и акации. Было непонятно, где кончается одно  и
начинается  другое.  Опушь  жутких  кустов  переходила  непосредственно  в
пальцы. Маргарита тряхнула руками,  и  кусты  заскрипели.  Мелкие  круглые
листики появились на тыльной стороне ладони. - Видишь, -  сказала  она,  -
о_н_ меня не отпустит. _О_н_ никого из нас не отпустит. Мы будем  мучиться
вместе с _н_и_м_. А когда _о_н_ умрет, то и мы умрем тоже... - Она коротко
судорожно вздохнула. Жаркий порыв ветра прошел по растительности.  И  луна
на секунду исчезла, как будто ее сморгнуло огромное веко... Нет,  это  все
было не  так.  Не  было  никакой  Маргариты.  И  не  было  никакого  тела,
срастающегося с  кустами.  Был  -  Сад.  Был  -  Канал.  И  были  -  Дома,
окаймленные флуоресценцией. Стекла  во  многих  из  них  отсутствовали,  и
квартал  походил  на  ряд  костяков.  Деревья  в  саду  шевелились,  точно
одушевленные. Горело несколько фонарей.  Было  очень  странно,  что  горят
фонари. Электричество в городе отключили еще в июле.  Тем  не  менее,  эти
туманные фонари горели. Листва вокруг них была  ярко-синяя.  -  Осторожно,
сейчас будет скользко, -  сказал  полковник.  После  некоторого  колебания
протянул мне руку. Ощущались на  пальцах  шершавые  песчинки  земли.  Было
действительно очень скользко. Вода  в  Канале  опустилась  почти  до  дна,
камни,  выступавшие  из  нее,  были  покрыты  тиной,  под  подошвами   она
расползалась и чавкала,  извивая  зеленые  пряди,  пахло  йодом,  гниющими
водорослями,   как   стеклянные,   оцепенели   на    поверхности    желтые
распустившиеся кувшинки, аромат их примешивался  к  гниению,  страшноватые
призраки качались меж берегов, а во  мраке,  который  скопился  под  аркой
моста,  будто  раненый  крокодил,  ворочалось  что-то  чудовищное:  громко
шлепало ластами по  воде,  колотило  хвостом  по  гранитной  циклопической
облицовке. Быстрые зеленые искры выскакивали оттуда и,  шипя,  растекались
вдоль русла, отталкивая темноту, и тогда в пене  ила  проглядывало  что-то
блестяще-кожистое. Каждый раз я вздрагивал и инстинктивно  отшатывался.  -
Не обращайте внимания, - говорил мне полковник. - Это - Чуня. Он - добрый.
Если, конечно, его не трогать. - Куда вы меня ведете? -  спросил  я.  -  В
Аид, в Царство Мертвых, -  полковник  обернулся  и  иронически  покивал  -
совершенно напрасно,  потому  что  в  этот  момент  напряженные  ноги  его
поехали, и он чуть было не ткнулся в тягучую липкую жижу,  я  едва,  через
силу, успел  поддержать  его,  впрочем,  тоже  чуть  было  не  соскочив  с
осклизлых камней,  кеды  мои  намокли,  ближайшая  к  нам  кувшинка  вдруг
вспыхнула  нездоровым  электрическим  светом,  из   пылающего   нутра   ее
высунулись  два  гибких  кольчатых  усика.  -  Ничего,  ничего,  -  сказал
полковник. - Не пугайтесь. Осталось уже немного. - И продемонстрировал мне
крупные белые зубы. Он совсем не походил на  "мумию",  кожа  у  него  была
бело-розовая, как у  младенца,  форменный  костюм  тщательно  отутюжен  и,
зажатый в левой руке, болтался неизменный портфель. Я  невольно  посмотрел
туда, где на фоне зияющего провала Вселенной, будто  средневековый  замок,
сожженный дотла, поднимало зубцы полуразрушенное бетонное здание.  Длинный
башенный кран протянул над ним  решетчатую  стрелу,  и,  по-моему,  что-то
раскачивалось на серебряном тросе. Правда, в  последнем  я  вовсе  не  был
уверен. Полковник перехватил мой взгляд. - Да, - сказал  он,  -  это  было
давно. Я сейчас вообще не уверен, что это было. Может  быть,  этого  и  не
было никогда. - И он снова продемонстрировал мне  крепкие  белые  зубы.  А
