новился  приниженным  и  очень  робким.  Непрерывно
сутулился, кланялся, благодарил. И, что самое  странное,  как  правило,  -
непрерывно крестился. Окружающих он при этом не узнавал.  Бормотал  что-то
темное: об аде, грехах и чистилище.  Точно  милостыню,  выпрашивал  мелкие
деньги и хлеб. Кто-то метко назвал это "оперой нищих". Наблюдались попытки
- немедленно спрятаться, убежать. Зафиксирован случай, когда человек  двое
суток отсиживался в холодильнике. Но  достаточно  часто  присутствовала  и
другая модель. В этом случае "мумия" становилась чрезвычайно высокомерной.
Проявлялись - сановность,  заносчивость,  явная  злость.  Человек,  словно
маленький бог, начинал повелевать и командовать. Вместе с тем  то  и  дело
срываясь на робкий фальцет. Этот образ был назван впоследствии -  "царское
облачение". Безболезненно  локализовать  его  было  намного  трудней.  Все
свидетельствовало  о  том,  что  возникает  совершенно   новая   личность.
Продолжаться это могло десятки часов. Но финал, тем не менее, был в  обоих
случаях одинаковый. Человек спотыкался на полуслове и резко темнел  лицом,
начинала  шуршать,  высыхая,  расслаивающаяся  кожа,  а   глаза   заливала
смертельная  белая  муть,  он  качался  и  падал,  как  кукла,   абсолютно
бесчувственно, вероятно, за долю секунды до этого окостенев, - раздавалось
хрипение,  и  жизнь   отлетала.   Никого   из   захваченных   мумификацией
реанимировать не удалось.
     Наконец, как пожар полыхали  совсем  уже  одиозные  слухи.  Будто  бы
существует под городом тайный подземный Храм. Расположен он якобы в районе
Исаакиевского собора. Необъятные своды его высечены в гранитной скале. Раз
в году там совершается Черная Евхаристия. Причащаются глиной и нефтью -  в
одеждах из грубых корней. Этот Храм существует с момента основания города.
Самой сутью своей представляя - нетленность души. Девять дьяконов,  слепых
от рождения, отправляют там службы.  Если  ночью  прижаться  к  земле,  то
услышишь - колокола. Триста лет суждено пребывать этому Храму во мраке. Но
исполнятся сроки  и  тогда  -  распахнется  земля.  И  предстанет  Пещера,
заросшая сталактитами. А все прежние здания тут же рассыплются, как труха.
Девять дьяконов выйдут с кадилами на поверхность. И от этих  кадил,  точно
смерть, поплывет  фиолетовый  дым.  И  восплачут  слезами  горящие  заживо
голуби. И невидимый свет, будто купол, достигнет небес.  И  не  станет  от
света того - ни печали, ни воздыхания...
     Было нечто общее у всех этих сплетен, историй и городских легенд. Все
они были, по-видимому, чрезвычайно недостоверны. Как я, кажется, ранее уже
говорил,  самые  первые  из  них  появились  в  начале   июня.   Это   был
исключительно сложный, сумбурный период  -  для  нас.  Неподъемно-тяжелый,
панический,  прямо-таки  сумасшедший.  Позже  его  не  без  едкой   иронии
окрестили - "Большой Раздрай". Именно в этот период  начали  разваливаться
городские коммуникации. Неожиданно лопались трубы, и целые  районы  города
оставались без капли воды. Так же неожиданно - вдруг  прекращалась  подача
электроэнергии. Отмечались утечки и выбросы газа в  жилых  домах.  Это,  в
свою очередь, привело к десятку достаточно мощных  взрывов.  Были  жертвы,
пожары. Прошел уголовный процесс. Аварийные службы, стеная,  захлебывались
в круговерти. Неожиданно стал  заболачиваться  квартал  у  Сенной.  Сквозь
асфальт проступила вода, и появилась осока, над которой  звенящими  тучами
плавали  комары.  А  на  главных  городских   магистралях   вдруг   начали
обнаруживаться каверны. Этакие - прикрытые сверху асфальтом  -  пустоты  в
земле. Провалилось шестнадцать машин, опять были жертвы и разбирательство.
