али  расщепленные
страшные балки и, спустившись, хватаясь за землю, по  другой  ее  стороне,
оказался в пределах заброшенной стройплощадки. Левая часть ее представляла
собою довольно обширный пустырь - весь изрытый канавами, ямами и  угловыми
траншеями. Все они были заполнены белой известковой водой. А  в  одной  из
таких ям ворочалось что-то живое,  выдирая  из  извести  громкий  зловещий
плеск. В правой же части, словно средневековый замок, взятый  приступом  и
разоренный дотла, возвышалось  неровностями  обгоревшее  низкое  здание  -
сквозь  пролеты  и  клети  его  светила  белесая  муть.   И,   как   будто
благословляя, поскрипывала вверху стрела подъемного  крана.  Это  было  то
самое "строение тридцать восемь, дробь Б" - и так далее,  и  еще  какая-то
спецификация. Разумеется, мертвый полковник  тут  же  пришел  мне  на  ум.
Потому что ходили слухи, что мумии на  самом  деле  не  умирают,  что  они
оживают - буквально через несколько дней, и затем, будто призраки,  бродят
по своей территории, нападая на тех, в ком течет еще живая горячая  кровь.
Кости у них становятся чисто серебряными, а суставы  скрипят  и  ломаются,
порождая невыносимую боль, и чтоб эту боль  хоть  на  секунду  унять,  они
вынуждены  омывать  суставы  человеческой  кровью.  Разумеется,  это  была
чепуха. Сплетни, домыслы,  очередные  легенды.  Я  не  верил  бесчисленным
сообщениям о мертвецах. Никакими реальными фактами они не  подтверждались.
Тем не менее мне было неприятно, что в одной  из  ям,  точно  в  судороге,
ворочается что-то живое. Лично я ничего против полковника не  имел.  Я  ни
разу не обменялся с ним ни единым словом. Я лишь  изредка  видел,  как  он
шествует по набережной, неся свой портфель, и как с появлением  его  вдруг
просыпается стройплощадка: начинается лязганье, грохот, сипенье  машин,  и
решетчатый кран, словно нехотя, приходит в движение.
     В общем, это все равно была  чепуха.  Осторожно  косясь  на  то,  что
плескалось в известковой яме, я просунулся сквозь  арматуру,  загибающуюся
крестом, и попал непосредственно в будку  закрытого  ею,  проржавевшего  и
помятого  телефона-автомата.  Сохранился  он,  вероятно,  каким-то  чудом.
Вероятно, лишь потому, что в суматохе о  нем  элементарно  забыли.  И  еще
большим чудом представлялось то,  что  он  продолжал  работать.  Я  набрал
нужный номер и переждал четыре  длинных  гудка.  А  потом  разъединился  и
набрал этот номер вторично. Трубку взяли, как и было условлено, тоже -  на
четвертом гудке. Неприязненный вялый голос сказал:
     - Парикмахерская второго объединения слушает...
     - Позовите, пожалуйста, мастера Иванова, - попросил я.
     В ответ мне сообщили, что мастер Иванов здесь уже давно не  работает.
Тогда я попросил позвать мастера Борисова. Мне  ответили,  что  и  мастера
Борисова здесь тоже нет. Да и не было. Вы, видимо, не туда попали. Трубку,
однако,  не  повесили.   Возникла   пауза.   Это   была   так   называемая
к_о_н_т_р_о_л_ь_н_а_я_ пауза. Я глотал секунды,  проклиная  их  про  себя.
Тоже, выдумали какую-то дурацкую  конспирацию.  Впрочем,  ничего  изменить
было нельзя.  Куриц  находился  в  розыске.  За  ним  охотились.  Наконец,
положенное число секунд истекло, и все тот же  вялый  неприязненный  голос
сказал, что теперь  я  могу  продиктовать  свое  сообщение.  Я  попробовал
заикнуться, что сегодня -  никак,  что  мне  нужен  именно  Куриц,  и  что
выглядит это довольно странно, и что мне обещали его в прошлый раз. Но все
нудные просьбы мои были проигнорированы:
     - Диктуйте!