рука его с невероятной силой вцепилась в мою, и младенческое розовое  лицо
- вдруг вплотную приблизилось... Нет, это все опять было  не  так.  Горело
несколько фонарей, и листва вокруг них была ярко-синяя. - Задыхаемся...  -
шумели  в  Саду  широколиственные  тополя.   Что-то   грузное   издыхающее
ворочалось и бормотало в Канале. Почему-то отчетливо пахло свежевыкопанной
землей. Комковатые глинистые отвалы  загромождали  всю  набережную.  Плиты
вывороченной облицовки  торчали  из  них.  Будто  замок,  чернело  зубцами
бетонное здание. Непроглядная тень от него достигала  отвалов  и  плит.  И
профессор слегка  передвинулся,  чтобы  свет  попадал  на  бумагу.  -  Вы,
по-моему, меня не  слушаете,  -  сказал  он.  -  Дело  ваше,  конечно,  но
подумайте о спасении. Я считаю, что очень немногим удастся спастись.  -  И
он тут же опять забубнил, близоруко склонившись над  текстом.  -  Бе  семь
месьсто во Граде Великом, на Коломеньской  стороне...  Межу  троих  Мостов
Деревянных и как  бу  на  острове...  А  и  не  доходяху  до  Коломеньской
стороны... У Николы, що сы и творяша изговорение... Где садяса бо каминь о
каминь, и каменныя юдоль... И сведоша до острова Каменныя  же  юлиця...  В
той же юлице вяще и живе есьм некто  один...  По  хрещенью  имяху  людскую
сорымю - Грегорей... Ремесло же ему око бяше - выкаливать свещ... И  свия,
и продаша, и от того питаяся... Но ободо заклане его на великыций сан... И
все знаша и бысть во зокрытом молчании...  И  бысть  сан  тот  от  мира  -
Земляной Человек... Бо он ходит внотре всей землы, яко звашося -  Угорь...
Угорь Дикой - рекоша сы  имя  ее...  Тако  ходе  Земляной  Человек  внотре
Угоря... И смотряху, разведша, и  понияху  на  сы...  Паго  знае  он,  где
оживающе сердце Угоря... И спосташа туда,  зарекоцей,  и  глажа  его...  А
спосташа туда изсы острову Каменный юлицы... Какове буден дат некий омен и
зроклый ситчас... И поглажа рукою  со  многие  пятна  на  сердцы...  Начат
битися и трепетать все тело яво... На мал час ропоташи и спинам потещи  из
ноздры... И потещи из ноздры охлябиця, сукров и жижь... И умре того часе -
без гласа и воздыхания... - Профессор запнулся и, прислушавшись  непонятно
к чему, вдруг, как циркуль, сложил свою плоскую долговязую  нечеловеческую
фигуру. Тотчас что-то быстро вжикнуло сбоку и царапнуло, выбив  искры,  по
гранитной плите. Искры тут же погасли. Хлестнула каменная крошка. Короткий
тупой удар расплескался у самых  моих  ног.  Вероятно,  пуля,  срикошетив,
воткнулась в землю. До меня вдруг дошло,  что  на  другой  стороне  Канала
раздается стрельба и  рычание  тяжелых  нагретых  моторов.  Вероятно,  там
началась так называемая "дезинфекция".  А  на  этой,  то  есть,  на  нашей
стороне я заметил метнувшуюся откуда-то длиннорукую горбатую тень, которая
почти на четвереньках перебежала освещенное Луною пространство  и  нырнула
за плиты, в спасительный резкий  мрак.  На  секунду  мне  показалось,  что
оттуда блеснули глаза. - Вы меня опять не слушаете, - с  отчаянием  сказал
профессор. Обрываясь, расстегнул лежащий на коленях  потертый  портфель  и
убрал туда  плотные,  почти  пергаментные  страницы.  Было  в  них  что-то
неуловимо знакомое. - Откуда это у вас? - поинтересовался  я.  Потому  что
потертый портфель явно принадлежал полковнику: тот же цвет, то же тиснение
квадратиками и те же никелированные замки. Правда,  самого  полковника  не
было. - Не имеет значения, - нервно сказал профессор. Он чуть вздрогнул  и
оглянулся назад, где перебегали точно такие же длиннорукие горбатые  тени.