В довершение всего, будто проклятые,  начали  разрушаться  дома.  Впрочем,
кажется, "каменная болезнь" проявила себя несколько позже. Но и без нее  у
нас доставало серьезных забот. Мы крутились по двадцать часов ежедневно  -
как    заведенные.    Оглушенные    тысячью     срочных,     сверхсрочных,
немыслимо-срочных  проблем.  В  общем,   заниматься   ерундой   нам   было
практически некогда. Вся первичная информация о "прорывах  истории"  ушла,
как  в  песок.  Раздробилась,  рассеялась,  не  осталось   почти   никаких
документов. Да и те, что имелись в распоряжении, проверить,  как  следует,
не удалось. Подпирали события, требующие немедленных действий.  Обстановка
менялась поистине с катастрофической быстротой. И поэтому сведений о самом
начале "прорыва" мы не имеем.
     Много странного происходило  в  эти  дни.  Город  плавал  в  болотном
туманном искрящемся мареве. Появилась на улицах и площадях жестяная трава.
В середине июня на меня было совершено покушение. Это случилось в пятницу,
около шести часов. Как всегда, в это время я вышел из здания  горисполкома
и, когда завернул в переулок, ведущий к Синявинскому мосту,  то  навстречу
мне, от сберкассы, двинулась  черная  "Волга".  Разумеется,  сообразить  я
тогда ничего не успел. Все  произошло  за  какие-то  считанные  мгновения.
Заревел по-звериному пущенный  на  большие  обороты  мотор,  тело  гладкой
ухоженной страшной машины внезапно приблизилось и, вильнув  как-то  боком,
вдруг вылетело на тротуар, я увидел вблизи  затененные  мрачные  стекла  и
комок человека, согнувшегося за рулем, а потом,  точно  яростным  взрывом,
меня куда-то отбросило, и я сполз -  распластавшись  по  каменной  грязной
стене, между прочим заметив, как рвется машина из переулка. К  счастью,  в
этот раз все сравнительно легко обошлось. Просто -  сильный  ушиб  и,  как
следствие, - некоторое потрясение. Впрочем, я и не думал всерьез, что меня
намеревались убить. Покушение было обставлено в  классических  детективных
традициях. Затененные стекла машины, зловещий мотор, черный облик  шофера,
номер,  залепленный  грязью.  И,  конечно,  -  практически  безболезненный
результат.   Все   указывало   на   то,    что    меня    лишь    спокойно
п_р_е_д_у_п_р_е_ж_д_а_л_и_. И я, хоть и с натугой, но все же догадывался -
о   чем.   Дело   в   том,   что   я   уже   несколько   дней    занимался
и_с_ч_е_з_н_о_в_е_н_и_я_м_и_. Тех людей, которые не  оставили  после  себя
никаких следов. И уже раскопал, на мой взгляд, кое-какие интересные факты.
Что, по-видимому, не понравилось генералу  Сечко.  Сообщил  мне  об  этом,
естественно, Леня Куриц. Он был прав, как всегда,  и  он,  как  всегда,  -
опоздал. К сожалению, была у него такая особенность - немного  опаздывать.
И особенность эта, в конце концов, его подвела.
     Появился он у меня абсолютно не вовремя. Среди ночи  раздались  вдруг
четыре длиннейших звонка. Как сигналы тревоги, пронзившие дрему  квартиры.
А пока я натягивал, путаясь, домашний костюм, и пока я  босыми  ногами  по
полу нащупывал тапки, протрубили в ночной  тишине  -  еще  четыре  звонка.
Примечательно то, что Близнецы мои даже не шелохнулись.  Но  проснулась  и
выскочила испуганная жена. Неодетая, бледная,  с  расширенными  от  страха
глазами.
     -  Подожди,  не  открывай,  -  сказала  она.  -   Подожди,   подожди!
Неизвестно, кто это звонится...
     Я прекрасно понимал, что она имеет в виду.  Я  своими  глазами  читал
оперативную сводку. При похожих обстоятельствах  был  убит  Володя  Попов.
Тоже - ночью, и тоже - у себя на квартире. Разумеется, было расследование,
- закончившееся ничем. Некий следователь Гуторин  предполагал  ограбление.
Но мы все - из Комиссии - знали, что это не так.
     Я сказал:
     - Ну-ка, быстро проверь:  телефон  работает?  -  А  когда  Александра
кивнула, услышав гудок. - Набери-ка милицию и держи последнюю цифру.
     И холодными вялыми пальцами отодвинул засов. Впрочем, некоторое время
он почему-то не поддавался. Если честно, то я был готов  ко  всему.  Но  в
прихожую шумно ввалился растрепанный взмыленный Куриц. И  немедленно  стал
запирать за собою наружную дверь - громко лязгая чем-то, шипя  и  противно
ругаясь. Вдоль скулы его спекся изрядный кровоподтек. А  пиджак  на  спине
был разодран - как будто железными крючьями.