     Я смирился и продиктовал полученное утром письмо.  А  затем  повторил
его, чтобы текст, снятый с голоса, можно было проверить.
     - Хорошо. А теперь запоминайте, - сказали мне.
     И  в  ближайшие  полминуты  неожиданно  выяснилось,  что  я   должен,
оказывается,  достать  так  называемый  "Красный  план"  (то  есть,   план
санитарных мероприятий на этот месяц), и что нужно  установить  количество
постов, охраняющих  горисполком  -  их  сменяемость,  график  (прерогатива
отдела безопасности), и подумать о том, как бы  можно  было  заблокировать
пульт, и достать запасные ключи от черного хода, и проверить, нельзя ли из
внешних подвалов попасть во внутренний двор.
     В общем, кажется, меня принимали за террориста.
     - Вы с ума сошли! - сдавленно сказал я. - Я же объяснял вам,  что  не
буду работать вслепую. Что вы там готовите: заговор, переворот? И в  конце
концов, я хочу переговорить непосредственно  с  Курицом.  Возникает  такое
ощущение, что вы прячете его от меня...
     - Только не надо эмоций, - холодно сказали в трубке. - Вы  запомнили?
Контакт - через пару дней. И учтите: мы вас вторично предупреждаем.
     - Интересно, о чем? - с тихим бешенством спросил я.
     - О том самом, Николай  Александрович.  О  том  самом,  -  сказали  в
трубке.
     И сейчас же, теснясь, понеслась череда коротких гудков. Я  от  ярости
чуть не ударил по ни в чем неповинному автомату. В  горле  пухла  тупая  и
горькая сила слез. За кого они  в  самом  деле  меня  принимают?  С  Леней
Курицом я не могу связаться уже который день. Было очень похоже, что нас с
ним действительно - мягко и аккуратно _р_а_з_в_о_д_я_т_. Разумеется,  если
Куриц по-прежнему жив и здоров. Потому что случиться за эти  дни  могло  -
все, что угодно. В том числе и нелепая, быстрая, якобы случайная смерть. А
меня они все-таки считают - марионеткой. Как я понял, готовится  нападение
на горисполком. И они полагают, что я, как дурак, окунусь в эту кашу...
     Я не сразу заметил, что будку накрыла какая-то  тень.  И  отпрянул  -
почувствовав  на  затылке  дыхание.  Сердце,  яростно  прыгнув,  едва   не
выскочило из груди. Но я тут же, с большим облегчением догадался, что  это
- не оживший полковник. Я увидел измятый и грязный, но  все  же  добротный
костюм,  и  рубашку,  выглядывающую  из-под  разрезов  жилета,  и   жгутом
перекрученный галстук, и клинышек бороды.
     - Фу... - сказал я, - как вы меня напугали, профессор. Ну,  нельзя  ж
так внезапно, ведь я ж вас неоднократно просил. Ну -  пустите,  я  вылезу,
мне пора на работу...
     Но профессор, раскинувший руки, и не думал меня пропускать.
     - Есть принес? - спросил он гортанным клокочущим голосом.
     - Нет, - ответил я. - Извините. Сегодня забыл. Извините. Но завтра  я
принесу - обязательно...
     И я сделал попытку - отжав - приоткрыть заслоненную дверь. Потому что
внутри автомата я был - словно пойманный в клетку.
     - Нет. Не надо, - сказал профессор. - Не надо. Тебе нельзя.
     - Почему же нельзя? - спросил я как  можно  спокойнее.  Но  профессор
вдруг потерял ко мне всяческий интерес. Повернулся и  проскользнул  сквозь
изогнутую арматуру. И побрел по горячей безжизненной известковой земле.
     А дойдя до белеющих ям, неожиданно обернулся.
     - Крысы! Крысы уходят из города!.. - крикнул он.