В  лунном  свете  обрисовался  ассирийский   клинышек   бороды.   -   Нам,
по-видимому, надо уходить отсюда. Это, к вашему сведению,  богодухновенный
текст. Я обязан сохранить его в целости и сохранности...  -  Он  умолк.  Я
вдруг понял, почему так пахнет свежеотрытой землей:  небольшое,  но  очень
глубокое  отверстие  чернело  меж  плитами,  вероятно,  отсюда   начинался
подземный ход. -  Я  надеюсь,  вы  тоже  идете?  -  примериваясь,  спросил
профессор. - Нет, - ответил я, мелко помотав головой. - Нет, меня эти игры
не привлекают... - Как хотите, - сказал профессор, застегивая портфель.  -
Дело ваше, я, разумеется, не настаиваю... - Взяв  подмышку  портфель,  он,
покряхтывая, сполз с плиты и просунул босые ступни в земляное отверстие. С
края тут же поехал-посыпался ломкий грунт. В это время что-то щелкнуло  на
другой стороне Канала, где-то слева неподалеку от  нас  послышался  мокрый
шлепок, расползлась по камням студенистая лужица пламени, синеватые язычки
ее облепили плиту, на которой, мгновенно поджавшись, застыл профессор. Это
был, по всей видимости, напалм. Я не знаю. Я  даже  не  успел  испугаться.
Потому что низкорослое, обросшее шерстью, горбатое существо, более похожее
на обезьяну, чем на человека, дико всхлипнув, неожиданно вывалилось  из-за
плиты, и, припав, как  собака,  к  земле,  извиваясь  на  брюхе,  заюлило,
покачивая фиолетовый зад - тихо взвизгивая, глядя в  упор  на  профессора.
Тот уже наполовину просунулся в подземный ход, но -  повис  на  локтях,  и
клинышек бороды оттопырился. - Ах, ты боже мой... - растерянно сказал  он.
И вдруг нежно и ласково погладил это существо по затылку...  И  опять  все
это было не так. Горело  несколько  фонарей,  и  листва  вокруг  них  была
ярко-синяя. - Задыхаемся!.. - кричали раскидистые деревья в саду.  Солдаты
наступали с двух сторон. Часть их попыталась переправиться через  Канал  и
завязла, по-видимому, наткнувшись  на  Чуню.  Оттуда  доносились  плеск  и
беспорядочная   стрельба.   Зато   другая   часть   вполне    благополучно
сконцентрировалась за мостом и,  развернувшись  цепью,  начала  охватывать
прилегающую  к  нему  территорию.  Троглодиты,  очутившиеся  в  окружении,
заверещали, в наступающих полетел град палок и камней, но  палеолитическое
оружие, естественно,  оказалось  беспомощным,  автоматы  спокойно  прошили
беснующуюся толпу, и за две-три секунды все было кончено.  С  новой  силой
почему-то засияла  на  небе  Луна.  Я  увидел,  что  спасшиеся  троглодиты
перебираются в глубь  сада.  Пахло  дымом,  и  гнилью,  и  свежевыкопанной
землей. Безнадежно светила лужица прогорающего  напалма.  Я  присутствовал
здесь как бы со стороны. Не глазами, а каким-то внутренним зрением -  видя
сад в ореоле пяти или шести фонарей. Листва вокруг них действительно  была
ярко-синяя. Раскидистые деревья двигались, точно живые. В правом углу  его
происходила какая-то возня. Часть солдат уже выбралась из Канала и  теперь
бежала, приближаясь ко мне. Фигуры  их  выглядели  сверху  игрушечными.  С
левой  же  стороны  продолжала  наступление   четкая   военная   цепь   и,
по-видимому, на дулах автоматов вспыхивали  крохотные  огоньки.  Эта  цепь
тоже неотвратимо приближалась. И еще я видел самого себя: как  я  лежу  на
глинистой комковатой куче, совершенно распластанный, раскинув руки и ноги.
