистическую
шероховатость cinema verite или presque verite, как они это называли - то,
к чему они стремились, что стало фирменным знаком их работы,  что  помогло
им в прошлом году завоевать награду и обеспечило нынешний заказ. А значит,
если  Джек  Вейнтрауб  жаждал  обстоятельных  записей,  эти   записи   ему
предстояло получить.
     Энджела кисло усмехнулась самой себе. Вейнтрауб нравился  ей  больше,
чем Шону, однако раздражал, доводя  до  белого  каления.  Она  представила
себе, как он сидит у себя в Бостоне, положив ноги  на  стол:  щеголеватый,
самодовольный, самоуверенный, седеющий, в туфлях  от  Гуччи,  так  вежливо
нетерпимый ко всем идеям, исходящим не от него, как умеют  только  богатые
восточные либералы. Энджеле он напоминал отца. Джек  управлялся  с  делами
так же, как управлялся с делами (а  также  с  другими  политиками,  женой,
Энджелой) Брэндон  Кейси,  пока  роковой  сердечный  приступ  внезапно  не
заставил  этого  полным  ходом   делающего   карьеру   джентльмена   резко
остановиться, скрипя тормозами.
     Она  вздохнула,  встала,  положила  ручку  и  блокнот  на  стеклянный
кофейный столик и забралась в постель. Потом завела часики,  полученные  в
подарок от Шона на прошлый день рождения,  нашарила  выключатель  и  снова
откинулась на подушки.
     Энджела  прислушалась  к  дыханию   Шона.   Ровному.   Мерному.   Оно
подействовало на нее, как снотворное.
     Расслабиться душой и телом. Уплыть. Кошка. Где-то за тридевять земель
прыгает по крышам кошка. Кис-кис. Зарыться в подушку. И плыть...  Перышко?
Вернулся. Терпеливо ждет. За морем,  за  сотни  миль  отсюда.  Уже  скоро,
дружок. Еще неделька, и все. Ну, сколько противных крыс ты поймал?
     Энджела спала.
     Перед рассветом ей приснился  сон.  Ей  приснились  хитрые  создания,
которые, стоило ей открыть  дверь  подвала,  разбежались,  прошмыгнули  по
полу, попрятались в трещинах фундамента, в слепых и душных  шкафах  и  там
ждали, чтобы упасть Энджеле в волосы, проскользнуть  по  шее  -  холодные,
хрупкие, царапающиеся, кусачие существа. И что-то еще, чего  мама  никогда
толком не могла разглядеть, но что, знала Энджела, пряталось в темноте  за
водонагревателем: что-то ужасное, поджидавшее ее молча  и  терпеливо,  как
Перышко - свой обед. Не заставляй меня спускаться туда,  мама,  прошептала
она и вдруг полностью очнулась в своей постели, в гостинице.
     Энджела лежала, не шевелясь, еще придавленная бременем страшного сна.
И прислушивалась. Что она хотела услышать?  Движение.  Звук.  Что  угодно,
лишь бы  убедиться,  что  она  больше  не  спит.  Вот!  На  улице.  Шум  и
позвякиванье проехавшего мимо фургона молочника. Настоящие. Успокаивающие.
Обыденные. Реальные.
     Почувствовав себя в безопасности, Энджела вздохнула,  расслабилась  и
повернулась на другой бок, снова уплывая в сон.
     Звонок портье расколол ночь, как обычно, в шесть. К тому времени, как
Энджела выволокла себя из постели, Шон уже встал, побрился и оделся.
     Чмокнув ее в щеку, он сказал: "Увидимся внизу" и ушел.
     Энджела беспомощно уставилась на свое отражение в зеркале над ванной.
Ее обычно ясные серые глаза по контрасту  с  розоватыми  белками  казались
ярко-синими, темные кудрявые волосы были всклокочены -  настоящее  воронье
гнездо. Уж-жасно. Она показала отражению язык и с испугом увидела, что  он
белый. Энджела потянулась за зубной пастой и в этот момент вспомнила  свой
сон. Она  вздрогнула.  Может  быть,  полученная  в  детские  годы  травма,
похороненная где-то в глубинах горошины ее  мозга?  Сексуальные  проблемы?
