тины,  мерцающими  от  гниения,  я  увидел  большой
треугольный изогнутый кожистый ласт: мокрый, жирный, блестящий, как  будто
тюлений, чуть подрагивающий на светлом своем конце, и еще  прежде,  чем  я
успел по-настоящему испугаться, ласт поднялся из тины,  свернувшись  почти
кольцом, а потом тихо  шлепнул  по  мокрым  осклизлым  ступеням  -  словно
брызги, плеснув на гранит синеватый огонь - и стоячая ряска вокруг него  -
заколыхалась.
     То есть, путь к отступлению был безнадежно закрыт. Я не знаю, что  за
чудовище облюбовало себе этот  участок  Канала  -  ряска,  тина,  кувшинки
полностью скрывали его, но, конечно, соваться туда - нечего было и думать.
Маргарита, по-моему, даже  заплакала,  уткнувшись  в  кулак.  -  Хруммм!..
Хруммм!..  Хруммм!..  -  раздавалось  уже  в  непосредственной   близости.
Кажется, никто не  слышал  этого,  кроме  меня.  Ситуация  была  абсолютно
безвыходная. Честно говоря, я тоже чуть было не заплакал в  кулак.  Потому
что вырастала передо мной - колючая проволока Карантина. Впрочем, даже  за
проволоку Карантина я, по  всей  вероятности,  не  попаду.  Представляется
удобный случай избавиться от  члена  Комиссии.  Не  воспользоваться  таким
случаем может только круглый дурак. -  Закурить  у  тебя  не  найдется?  -
неожиданно  спросила  Маргарита.  -  Очень  хочется  закурить,  ведь  -  в
последний раз... Боже мой, жизнь прошла и - ничего не осталось... Кто  мог
думать, что все закончится именно так?..  -  К  сожалению,  я  не  мог  ей
сказать ничего утешительного. Потому что действительно  все  заканчивалось
именно так. Сквозь чугунную вязь парапета я видел,  что  сквер  постепенно
пустеет.   Группа   гипсовых   статуй,   повинуясь   команде,    ушла    -
сконцентрировавшись на углу, где стояли  фургоны  -  их  раскрытые  дверцы
глотали одного за другим, а по скверу,  опять  же  как  статуи,  двинулись
цепью солдаты, автоматы - у бедер, береты, комбинезоны, ремни,  впереди  -
две овчарки, повизгивающие от возбуждения. Им до нас оставалось, наверное,
метров сто пятьдесят. Метров сто пятьдесят - две минуты прогулочным шагом.
Я почувствовал в сердце какую-то космическую тоску. Черный замерший  город
вдруг распахнулся передо мною.  Крыши,  улицы,  площади,  реки,  бульвары,
мосты. Фонари, переулки, дворы, подворотни, каналы. Я смотрел на все  это,
как будто со стороны: сквер, солдаты и два человечка на мелких ступеньках.
И  смертельная  жгучая  боль,  что  застряла  в  камнях.  Умирание   улиц,
бульваров, дворцов, площадей  и  каналов  -  фонарей,  переулков,  дворов,
подворотен, мостов. Небо - в темных провалах. Дома - из холодного пепла. И
- болотная зыбкость сырой и зовущей  земли.  Цепь  солдат  неуклонно,  как
смерть, приближалась.  И  меж  ними  и  мной  нарастала  вселенская  боль.
Маргарита, раскачиваясь, шептала что-то невнятное. Я чуть-чуть наклонился,
чтоб лучше ее рассмотреть. Вдруг взорвались до неба какие-то дикие  крики.
Треском сучьев в костре поднялась беспорядочная пальба. Я увидел, что цепь
автоматчиков мнется и пятится. И что многие падают  -  наземь,  закрывшись
руками, ничком. Потому  что  из  неба  над  сквером  вдруг  выплыло  нечто
огромное. Нечто как бы из бронзы - просвечивающей  насквозь.  От  Торговых
рядов  до  Канала  простерлись  его  очертания.  Плотный  медленный  ветер
дыханьем  прошел  по  кустам.  Сладкой  жутью   пахнуло   от   догнивающих
водорослей. Губы Зверя разжались, чтоб - что-то сказать.  И  вдруг  лопнул
асфальт - зазмеив угловатые трещины...
     Хуже всего было то, что ничего не изменилось. Это, видимо, в  природе
человека: привыкать ко всему. Ночью  была  сделана  попытка  вырваться  из
Карантина. По официальным сведениям бежало около  пятнадцати  человек.  Им
каким-то образом удалось поджечь стоящие на периферии  Карантина  казармы,
и, пока внимание всей охраны было привлечено  к  коричнево-черным  клубам,
группа выбралась за  четыре  ряда  колючей  проволоки:  был,  оказывается,
заранее сделан подкоп. Автоматика на контрольной полосе почему-то  начисто
не сработала. (Впрочем, лично я не уверен, что какая-либо  автоматика  там
вообще была). Сразу же за границей Карантина  группа  разделилась  на  две
половины. Восемь человек попытались пересечь Московский проспект, здесь их
обнаружили и быстро прижали к Обводному, двое членов группы погибли, попав
под автоматный огонь, остальные же сдались -  как  только  им  предложили.