     Профессор был где-то рядом, и я знал, что он где-то рядом, но  я  его
не видел. Прямо над нами висел продолговатый фонарь, и  сиреневый  ртутный
безжалостный  свет  его,  раздробившись   в   кустах,   испещрял   темноту
равномерными светлыми пятнами. Света вообще было слишком  много.  Очумелая
большая луна, словно вырезанная из яркого холода,  поднялась  над  домами,
обдавая предательским блеском - пустынные улицы, горб моста.  Этот  блеск,
казалось, выедал любую тень  -  без  остатка.  Твердая  земля  перед  нами
выглядела серебряной. - Мы здесь, как на ладони, -  сказала  Маргарита.  -
Нас, наверное, видно метров за  сто.  -  Сегодня  она  была  на  удивление
спокойна, деловита и собранна, как будто  готовилась  заранее.  Одета  она
была в джинсы и в тонкий зеленый бадлон. Судя  по  всему,  она  просто  не
ложилась сегодня. - Надо уходить отсюда, - сказала она. - Уходить, уходить
немедленно. - Она была права. Я ощупал ладонями землю вокруг себя и, найдя
увесистый гладкий камень, осторожно прицелившись, запустил его  в  сторону
фонаря. Камень тут же  исчез,  как  в  стоячем  болоте.  Без  последствий.
Видимо, я промахнулся. Но двумя секундами позже окривелый расширенный глаз
фонаря вдруг, как взорванный, разлетелся на  тысячи  стеклянных  осколков.
Мелкой дробью хлестнули они по кустам.  Вероятно,  кто-то  оказался  более
удачлив, чем я. Маргарита вскрикнула. - Тише,  тише,  -  сказал  я  одними
губами.  Разумеется,  она  была  права.  Но  теперь,  когда   света   было
значительно меньше и когда окружающий мир  вдруг  надвинулся  из  темноты,
стало ясно, что уходить нам особенно некуда. Сквер был узкий, прореженный,
едва  прикрытый  деревьями.  Ограничивая  его,   через   улицу,   тянулись
приземистые Торговые Ряды  -  полукруги  толстенных  арок  и  вымороченные
пространства под ними, там горела гирлянда включенных и,  видимо,  забытых
ламп, и в их синем закрашенном слабом складском освещении я  не  видел,  а
скорее  угадывал  обостренным  чутьем,  как  сшибаются,  прыгая,   быстрые
уродливые фигуры. Доносились надсадные возгласы и  металлический  лязг.  И
отчетливый мерзостный стон умирающего человека. Кажется, там шла  драка  -
на шпагах и на мечах. Я, во всяком случае, не хотел бы туда  соваться.  Но
не лучше обстояло дело и с другой стороны. Нет, с другой стороны  обстояло
нисколько не лучше. Потому что с  другой  стороны  отверзался,  как  рана,
глубокий Канал. Я его не видел, но мне почему-то казалось, что вода в  нем
- густая, горячая, черная, как смола. Собственно, уже не  вода,  а  липкая
сукровица, заменяющая собою настоящую кровь. Но дело было даже не в  этом.