Признак беременности? Она взвесила возможности. Что там говорил про всяких
ползучих страшилок Фрейд? Энджела пожала плечами. После возвращения  нужно
будет спросить Фиону. Энджела шагнула под душ.
     К тому времени, как Энджела добралась до  кафе,  Шон  уже  наполовину
очистил тарелку от  яичницы  с  ветчиной.  Усаживаясь,  она  улыбнулась  и
кивнула сидевшим за соседним столиком: оператору Робину  (борода,  очки  в
металлической  оправе,  вязаная  шапочка,  неизменно  бодрый,  оптимист  и
англичанин  до  мозга  костей);  его  ассистенту  (совсем   еще   мальчик,
восемнадцать лет, робкий, студент Лондонской школы кинематографии); Джейни
- девушке Робина (джинсы, водопад грязных светлых волос, коровьи  глаза  -
ланкаширская красотка,  рослая,  сильная,  беззаботная  и  тоже  неизменно
бодрая. Может быть,  оттого,  что  беззаботная?)  Энджела  с  любопытством
подумала: интересно, она хоть раз делала аборт?
     Шон подтолкнул к ней стакан апельсинового  сока.  Энджела  благодарно
взяла его и, пока Шон наливал кофе из прозрачного пластикового  кофейника,
проглотила пару шариков витаминов.
     - Хорошо спала? - Не столько вопрос, сколько приветствие.
     Она пристально посмотрела на полужидкое яйцо под ножом Шона.  Желудок
протестующе сжался.
     - Еще часика четыре, и было бы в самый раз.
     - Еще два дня, и все. - Он  поманил  официантку.  Энджела  попыталась
усилием воли прогнать тошноту, но безуспешно.
     - Яичницу с ветчиной? - спросил Шон.
     - Ты шутишь?
     - Так плохо?
     - Не очень хочется есть. - Она размешала свой кофе.
     Пока Энджела заказывала официантке сладкие  хлопья,  Шон  внимательно
изучал ее бледное лицо.
     - Ты уверена, что дело только в этом?
     -  Конечно,  уверена.  Недоспала,  вот  и  все.  -   Она   попыталась
убедительно улыбнуться. Что это  он  такой  подозрительный?  Я  похожа  на
беременную?
     - У нас сегодня масса работы. -  Шон  отложил  нож  и  вилку  и  смял
бумажную салфетку.
     - Нашел, кому рассказывать, - проворчала Энджела.
     Он взглянул на часы.
     - Диллон опаздывает.
     Принесли сладкие хлопья. Энджела угрюмо залила их молоком и  посыпала
сахаром.
     - Ты твердо уверена, что с тобой все в порядке? - Шон подался к ней.
     - Я же сказала... - Энджела выронила ложечку. Зараза! -  Эти  чертовы
записи. - Она нагнулась, чтобы поднять ложечку с пола.
     - Удалось закончить?
     Она кивнула.
     - В первом часу.
     - Не забудь оставить их на столе у Лили.
     - Не забуду. - Она печально усмехнулась. Она уже дважды забывала  это
сделать.
     Шон поднялся, чтобы посмотреть, не появился ли в вестибюле Диллон, их
квартирьер.
     Энджела проводила ласковым взглядом его удаляющуюся  фигуру,  которая
исчезла за дверями, и вспомнила свою  первую  встречу  с  Шоном  во  время
вылазки на шашлыки на Кейп-Код. Они тогда удрали от остальных и занимались
любовью среди дюн. Прихлебывая кофе, она улыбалась  воспоминаниям.  Четыре
года назад. Ему  тогда  было  тридцать,  и  он  только  что  отказался  от
"многообещающей" карьеры юриста в  фирме  своего  отца  ради  сомнительной
жизни "кинобогемы", как сам выражался. Ей было двадцать шесть, она  совсем
недавно  закончила  курс  живописи  и  графики  в  Отисе  и  считала,  что
достаточно набила руку для того, чтобы писать маслом, рисовать и обучать и
тому и другому, но сверх того могла очень немного.