Честно говоря, я не могу за это их осуждать. Вторая  же  группа  поступила
несколько необычно. Состояла она также примерно - из семи-восьми человек -
неожиданно двинувшихся прямо по Черным  Топям.  (То  есть,  через  болото,
лежащее за Новодевичьим монастырем). Эти Топи имели очень недобрую  славу,
потому что над ними все время качался зеленоватый  туман,  сквозь  который
лишь иногда проступали озерца - с совершенно мазутной, блестящей и  жирной
водой, окруженной скрежещущим венчиком  твердой  осоки.  Ровно  в  полночь
вставал из тумана отчетливый рык, а за ним - чрезвычайно тяжелые вздохи  и
плески. Словно плавал в трясине какой-то невидимый  бронтозавр.  Говорили,
что в этом болоте исчезло подразделение автоматчиков. Взвод, наряженный за
беглецами, отказался туда идти - несмотря на команды,  угрозы  и  льстивые
обещания. Есть, по-видимому, такое, чего боится даже "спецназ".  В  общем,
жахнули по туману тяжелыми пулеметами, да звено вертолетов проутюжило этот
район. Предполагалось, что все члены группы погибли. На другую сторону, во
всяком  случае,  не  выбрался  ни  один.  Подробности  мне  сообщила  Леля
Морошина. Я пришел на работу - мрачный, невыспавшийся и  больной.  Дело  в
том, что болото перед нашим домом все разрасталось, тухлая коричневая жижа
доходила уже до самых дверей, этой  ночью  она  неожиданно  хлынула  через
порог  в  подвалы,  произошло  замыкание  некоторых  электрических  цепей,
собственно, пожара, как такового, не было, провода отвалились и  сразу  же
перестали гореть, начавший было дымить щиток потушили довольно быстро,  но
теперь районная подстанция грозилась  отключить  весь  дом.  Это  было  бы
чрезвычайно неприятно. Где-то около месяца мы жили совсем  без  воды  -  я
ходил  на  улицу,  с  ведрами,  к  временной  разливной  колонке.  Но  без
водопровода, как выяснилось, еще можно было существовать. Без  водопровода
сейчас обходилась, наверное, половина города. А вот без электричества  все
будет гораздо сложней. Мне тогда, скорее всего, придется менять  квартиру.
То есть, сразу же потребуется какое-то временное жилье. Это значит, что  -
обращаться  в  военную   комендатуру.   Генерал-лейтенант   Харлампиев   и
генерал-лейтенант Сечко. Меня очень угнетала  необходимость  обращаться  к
генерал-лейтенанту Харлампиеву.
     В общем, в таком вялом и раздражительном настроении  я  притащился  в
горисполком и шагал, неохотно отвечая на приветствия встречных.  Или  даже
не отвечая, потому что незачем было отвечать. Одновременно я замечал,  что
встречных в этом секторе становится все меньше  и  меньше.  Наша  Комиссия
явно сходила на нет. Впрочем,  удивляться  этому  не  приходилось.  Каждые
два-три дня из ее состава кто-нибудь исчезал, и узнать о судьбе очередного
исчезнувшего не представлялось возможным. Вероятно, скоро очередь дойдет и
до меня.
     Я уже сворачивал в  тупичок,  где  немного  на  отшибе  располагались
кабинеты Экологической группы, когда с площадки, ведущей на черный ход, из
приоткрытых дверей меня осторожно окликнули. Там стояла Леля  Морошина  и,
как заведенная, подносила сигарету ко рту - не затягиваясь, пыхая  мелкими
клубочками дыма.
     - Покурим, - предложила она.
     - Покурим, - ответил я, немедленно насторожившись.  -  Только  ты  же
прекрасно знаешь, что я не курю.
     - Не имеет значения, - быстро сказала Леля. - Сделай вид,  это  -  на
пару минут.
     Чуть ли не насильно сунула мне  сигарету  и  щелкнула  зажигалкой.  А
потом спустилась до половины пролета и посмотрела  вниз.  Вероятно,  внизу
все было спокойно, потому что она поднялась обратно и  стала  вплотную  ко
мне. Губы и глаза у нее были сильно накрашены.
     - Слышал? - спросила она.
     - Слышал, - сказал я.