     Он накинул цепочку и снова задвинул засов. И все  это  -  в  каком-то
больном лихорадочном возбуждении. Пританцовывая, словно босой на снегу.
     Даже сделав знакомый всем жест:
     - А вот это вы видели?!.. - А потом обернул ко мне серое,  скорченное
гримасой лицо. - Ну?! Порядок?! Дождались веселого праздничка?!..
     И хихикнул, елозя ладонями по животу. У жены на щеках вдруг  зажглись
нездоровые красные пятна.
     - Нет, ты все-таки сумасшедший, - сказала она.
     Собираясь, по-моему, выдать что-то нелестное. Но из комнаты Близнецов
долетел подозрительный звук. И жена растворилась в проеме - лишь скрипнули
петли. Все же что-то добавив - сквозь  стиснутость  крепких  зубов.  Слава
богу, что Куриц не обратил на это внимания. Он высасывал ранку на пальце -
причмокивал и лизал.
     Сообщил мне:
     - Ну, сволочи! Стрелять они тоже - не  научились...  Только  бить  по
мордасам. А это я  -  в  проходном.  Знаешь  дырку  у  булочной?  Сплошное
железо... Полз на брюхе. Ну, думаю, влипну, к чертям!..  Но  -  шалишь!  И
город они - тоже не знают!..
     Я почувствовал мелкую, нервную, слабую дрожь.
     И сказал:
     - Нет!.. Не верю!.. Они не осмелятся!..
     И тогда Куриц крикнул:
     - Да ты в окно посмотри!.. - очень громко, не сдерживаясь - так,  что
зазвенела посуда и опять  появилась  из  комнаты  взбудораженная  жена.  К
счастью, Куриц по-прежнему не обращал на нее внимания.  Игнорируя  начисто
мимику, шепот и гнев.
     - Посмотри-посмотри! Может, ты, наконец, поумнеешь!..  Между  прочим,
тебе бы - уже пора поумнеть!..
     Он схватил меня за руку  и  потащил  на  кухню.  И,  сдирая  засохшую
краску,  вдруг  яростно  распахнул  окно.  Я  услышал  тяжелый   надрывный
размеренный рокот. Две огромных машины, как ящеры, сползали с моста. Обе -
темные, длинные, обтянутые по ребрам брезентом.
     Номеров на таком расстоянии - было, конечно, не разглядеть.
     - Ну  и  что?  Ну,  подумаешь,  грузовики,  -  сказал  я,  как  можно
спокойнее.
     Но еще прежде, чем негодующий Куриц совсем  ошалел,  я  и  сам  вдруг
увидел, что один из грузовиков останавливается. А из  чрева  его  вытекают
шеренги фигур. Это были солдаты, я видел обмундирование.  Пригибаясь,  они
побежали куда-то за  мост  -  где  стоял  офицер,  деловито  размахивающий
руками.
     Синим мертвенным шаром горел над ним одинокий фонарь.
     Дрожь, которая охватила меня, вдруг резко усилилась.
     - Что же будет? - подавленно прошептала жена.
     Я не мог ей ответить. Меня всего колотило. Потому что  я  понял,  что
это - уже финал.
     - Боже мой!.. Да погасите же свет!.. - крикнул Куриц.

     2. ЗВЕРЬ МУЧАЕТСЯ

     Письмо пришло не по почте, штемпель  на  нем  отсутствовал,  в  левом
верхнем углу не было отметки о  дезинфекции,  конверт  был  заклеен  очень
тщательно и, однако, весь - мятый, грязный, словно прошедший через  тысячу
рук. Адрес был написан обычным карандашом, причем в одном месте  карандаш,
по-видимому, сломался, там темнела длинная жирная загогулина, а дальнейшие
буквы выглядели корявее  остальных.  Осторожно  зажав  уголок  медицинским
пинцетом, я немного подержал его над огнем,  а  потом,  отрезав  махристую
кромку, достал изнутри два таких же мятых, грязных, замызганных,  истертых
на сгибах, пятнистых тетрадных листка - вероятно, долгое время  валявшихся
где-то в мусорном баке.
     Близнецы наблюдали за моими действиями, расширив глаза.
     - Кто касался конверта? - спросил я, как можно серьезнее.
     И они, будто клоуны, ткнули друг в друга:
     - Он!
     - Если - "он", значит, обоим - мыть руки!
     Конверт я, разумеется, сжег, а пинцет и ножницы бросил в  ванночку  с
дезинфицирующим раствором. Эпидемии я не боялся.  Какая,  к  черту,  может
быть эпидемия, если я каждый день контактирую с десятком  людей.  Эпидемию
выдумали генералы.