     Некоторое время она вяло и равнодушно  ковыряла  свои  хлопья,  потом
сделала из них куличик и спрятала  под  салфеткой.  Хватит.  И  удивилась,
отчего так нервничает. Она сделала в  своем  ежедневнике  пометку:  купить
подарки родным. Потом увидела, что все потянулись в вестибюль.
     - Идешь? - позвала от дверей Джейни.
     - Иду. - Она набросила ремешок сумки на плечо, радуясь, что больше не
нужно сидеть визави с тарелкой Шона.
     "Должно быть, не выспалась", - решила она, уходя.


     Первый за день снимок они сделали в 8:О5 утра. Башня Джеймса  Джойса.
Прячась от ветра, Энджела жалась вплотную к бетонной стене и смотрела, как
Робин с ассистентом  меняют  угол  съемки.  Шон  в  застегнутой  ветровке,
оскальзываясь,  взгромоздился  на  швартовную  тумбу  спиной  к  ветру   и
сосредоточенно изучал море через усеянные солеными брызгами темные очки.
     - Знаешь что? - неожиданно крикнул он в мегафон, обращаясь к Энджеле.
- Он был прав! Оно зеленое, как сопли!
     К десяти утра они отсняли, как причаливает паром из Дан-Лэри,  сделав
панораму, чтобы захватить пассажиров из Холихеда -  утомленных,  небритых,
спускавшихся  по  сходням  неверным  шагом.  Были   и   такие,   кто   еще
прикладывался к бутылке.
     - О, жизнь океанской волны, - пробормотал Робин из-за камеры.
     Потом они работали у дома 82 по Меррион-сквер.
     Облокотившись на  перила  перед  аккуратным  домиком  в  георгианском
стиле, Энджела прочитала мемориальную табличку на стене, сообщавшую, что в
этом доме некогда жил Йитс. Неподалеку собралась поглядеть на съемки кучка
оборванных   сорванцов.   Бледные   ехидные   личики.    Вылитые    эльфы.
Непричесанные. Неумытые. Неухоженные. На углу любой улицы было одно  и  то
же. К ним умоляюще протянулась грязная ручонка.
     - Это вы кино сымаете? - крикнул один из мальчишек.
     Диллон погнал их прочь. В церкви, возвещая полдень, зазвонил колокол,
к нему  присоединился  другой,  и  вскоре  воздух  наполнился  перезвоном.
Отдуваясь и пыхтя, вернулся Диллон.
     - Ат клет на ланд'ш на лехт, - усмехнулся  он,  подняв  палец,  чтобы
привлечь внимание к колокольному звону. Энджела непонимающе посмотрела  на
него.
     - Простите?
     - Эрсе. Город церквей и погостов. Так о Дублине говорили в старину.
     Пэт Диллон - низенький полный священник с  ярко-голубыми  глазами  на
круглом, как луна, лице - говорил с мягким  дублинским  акцентом,  который
даже самую обыденную фразу превращал в  поэзию.  С  его  лица  не  сходило
выражение, которое  Энджела,  сколько  ни  думала,  могла  назвать  только
выражением удивленного нахальства.  Он  со  страстью  относился  ко  всему
ирландскому  и  обладал  запасом  удивительнейших,  часто   непочтительных
историй на  все  случаи  жизни.  В  качестве  квартирьера  он  стоил  двух
жалований. Стоило Пэту замахать своим серебряным язычком,  как  почти  все
двери открывались. Звание "отца" он презирал.
     Диллон стоял, заложив  руки  за  спину,  покачиваясь  на  каблуках  и
пристально глядя вверх, на дом Йитса.