Сразу чувствовалось, что в этом человеке совсем нет сил. Впрочем, это было
не главное. Я отчетливо понимал, что - это не главное. Главное заключалось
в том, что я  перестал  быть  самим  собой.  Я  как  будто  превратился  в
умирающий старый город. Распахнулись вдруг улицы,  открылось  пространство
площадей, зашипел жаркий ветер, сквозя по безжизненным переулкам. Все  мое
тело пронзила хрустящая каменная боль. Точно сделано оно было из кирпича и
гранита. Из гранита, асфальта, булыжника, глины, песка.  Загудела  напором
вода, текущая по артериям. И провисли, как нервы, оборванные электрические
провода. Каждой клеткой я чувствовал, что в них уже нет  электричества.  И
что кости домов - в сетке трещин - искривлены. И  что  некоторые  из  них,
проседая, бессильно  разваливаются,  образуя  пустоты  -  старческой  пыли
лакун. Словно язвы, саднили места четырех Карантинов. Я  не  знал  до  сих
пор, что Карантины, оказывается, сожжены. Гарь и пепел на  их  территориях
были еще горячими.  И  немели  бесчувствием  ржавые  пятна  болот.  Здесь,
по-видимому,  уже  начиналось  последнее  омертвение.  Беспощадно  шуршала
затягивающая их трава. Плоть земли была душная, твердая и холодная,  -  не
дающая больше ни жизни, ни  родственного  тепла.  Еле-еле  мерцало  в  ней
старое ветхое  сердце,  под  которым,  как  смерть,  отдавалась  привычная
глухота. Я едва ощущал в себе редкие и тупые удары. А,  быть  может,  лишь
помнил, а вовсе не ощущал. Может быть, у меня больше не было ни жизни,  ни
сердца. Куча вырытой глины почему-то  поехала  вбок.  И  земля  подо  мной
начала постепенно проваливаться... Нет, нет, нет, все это  было  абсолютно
не так. Не было Сада, и не было фонарей, окруженных сиреневым ореолом,  не
было  плещущего  Канала,  и  не  было  ломкой  цепочки   солдат.   Влажный
непроницаемый мрак обнимал меня. Повсюду была  земля.  Материнской  толщей
простиралась  она  до  края  мира:  созревали  в  ней  хрустальные   воды,
истончались изящные ракушки,  которым  были  миллиарды  лет,  гулким  эхом
отдавались упрятанные в глубине пещеры. Я, по-видимому, находился в  одной
из таких  пещер.  Ощущалось  движение  воздуха,  какие-то  руки  осторожно
гладили меня.  Несколько  голосов  повторяли  нараспев,  как  молитву:  О,
великий и беспредельный в своем могуществе Дух Земли...  О,  тот,  который
живет вечно и сам есть вечность... Кому послушны и твари, и рыбы,  и  гады
холодные, и насекомые... И трава,  возрастающая  из  могил,  и  загадочные
цветные минералы... О, тот, от кого протянулись нити  наших  судеб...  Чье
дыхание согревает и оживляет нас... Встань над нами и покажи миру  древнее
свое лицо... Ибо лицо твое есть - любовь и страх... -  По-моему,  это  пел
небольшой хор. Чрезвычайно разноголосый, фальшивящий, неумелый. Или, может
быть, это пели мятущиеся деревья в Саду? Определить  было  трудно.  Низкие
своды  пещеры  немного   резонировали,   кое-где   из   земляной   коросты
высовывались желтоватые завитушки корней, частоколом  теснились  подпорки,
удерживающие кровлю, а в расширенном и заглубленном конце  ее  поднималось
уступами какое-то громоздкое сооружение - в  самом  центре  которого  сиял
надраенный медный лист. Вероятно, это было нечто вроде языческого  алтаря.