     - Ну так ты еще далеко не все слышал, - сказала Леля Морошина. - Трое
из этого Карантина все-таки как-то ушли. Одного из них взяли - сегодня, на
Петроградской. Вздумал, видите  ли,  навестить  семью,  дурачок...  -  Она
бросила докуренную сигарету и тут же полезла за  следующей.  Пальцы  ее  с
перламутровыми ногтями немного дрожали. - Задержание  было  неудачное:  он
мертв. Но успел перед смертью продать две последние  явки.  На  Конюшенном
переулке  и  на  Сенной.  Ты,  надеюсь,  запомнишь:  Сенная  и  Конюшенный
переулок?
     - А зачем мне это запоминать? - спросил я.
     - Низачем, - показав белоснежные зубы, сказала Леля Морошина. - Ты  -
запомни. Ты просто запомни - и все...
     И она снова бросила докуренную сигарету...
     Разговор этот не выходил у меня из головы - все то время,  которое  я
просидел за документами. Я прокатывал его в уме раз за разом и все  больше
недоумевал. Я ведь  знал,  что  Леля  Морошина  работает  на  военных.  На
военных, на безопасность, уже давно. Ведь  предостерегал  же  меня  насчет
этого Леня Куриц. А, по-моему, Куриц в подобных случаях промаха не дает. И
к тому же у них, как мне кажется, что-то было.  То  есть,  здесь  на  него
можно полагаться вдвойне. Или это - какая-нибудь рутинная тупая  проверка?
Заложили в меня информацию и смотрят - как я теперь поступлю. Неужели  они
в самом деле считают, что я побегу с доносом? Притащу его, точно собака, в
зубах? Пусть -  на  Лелю  Морошину.  Пусть  -  она  работает  на  военных.
Разумеется, никуда я с доносом не побегу. Ну их к черту.  Пусть  они,  что
хотят, то и делают.
     Я  проглядывал  сообщения,  поступившие  за  вчерашний  день.  Ничего
интересного  в  них,  как  всегда,  не  предвиделось.  За  истекшие  сутки
действительно увеличилась площадь болот. Правда,  скорость  ее  нарастания
сохранилась на прежнем уровне. Кое-где появились - пока в зачатке -  новые
очаги. Часть Васильевского острова  была  теперь  совершенно  отрезана.  К
счастью,  население  уже  покинуло  эту  часть.   Разве   что   продолжали
упорствовать  какие-нибудь  сумасшедшие.  Также  несколько  увеличилась  и
площадь   "железной   травы".   По   последним   подсчетам   примерно   на
десять-двенадцать процентов. Но особенно много  ее  прорастало  у  Тучкова
моста. Кстати, мне наконец-то прислали анализы  из  лаборатории.  Впрочем,
также ничего интересного: трава, как трава. И по минеральному  составу,  и
по биологическим  компонентам.  Доктор  Савин  предполагал,  что  это  так
называемый "мятлик луговой", просто  сильно  мутировавший  по  неизвестным
причинам. Тот же Савин ответственно заявлял,  что  генетической  опасности
нет. И что предпринимать  серьезное  _о_г_р_а_н_и_ч_е_н_и_е_  в  ближайшее
время не потребуется. Между строк я догадывался, что  именно  он  имеет  в
виду. Он имеет в виду - прямую химическую атаку. Но решение об  атаке  все
равно принимать буду не я. Вообще неизвестно, что из этой атаки получится.
То есть, все это были - текущие  мелочи,  ерунда.  Несколько  больше  меня
заинтересовали  сведения  о  насекомых.  Энтомолог  Сипян  утверждал,  что
насекомых в городе больше нет. Что они либо вымерли, либо  мигрировали  за
его пределы. Проводились отчетливые параллели с недавней миграцией крыс. И
с замеченным ранее сокращением  городских  популяций  пернатых.  Энтомолог
Сипян, между прочим, доводил свою мысль до конца, - заявляя, что в  городе
вымирает, по-видимому, все живое. Разумеется, обсуждался и  предполагаемый
механизм. Что-то очень  такое,  связанное  с  геопатогенными  излучениями.
Допускалось, что прямо под городом расположен мощнейший излучающий  центр,
чрезвычайно активно  воздействующий  на  самые  различные  организмы  и  -
наверное, образовавшийся в результате подвижек земной коры.
     Таким образом, это была очередная гипотеза. С некоторым отвращением я
перебросил  папку  на  соседний  стол.  Честно  говоря,   сногсшибательные
гипотезы  мне  уже  надоели.  Был   в   сегодняшней   почте   и   какой-то
доисторический документ. Ну, конечно, не сам документ, а  весьма  небрежно
сделанный ксерокс. Я с трудом продирался сквозь  вязь  устаревшего  языка.
Речь там шла, по всей видимости, об основании города. Дескать, место,  где
он был заложен, проклято во веки веков. Потому что здесь обитает  свирепое
Земляное Чудовище. А живет оно, дескать, непосредственно  в  толще  земли.