     - Мы тут увидим когда-нибудь  этот  фильм,  как  по-вашему?  -  вдруг
спросил он.
     - Наверное, если ирландское телевидение его купит.
     - Стало быть, по-вашему, есть шанс, что "Телефис  Эйранн"  потратится
на него?
     Энджела уселась на каменную ступеньку  и  подоткнула  под  себя  полы
замшевой куртки.
     - Не исключено. Предусмотрено, чтобы никто не остался в обиде.
     - Думаете,  в  Америке  такой  фильм  будет  иметь  успех?  -  Диллон
наклонился к ней, конспиративно понизив голос.
     Она рассмеялась.
     - Надеюсь. Если нет, мы опять останемся без работы. Но  на  Восточном
побережье ирландской сентиментальности хоть отбавляй.
     Диллон посмотрел туда,  где  Шон  помогал  Робину  и  его  ассистенту
перезарядить камеру.
     - Вон ваш муж. Он ведь ирландец, верно?
     Энджела почувствовала, что краснеет.
     - Мы с Шоном не женаты.
     - Ага. - При этом Пэт даже не взглянул на нее. Его глаза сузились.  -
А как насчет вас?
     - Простите?
     - Вы ирландка?
     Он пристально изучал ее, неожиданно сделавшись похожим на филина.
     - Моя бабушка была родом из Корка. А как вы догадались?
     - Рыбак рыбака. - Он похлопал себя по груди слева.  -  Называйте  это
инстинктом. Кельтским чутьем. - Диллон сунул  руки  в  карманы  шерстяного
бушлата и, хмуря брови, опять уставился на дом поэта. "Почти  критически",
- подумала Энджела.
     - Читаете его? - спросил он.
     - Кого, Йитса?
     Диллон кивнул.
     - Сейчас нет. А в детстве читала. В школе нас  заставляли  учить  его
стихи. Йитс был любимым поэтом сестры Урсулы.
     Бедная, добрая, восторженная сестра Урсула выводила стихи на доске, а
тем временем по классу за ее спиной летали бумажные самолетики.
     - Монастырская школа? - Тон Диллона был небрежным.
     Энджела кивнула.
     - Стало быть, вы католичка?
     Она замялась, обдумывая ответ,  потом,  не  вдаваясь  в  подробности,
сказала:
     - Бывшая.
     - А, - отозвался Диллон, снова не глядя на нее. - Я тоже.
     Энджела быстро взглянула на него, недоумевая,  всерьез  ли  это  было
сказано.
     - А какие стихи вас заставляли учить? - рассеянно поинтересовался он.
     - Что-то насчет "Глаза не видят - душа не болит".
     - Глаза не видят - душа не болит, -  продекламировал  Диллон.  -  Род
человеческий плодовит. - Он замолчал и поскреб голову. -  Отнят  пшеничный
колос у нас и камень с нашего алтаря... та-та, та-та, та-та, та. Дальше не
помню. - Он шлепнул себя ладонью по лбу, подгоняя память.
     - Что-то про "пеплом подернулись алые сердца", - подсказала  Энджела,
поднимаясь с каменной ступеньки, сидеть на которой замерзла.  -  Никто  из
нас так и не догадался, что он хотел этим сказать.
     Она поглядела в сторону Шона, гадая,  закончены  ли  приготовления  к
съемке. Еще не совсем, просигналил Шон.
     - Это про людей сид. - Последнее слово священник произнес "шии".
     - Про кого?
     - Про хозяев. Ну, знаете - эльфы, баньши. Маленький народец...
     Бух! Они вздрогнули - позади них о перила шлепнулся  футбольный  мяч.
Он откатился в сторону камеры. Мальчишки, которые, оказывается,  вернулись
и опять находились на  расстоянии,  позволявшем  мешать  работе  съемочной
группы выкриками и замечаниями, хором завопили и засмеялись.
     - Пэт Диллон! - взревел Шон.