Его окружали грязноватые полуголые  люди,  видимо,  уже  долгое  время  не
стригшие ногтей и волос, вместо одежды на них висели  ленты  из  древесной
коры, лица, не знающие дневного света, пугали  прозрачностью.  Я  все  это
очень хорошо видел. Ни единого проблеска не было в пещере, но  я  все  это
очень хорошо видел. До  подробностей,  до  мельчайших  деталей.  Наверное,
помогало то самое  "внутреннее  зрение",  которым  я  видел  город.  Между
прочим, город я сейчас видел тоже. И без всяких затруднений мог бы указать
место, где я нахожусь. Прямо под Садом, метрах в пятидесяти  от  моста.  Я
даже видел карикатурные мелкие фигурки солдат, постепенно затягивающих уже
не нужное оцепление. Впрочем, я все  это  не  видел,  а  скорее  угадывал.
Масштабы были смещены. Меня не отпускала каменная хрустящая боль.  Люди  в
одежде из древесной коры подняли руки. - Встань и покажи миру свое лицо...
- пели они. Голоса дрожали, звуки были хрипящие. Тяжелый колокольный  удар
прокатился в пещере. А за ним - такие же тяжелые  -  второй  и  третий.  В
центре медного надраенного листа вспыхнул венчик огня. Вероятно,  под  ним
находилась скрытая газовая горелка. Я увидел,  что  двое  солдат  наверху,
огибая изрытости, приблизились к подземному  ходу,  посмотрели  в  него  и
заговорщически переглянулись. Солдаты - тоже люди. Умирать им не  хочется.
Я чувствовал себя очень скверно.  Прежде  всего  потому,  что  не  мог  ни
вздохнуть, ни пошевелиться. Мне по-прежнему казалось,  что  все  тело  мое
состоит из земли. - Встань и яви свое лицо миру...  -  гнусавили  дьяконы.
Или как там они назывались. Не знаю. Еще какие-то  люди,  по-видимому,  их
помощники, бросали на раскаленный медный лист кучу разных предметов. Набор
был довольно странный: детская  кукла,  разорванный  старый  башмак,  пара
книг, скомканные денежные купюры. Это, вероятно,  что-то  символизировало.
Отказ от цивилизации или что-нибудь в этом роде. Тоже - не знаю. Думать об
этом  было  некогда.  Едкий  горячий  дым  пополз  в  пещере,   постепенно
распространяясь по всей ее ширине. Запах был отвратительный. Но мне  вдруг
стало немного легче. В самом деле. Я теперь мог двигаться и дышать.  Точно
треснула и сползла с груди какая-то тяжесть. Я попробовал согнуть  руку  в
локте. Тут же послышался шорох  осыпающейся  земли.  На  одной  из  стенок
пещеры  образовалась  глубокая  трещина.  Две   подпорки,   стоящие   там,
переломились, как спички, и весь вспученный мягкий пласт с тяжелым вздохом
осел. Звякнул в последний  раз  и  умолк  засыпанный  колокол.  Безобразно
скоробившись,  перекосился  алтарь.  Надрывающийся   фальшивый   хор   как
обрезало. - Возьми, возьми меня!.. - закричали разнообразные голоса.  Люди
ползли ко  мне  на  коленях,  протягивали  ладони.  Видимо,  осуществлялся
религиозный обряд. А вокруг меня билось что-то  холодное  и  несообразное.