Дело было в том, что на дальнем его берегу безобразно скрипели разлапистые
деревья, просто душу  выматывал  этот  скрип,  -  возвышалась  суставчатая
странная колокольня, сквозь корявые ветви сияли  жестокие  фонари,  и  там
тоже,  сшибаясь,  подпрыгивали   уродливые   фигуры.   Вероятно,   "мумии"
образовали праздничный хоровод. И  поэтому  мне  туда  тоже  -  не  сильно
хотелось. Таким образом, оставалась свободной лишь одна сторона.  Сторона,
выводящая нас прямо к дому. В прошлый раз мы по  ней  вполне  благополучно
ушли.  И  сейчас  она  выглядела  вполне  привлекательно:  наклонялись   к
булыжнику  грузные  широколиственные  тополя,  белизной  проступали  литые
трамвайные рельсы, чуть подрагивали над ними скользкие провода. Совершенно
обыденная привычная успокаивающая картина. Ничего подозрительного. Но идти
в эту сторону я почему-то не мог. И я даже не  пробовал  разобраться,  что
именно мне мешает. Я не мог, не хотел, это хлынуло, как  болезнь.  Я  лишь
высунулся из кустов, и меня тут же обдало корежащей дрожью.  Вдруг  заныл,
заскворчал, завибрировал  каждый  нерв.  Маргарита,  вцепившись  в  рукав,
умоляла: Не надо... Не надо... -  Вероятно,  она  испугалась  еще  сильнее
меня. Впрочем, я уже и сам догадывался, что - не  надо.  Ведь  оттуда,  из
этой успокоенности и тишины, убаюканной, казалось,  дремотой  беззвездного
неба, очень редко, но явственно докатывалось глухое: Хруммм!.. Хруммм!.. -
это, видимо, лапы Зверя крошили камень.  Покрываясь  испариной,  я  нырнул
обратно в кусты. И еще раз умылся отчаянным жарким страхом.
     Потому что вокруг был - скарлатинозный  насыщенный  свет.  Напряженно
пульсируя, он протекал через окна. Стекла в них  почему-то  отсутствовали.
Везде. Надувались прозрачные тюлевые занавески. Небосвод был - провалом за
пепельностью домов. А антенны  на  крышах  торчали,  как  жесткие  веники.
Раздавалось тяжелое мерное близящееся - Хруммм!..  Хруммм!..  -  Я  стоял,
словно перст, посередине комнаты. Одеяло скрутилось, подушка была на полу.
Я не помнил, когда я успел подняться. Но я твердо и ясно помнил,  что  мне
необходимо - бежать. Смертью веяло от этого скарлатинозного света. Смертью
веяло от паркета, от люстры, от стен. И  от  тикающей  испорченным  краном
обшарпанной раковины. Почему-то сегодня из крана  немного  сочилась  вода.
Было жарко и душно:  крысы  уходили  из  города.  Собирались  в  подвалах,
ощерившись щеточками усов. Лезли в  комья  и,  стиснувшись,  выползали  на
улицы. А над ними  пульсировала  тусклая  желтизна,  будто  жиром  измазав
колонны, ряды и отряды - с трехголовыми голыми чудищами во главе. Все  это
происходило совершенно бесшумно. Потому  что  бесшумно  -  когда  вытекает
душа: отойдя, истончась, растворяясь в болотных окрестностях. Было - Тьма,
Остывание, Камень, Великий Исход. Я  не  видел,  но  чувствовал  в  улицах
грозное шевеление, потому что в квартире пульсировал  тот  же  немеркнущий
свет. И все было - последнее, страшное, желтое,  как  при  болезни.  Будто
снулая рыба, лежала жена на тахте. Рот ее был открыт, а пальцы  сплетались
на горле. Вероятно, она, как ни в чем не бывало, спала. Или,  может  быть,
умерла, но я не догадывался об этом. Я нагнулся над  ней  и  попытался  ее
разбудить. Но ладони мои проходили сквозь тело, не встречая сопротивления.
И опять выплывали в скарлатиозную желтизну. Я был -  призрак.  А  призраки
нереальны. И ладони их вечно и безнадежно  пусты.  -  Хруммм!..  Хруммм!..
Хруммм!.. - тяжело раздавалось над городом. А жена вдруг спокойно сказала:
Не трогай меня... Уходи!  Уходи!  Все  равно  нам  придется  расстаться...