     Диллон убежал, размахивая руками и выкрикивая угрозы.  Через  минуту,
обратив маленьких врагов в бегство, он вернулся.
     - Он создал совершенно неверное впечатление, вот что, - Диллон поджал
губы, уставился себе под ноги и потряс головой. -  О  кельтах,  понимаете.
Вся эта его ранняя чепуха, эти  кельтские  сумерки...  причудливая  томная
чушь. Ничего общего с истинным кельтским духом. Если хотите  распробовать,
что это такое, почитайте старинные сказания. Пламенные, комичные,  сочные,
наивные.  Финн.  Кухулин.  Маэве.  Конн  Ста   Битв.   Ужасные   роскошные
предания...
     Он поднял голову и нахмурился, глядя на Энджелу.
     - И  кровожадные,  так-то.  По  нынешним  меркам,  не  для  детей  до
шестнадцати лет - ведь все герои, знаете ли, были охотниками за  головами.
Но, по моему разумению, эти истории могут поспорить с Гомером.
     Чувствуя, что должна сказать что-нибудь умное и подходящее к  случаю,
Энджела принялась подыскивать слова, но безуспешно.
     - Ну как вам не стыдно, - поддразнила она Диллона. -  Я-то  надеялась
увидеть эльфа. А теперь вы говорите, что их всех придумали поэты.
     - Нет-нет, не поймите меня неправильно, - стал оправдываться  Диллон.
Боже, да он принял это всерьез, подумала она. - Маленький народец вовсе не
выдумка поэтов, - продолжал он, хрустя пальцами. - Поэты приукрасили его -
да, возможно. Часть старых ирландских поверий, вот  что  он  такое.  Можно
сказать, часть ирландской земли. Да, он стар. Ему  много  веков.  Но  этой
бледной, хилой йитсовой чуши в нем нет и  в  помине.  Сильный.  Хитрый.  И
цепкий, да. Веру истинного ирландца  в  него  не  вывести  всем  на  свете
протестантским епископам-болтунам.
     Энджела нерешительно смотрела на него, прикидывая, считает ли  Диллон
истинным ирландцем Джорджа Бернарда Шоу. Она снова  засомневалась:  уж  не
смеется  ли  он  над  ней?  Пэт  порылся  в  карманах  и  вытащил  пакетик
американской жвачки.
     - До сего дня можно отыскать  остатки  старых  заклинаний,  давнишней
веры в волшебство, - сообщил он по секрету. - Например, колодцы желаний. -
Он поглядел на небо и сощурился, вспоминая. - В Киллинаге  и  Клонмеле.  А
боярышник? Весь украшен лоскутками, как рождественская елка.
     - Почему лоскутками? - Энджела почувствовала слабый интерес.
     - Желания.
     - Лоскуток - желание?
     - Примерно так.
     Она усмехнулась.
     - Недорогое удовольствие, как вам кажется?
     Диллон улыбнулся.
     - Необязательно. Я мог бы вам порассказать. Вы бы удивились,  что  за
дела творятся здесь до сих пор.
     - Да что вы? -  Ответ  Энджелы  был  уклончивым  -  теперь  ей  очень
хотелось оборвать лекцию. Но она не устояла перед предложенной  приманкой:
- Какие же?
     Диллон аккуратно снял с жевательной резинки тонкую красную  ленточку,
выдаивая из момента все возможное.
     - Такие, что волей-неволей задумаешься о старых  сказках.  -  Угрюмая
улыбка. - Такие, что кровь стынет в жилах.
     Энджела рассмеялась.
     - Что вы пытаетесь сделать, Пэт?
     - Разумеется, запугать вас до смерти. -  Он  предложил  ей  пластинку
жевательной резинки, от которой она отказалась, похлопав себя по животу  и
состроив кислую мину.
     - Вам едва ли нужно тревожиться, - насмешливо отозвался он.
     Она снисходительно приняла комплимент. Пока что не  нужно.  Но  дайте
ему четыр