Сокращалось, растягивалось и сокращалось опять. Именно оно и придавало мне
силы. - Что это? - шепотом спросил я. Тут же вновь  зашуршала  осыпающаяся
кровля. Потому что мой шепот вдруг раскатился, как  гром.  -  Это  -  ваше
сердце, - сказал профессор. Он каким-то образом оказался рядом со мной.  -
Неужели вы до сих пор не поняли? Не поняли? Ведь вы и есть - Зверь...

     Меня поторапливали: Давай-давай!.. - Народ по коридору  шел  довольно
густо. Честно говоря, я не  ожидал,  что  будет  столько  народу.  Стрелки
настенных часов показывали три  минуты  четвертого.  Совещание  в  актовом
зале, наверное, уже началось. Но  я  все-таки  заскочил  в  закуток  перед
секретариатом и, не  обращая  внимания  на  удивленно  выпрямившуюся  Лелю
Морошину, не здороваясь, не  говоря  ни  слова,  повернул  к  себе  черный
городской аппарат.
     К счастью, телефон  сегодня  работал.  Маргарита  сразу  же  схватила
трубку.
     - Ну как? - спросил я.
     - Звонили еще два раза, - ответила Маргарита. - То же самое: сплошные
угрозы и брань. Если я тебя не представлю, то обещают со мной разделаться.
Слушай, я боюсь оставаться одна...
     По голосу чувствовалось, что она еле сдерживается. Скрипнув зубами, я
покосился на  Лелю.  Леля  кивнула  мне  и  ослепительно  улыбнулась.  Она
прислушивалась к разговору и не считала нужным это скрывать.
     Впрочем, она была по-своему права. Я отвернулся. Маргарита ждала, и в
трубке было слышно ее частое сорванное дыхание.
     - Пожалуйста, не волнуйся, - сказал я ей. - Ты им не нужна. Им  нужен
- я. Только не выходи на улицу.  Дверь  крепкая,  ломать  они  не  станут.
Занимайся своими обычными делами. И прошу тебя, не звони сюда.
     - Ты придешь ночевать? - спросила Маргарита.
     - Нет, - ответил я.
     И повесил трубку.
     Мне было как-то  не  по  себе.  Голос  у  Маргариты  был  чрезвычайно
обеспокоенный. Конечно, трогать ее не  станут.  Она  им  действительно  не
нужна. Им нужен я. Маргарита - это только приманка. Но ведь кто их  знает.
Случиться может все, что угодно.
     Я нервничал.
     Леля в упор смотрела на меня.
     - Плохо? - спросила она.
     - Плохо, - согласился я.
     - Не расстраивайся, - сказала Леля. - Скоро будет еще хуже.
     Я вдруг заметил, что она вовсе не улыбается. То  есть  улыбается,  но
через силу. А в глазах у нее стоят блестящие светлые слезы.
     Она сказала:
     - Он ничего не хочет слушать. Абсолютно ничего. Лезет на рожон. Прямо
сумасшедший какой-то. Ни капли здравого смысла. Он уже успел поссориться с
генералом Сечко. Ну зачем, скажи  пожалуйста,  он  с  ним  поссорился?  Он
думает, что он незаменимый. Он  ошибается.  В  конце  концов,  его  просто
убьют...
     Она всхлипнула.
     Я наклонился и поцеловал ее в щеку, пахнущую духами.
     - Все будет хорошо.
     - Ну тебя к черту! - сказала Леля.
     В зале я устроился  в  одном  из  последних  рядов.  Я  не  собирался
высиживать здесь до конца совещания. Совещания  мне  осточертели.  Сколько
уже собиралось таких совещаний. И что  толку?  Народу  было  действительно
много. Вероятно, на этот раз удалось вытащить  почти  всех.  Присутствовал
даже Куриц. Он сидел сбоку и что-то  читал  -  быстро-быстро  перелистывая
страницы толстенного фолианта.
     Докладывал генер