     У себя в кабинете я развернул листки.
     На первом из них было написано: "Заозерная улица" и  -  отчетливо,  в
круглых скобках: "Карантин N_2". А затем следовал  список  из  одиннадцати
фамилий. На втором же теснились буквально несколько  слов:  "Саша,  милый,
прошу тебя: поскорей! Сделай все,  что  возможно,  я  долго  не  выдержу".
Почерк в обоих случаях  был  одинаковый,  в  первых  строчках,  как  будто
случайно, была недописана буква "а", загогулина  от  сломанного  карандаша
находилась  точно  посередине  текста.  То  есть,   все   условные   знаки
присутствовали. Подписи, естественно, не было. Впрочем, я и так  знал,  от
кого это письмо. Это письмо было  от  Гриши  Рагозина.  Он  был  арестован
неделю назад, и у нас с ним была договоренность о связи.
     Значит, Карантин N_2.
     Я немного представлял себе Заозерную улицу.  Это  был  очень  старый,
промышленный, мрачный, безлюдный  район.  Дровяные  пространства,  склады,
переезды для транспорта. И по левому краю - преградой  -  цепочка  казарм,
охраняющих, видимо, что-то сугубо военное. А к тому же на  прошлой  неделе
обрушился мост через Обводный канал, и  теперь  весь  район  был  частично
отрезан от города. То-то вырос вдруг на другом берегу капонир.
     Словом, лучшего места для изоляции не придумаешь.
     Я протиснулся  в  ванную,  где  жена  поливала  из  чайника  хнычущих
Близнецов, и, дождавшись относительного затишья, поинтересовался:
     - А когда вы спускались за почтой, то в подъезде кто-нибудь был? Или,
может быть, не в подъезде, а просто - на улице?
     - Нет! - синхронно ответили Близнецы.  Но  секунду  подумав,  так  же
синхронно добавили. - Ой! Конечно! Заглядывал какой-то дядька - в очках.
     - Он из нашего дома?
     - Не знаю... Наверное...
     - Если хочешь, то я могу выйти и посмотреть, - сказала жена.
     Тусклый чайник в руках ее выбил чечетку о кафель. Близнецы  засопели,
готовясь удариться в рев.
     Я на всякий случай немного послушал радио. Здесь как  раз  передавали
беседу с главным врачом. Главный врач утверждал, что реальной опасности не
существует. Соответствующий институт  уже  изготовил  набор  вакцин.  И  в
ближайшее время начнутся прививки по городу. А пока не  волнуйтесь,  мойте
руки перед едой. В общем, кажется, ничего особенного. Я оделся и  сунул  в
карман пистолет. Левый  борт  пиджака  ощутимо  перекосился.  Я  вообще-то
предпочитаю оружия не носить. Пистолет - это такая штука,  которая  иногда
стреляет. А я вышел уже из возраста, когда интересно стрелять. Но  сегодня
он, к сожалению, мог потребоваться. И поэтому  я  лишь  чуть-чуть  одернул
пиджак.
     Незаметно вошла жена и, как привидение, замерла у порога. Ни о чем не
спрашивая, кусая коросточки губ. Все лицо ее было подернуто точками сыпи.
     Я сказал, избегая смотреть в вопрошающие глаза:
     - Я сейчас ухожу и вернусь, вероятно, довольно поздно. Может,  ночью,
а может быть - завтра с утра. Но, конечно, я постараюсь с тобой связаться.
И прошу тебя: никому ни под каким предлогом не открывать.  Лучше  даже  не
отвечайте, не подавайте признаков жизни...
     Разумеется, это  было  жестоко,  но  иначе  сейчас  я  не  мог.  Жена
вздохнула, словно проглатывая горячие слезы. Что-то  скрипнуло,  пискнуло,
неожиданно распахнулась дверь и заплаканные Близнецы вдруг закричали:
     - Не надо!.. Не надо!..
     Крик, наверное, слышен был даже на чердаке.
     - Прекратите немедленно! - сказал я...
     День был жаркий, сырой и невыносимо душный. Парило, как в бане. Прямо
перед домом раскинулась громадная лужа, уходящая  одним  своим  крылом  за
Канал, где обломками прежней роскоши торчали из воды  гранитные  плиты,  а
другим своим крылом проникающая в смежные улицы и подворотни. Как  тяжелое
грязное зеркало простиралась она - вероятно, захватывая часть  обомлевшего
сада.  Вода  в  ней  была  гумусная,  непрозрачная,  кое-где  сквозь   нее
пробивались железные листья осоки, а на высохших кочках желтели  уродливые
крохотные цветы. Говорили, что это - какая-то  разновидность  лютика.  Над
водой  поднимался  дрожащий  зеленый  туман,  и  такой  же  зеленый  туман
поднимался из стиснутого гранитом Канала.  Танцевали  по  воздуху  мириады
болотных огней. И поэтому в плотном тумане  было  все  небо:  солнце,  как
бычий пузырь, раздуваясь неровностями, висело над  городом.  Знойные  лучи
его продирались сквозь пелену и, касаясь земли, превращали ее  в  нагретую
сковородку.