Посмотри на себя: ты - почти уже не человек... Я боюсь тебя... -  губы  ее
не двигались. И глаза были плотно прикрыты скорлупками век. Я был призрак,
и кровь моя медленно остывала. Вдруг  приблизилась  смежная  комната  и  -
Близнецы. Оба - спали, и - тихо, и - даже немного причмокивали.  Мои  руки
опять, без труда, проходили сквозь них. Я  кричал,  но  не  слышал  своего
охрипшего голоса. Только  старший  Близнец,  словно  бодрствуя,  громко  и
внятно сказал: Папа, слушай, ты нам всем ужасно  мешаешь.  Мы  тебя  очень
любим, но лучше бы ты ушел... - А веснушчатый  младший  Близнец  при  этом
хихикнул. И добавил противным капризным фальцетом: Пока!.. - Оба -  спали,
и спали, и даже  не  шелохнулись.  Раздавалось  тяжелое  мерное  падающее:
Хруммм!.. Хруммм!.. - Зверь очнулся  и  брел,  точно  бог,  по  пустынному
городу. У него уплотнялось  громадное  -  в  бронзовой  шерсти  -  лицо  и
чугунные толстые ноги, крошащие камень. А все тело его было - из  красного
кирпича. Каждый шаг отдавался в мозгу раскатистым эхом. Как прибой. Желтый
свет стал пронзительней и сильней. Я почувствовал, что  сдвигаются  внутрь
себя объемы квартиры. - Уходи! Не мешай нам!.. - кричали мне  Близнецы.  И
по-прежнему спали, причмокивая,  как  младенцы.  Почему-то  сама  по  себе
распахнулась наружная дверь. И надвинулась  узкая  длинная  серая  грязная
лестница. А в конце ее - пастью - открылся туманный проем. Значит, вот как
я, собственно,  здесь  оказался.  Между  прочим,  "явление"  уже  вторично
выпадает на этот район. Это, видимо, не случайно. Интересно, что по  этому
поводу думает Куриц?
     Впрочем, мне сейчас было, естественно, не до него. Я совсем уже  было
решился - перебежать опасную зону, но  как  раз  в  эту  секунду  раздался
знакомый бензиновый рев - серые, в  защитных  разводах  бронетранспортеры,
точно ящерицы, выскочили к Каналу со всех сторон  и,  мгновенно  осекшись,
замерли, проскрежетав по асфальту.  Гроздью  мертвенных  солнц  загорелись
прожектора. Сквер был залит голубоватым сиянием, проникавшим, казалось,  и
в землю - до самых корней. Было ясно, что от него нигде не укрыться. А  из
центра сияния вдруг проревел мегафон: Выходите!.. По одному!.. Стреляю без
предупреждения!.. - Все, - сказала усталая Маргарита, -  это  -  конец.  -
Где-то  тонко  заверещали,  по-видимому,  от  отчаяния.  Я   увидел,   как
схваченный прожекторами, вдруг замер чуть согнутый  силуэт.  Находился  он
именно там, куда я только что - собирался. То есть, к  счастью,  точнее  к
несчастью, но кто-то оказался проворней, чем я. Я увидел, как человек этот
в растерянности мотнулся обратно. Но обратно, до сквера,  он,  разумеется,
не добежал. Прохрипели - внахлест - сразу две автоматные очереди, наколов,
будто спицами, чью-то ненужную жизнь, и - бесформенный грубый мешок  мокро
шлепнулся на трамвайные рельсы. На какую-то долю секунды повисла  гнетущая
тишина. Вероятно, безжалостности этой демонстрации было достаточно.  -  Не
стреляйте!..  Выходим!..  -  прозвучало  сразу  несколько  голосов.  И  из
сомкнутых блещущих глянцем кустов очень робко начали подниматься люди.  Их
было гораздо больше, чем я предполагал. Словно статуи, выпрямлялись они  в
неземном освещении и стояли, как статуи - по  пояс  в  кустах.  Маргарита,
по-моему, тоже хотела выпрямиться,  но  я  быстро  схватил  ее  за  плечи,
пригнув к земле, и она, слабо дернувшись, послушно  присела:  только  губы
полоской блеснули на смуглом лице. Странная жестокая это была улыбка. - Ни
в коем случае! - шепотом сказал я. И она мне кивнула - опять  оскалившись.