     Через лужу по кирпичам и каменьям были протянуты узенькие  мостки.  Я
ступил на них, балансируя, чтобы сохранить равновесие.  Доски  под  ногами
противно чавкали, из-под них вырывались фонтанчики жидкой  грязи.  Лютики,
попавшие мне под ноги, превращались в шипящий  зеленый  кисель.  Иногда  я
чрезвычайно осторожно оглядывался. Парадная была пуста. Но уже на улице  -
там, где сохранился нетронутый островок асфальта  -  прикрываясь  газетой,
действительно стоял какой-то дядька в очках. Впрочем, конечно, не  дядька,
а вполне приличного вида спортивный молодой  человек  -  в  блеклом  сером
комбинезоне, широкоплечий -  и  обутый,  естественно,  в  тупые  армейские
башмаки, зашнурованные почти до середины голени. Очень глупо с его стороны
было надевать такие заметные башмаки.  Потому  что  в  комбинезонах  ходит
сейчас половина города, а вот армейские башмаки можно получить  только  по
специальному ордеру. И еще глупей было то, что он якобы внимательно изучал
газету. Кто же в наше время читает газеты на улице. Газеты читают дома, за
надежными стенами,  обязательно  плотно  зашторясь  и  закрывшись  на  все
засовы. Если, разумеется, их вообще читают. Я вот, например, уже давно  не
читаю газет.
     Я прошел мимо брошенного грузовика,  который  увяз  в  трясине  всеми
своими четырьмя колесами,  перебрался  на  расплющенную  детскую  коляску,
которую, видимо, удерживал на поверхности только железный остов, а  затем,
перепрыгивая с кочки на кочку, кое-как достиг того места,  где  вселенская
лужа заканчивалась. Асфальт здесь сильно  потрескался,  но  сохранился,  и
поэтому идти было легко. Только ржавая жестяная трава скрипела при  каждом
шаге. Трава эта появилась сразу же после знаменитой  грозы  и  с  тех  пор
заполонила  собою  громадные   городские   пространства.   Говорили,   что
прорастает она и в жилых домах. Но серьезной угрозы собою, по-видимому, не
представляет. Кто-то делал  анализы  и  получил  результат.  Я  свернул  в
переулок, ведущий на  старую  площадь,  и  заметил,  что  читавший  газету
молодой человек, поглядев в  мою  сторону,  так  и  остался  на  месте,  -
прислонившись к карнизу и уткнувшись в газетную дрянь. Следовать  за  мной
по пятам он явно не собирался. Но обрадоваться в такой ситуации мог только
круглый дурак. Потому что  вести  меня  могла  целая  группа.  И  спокойно
передавать по рациям - из района в район. К  счастью,  маленький  переулок
был совершенно безлюден.  Я  метнулся  под  темную  низкую  арку  двора  и
немедленно  заскочил  в  находящуюся  посередине  ее  парадную,  а  затем,
пробежав по облезлой замызганной - в кранах и трубах - кишке, очутился уже
- в  захламленном  внутреннем  дворике,  заднюю  часть  его  перегораживал
высокий забор, я присел и раздвинул внизу  подгнившие  доски,  а  потом  -
боком-боком, сворачиваясь - протиснулся в щель, там был тоже  -  помоечный
тесный внутренний дворик,  треугольный  по  форме  и,  кажется,  абсолютно
глухой, перекрытый нагромождениями кровельного железа,  поднимающегося  до
самых крыш, как Монблан, и, на первый взгляд, совершенно непроходимого, но
я знал, что под этим железом есть некий расчищенный лаз, потому что я  сам
и расчистил его на прошлой неделе - обдирая бока, я, как  мышь,  проскочил
по нему и рванул лист фанеры, в который он упирался, гвозди, воткнутые для
виду, легко отошли, я опять изогнулся, чтоб где-нибудь  не  зацепиться,  и
весь мокрый, в испарине, выполз на божий свет.
     Собственно, теперь можно было не торопиться. Отдышавшись  немного,  я
перелез через груду  битого  кирпича,  из  которого  торч