Серебристая паутина растянулась у нее над головой. Я и сам не понимал,  на
что я рассчитываю. Отсидеться в кустах, разумеется,  нам  никто  не  даст.
Разумеется, уже через две минуты начнется прочесывание. Нас, скорее всего,
мимоходом пристрелят, если найдут.  Бесполезно  и  глупо  рассчитывать  на
снисхождение. При теперешней ситуации снисхождения нам  не  видать.  Но  и
сдаться, поднявшись, как все остальные, - тоже бессмысленно. В этом случае
-  сдавшись  -  мы  просто  попадем  в  Карантин.  Навсегда.  Без   затей.
Разбираться  никто  не  будет.  Есть  приказ  коменданта,  и  следует  его
выполнять. Ведь не зря же огородили на Охте громадный  участок.  Карантин,
между прочим, это - та же самая смерть. Только  более  долгая  и,  видимо,
более мучительная. Я  не  слышал  еще,  чтоб  оттуда  кому-нибудь  удалось
бежать. Капониры. Песок. Говорят, выжигают напалмом. И контрольная полоса,
говорят, шириной в километр.  Слухи  ходят  самые  невероятные.  Карантины
курирует лично генерал-лейтенант Сечко. Заместитель военного коменданта по
правопорядку. Впрочем,  что  -  заместитель,  по-существу,  он  и  есть  -
комендант. Так что вряд ли здесь можно на что-то реально надеяться.
     Я услышал, как мегафон  неожиданно  прохрипел:  Всем  стоять!..  -  А
потом:  Руки  за  голову!..  Быстро!..  Не  двигаться!..  -  Вероятно,   в
налаженном  механизме  произошел  некий  сбой.  Вдруг  ударили   выстрелы,
кажется, из пистолета. Вдалеке  ахнул  взрыв  разлетевшегося  стекла.  Два
прожектора слева внезапно  погасли.  Свет,  лежащий  вдоль  русла  Канала,
заметно  ослаб.  Я  сказал  Маргарите:  Только  спокойно!..  Видишь  сзади
ступеньки к воде? Отползаем туда... - А она мне ответила тут же: Проклятый
город!.. Слушай, ты же в Комиссии, сделай мне пропуск через  кордон...  Ты
же можешь, я знаю, я здесь больше не выдержу... Я, в конце концов, видимо,
тихо и мирно рехнусь... И тогда меня изолируют - просто как сумасшедшую...
- Разумеется, я не стал реагировать на этот горячечный бред.  Как  и  все,
она в корне неправильно представляла  себе  работу  Комиссии,  заблуждаясь
насчет нашей истинной власти и истинных прав. Очень сильно и очень глубоко
заблуждаясь. В общем, мы отползали, как  гусеницы,  через  кусты.  И,  как
гусениц, нас обволакивал жесткий шорох. К счастью, плыли в сиянии - крики,
удары, возня. И сипенье  моторов,  которое  все  заглушало.  Я  уперся  во
что-то, и  это  -  был  человек,  посмотревший  испуганно,  но  ничего  не
сказавший. Я вдруг снова почувствовал близящееся: Хруммм!.. Хруммм!.. - Но
до спуска к воде оставалось уже совсем немного. Запах ряски и тины  накрыл
меня с головой. Душный, плотный, горячий, сырой, комариный. Перемешанный с
запахом   влажных,   пряно-дурманных   цветов,   -   вероятно,   кувшинок,
раскрывшихся ближе к полуночи. На ступеньках, ведущих  к  воде,  Маргарита
слегка поднялась. Оглянулась, всмотрелась и  -  неожиданно  вскрикнула.  Я
прижал ее - вниз,  к  парапету,  стараясь  прикрыть.  -  Там-там-там!..  -
говорила она, вырываясь, - сильно морщась и тыча куда-то рукой. Зараженный
ее потрясением, я тоже всмотрелся: на гранитной площадке, которая касалась
воды,  между  комьями