Находясь сотни лет, вероятно,  в  состоянии  летаргии.  И  поэтому  жители
города не подозревают о нем. Но по нашим грехам оно иногда - пробуждается.
Начинаются  -  голод,  трясение  камня  и  мор.  Смертным  зноем   пылают,
естественно, сферы небесные... Автором этого документа был некий Лука.  По
фамилии - Вепорь (а может быть, не по фамилии, а по прозвищу). И насколько
я понял, это - восемнадцатый век. Впрочем, имя  будило  во  мне  некоторые
воспоминания. Ну конечно, Лука! Лука  по  прозвищу  Вепорь!  Этот  ксерокс
когда-то заказывал Куриц. И  потом  при  контакте  -  уже  из  подполья  -
напоминал. Я еще раз прочел документ, но уже - внимательнее. И еще раз  не
понял, какой из него может быть толк. Ну и что? Ну - пророчество. Мало  ли
было пророчеств? Если надо, то я раскопаю их штук пятьдесят. Да,  конечно,
присутствуют  определенные  совпадения.  Например,   собирательный   образ
какого-то страшного существа. Морду Зверя я видел собственными глазами. Но
ведь - паника, кризис, экстремум, несчастье, разлом. В этих случаях всегда
проявляются массовые галлюцинации. Совершенно неясно, зачем  нужен  Курицу
данный текст.
     Некоторое время я колебался, потому  что  рисковать  не  хотелось.  И
особенно не хотелось рисковать по таким пустякам. Тем не менее, я подыскал
у себя несколько машинописных страничек - по формату  примерно  таких  же,
как  упомянутый  документ   -   и   проставил   на   них   соответствующий
регистрационный   номер,   попытавшись   скопировать   росчерк   дежурного
секретаря.  Получилось  не  так,  чтобы  уж  очень  похоже.  Но  я  сильно
рассчитывал, что почту сегодня не будут сверять. А в дальнейшем  этот  мой
подлог утонет в бумагах.
     Ксерокс с пророчествами Луки я спрятал в портфель и уже закрывал его,
собираясь тихонечко смыться, когда в дверь моей комнаты  кто-то  отрывисто
постучал и немедленно вслед за этим она распахнулась.
     И в проеме возникла сухая подтянутая фигура генерала Сечко.
     - Вот и все, - обреченно подумал я, поднимаясь.
     Но буквально в следующую секунду с обжигающей радостью понял,  что  -
нет, не все. Если бы меня хотели арестовать, то  вряд  ли  бы  заместитель
военного коменданта явился лично.
     - Здравия желаю, товарищ генерал! - гаркнул я.
     Так, что, кажется, даже посыпалась с потолка побелка.
     - Что вы, что вы, Николай Александрович, - сказал генерал Сечко. -  Я
ведь - так заглянул, по-товарищески, неофициально.
     Он, по-моему, был не совсем  уверен  в  себе.  Показал  мне  небрежно
рукой, что, мол - сидите,  сидите.  Как-то  очень  по-старчески,  медленно
прошаркал к окну и, взирая на хлам, громоздящийся в хозяйственном  дворике
- но не видя его, побарабанил пальцами по стеклу.
     Мне вдруг стало ужасно тревожно, что он - такой неуверенный.
     - Что-нибудь случилось? - негромко спросил я.
     Генерал Сечко, не оборачиваясь, пожал плечами.
     - Шла гроза, Николай Александрович,  -  нехотя  вымолвил  он.  -  Вы,
наверное, помните грозу в начале июня? Шла, по-видимому, точно  такая  же,
но нам удалось рассеять ее. Если только она  рассеялась  действительно  от
наших усилий. Я ведь, Николай Александрович, не метеоролог, не специалист.
Мне, к несчастью, приходится верить тому, что докладывают... - Он  поскреб
плоским ногтем какую-то точечку на стекле, а затем  повернулся  и  сел  на
выпирающую батарею. - Николай Александрович, у меня  к  вам  имеется  один
вопрос. Только я умоляю вас: отвечайте без экивоков. Этот город  погибнет?
Скажите: да или нет?
     Я сказал осторожно:
     - Информация, которая к нам поступает...
     Но лицо генерала вдруг сморщилось, точно изюм.  И  он  стукнул  сухим
кулачком по трубе батареи.
     - Я вас спрашиваю не об этом! А - "да" или "нет"?!..
     - Да! - ответил я без каких-либо колебаний. Потому  что  он  все-таки
вывел меня из себя. И я выкрикнул то, что скопилось  внутри  за  последнее
время. - Да! Погибнет! И скоро! Его не спасти!..
     И, слегка ошалев, вдруг увидел, что генерал Сечко согласно кивает.
     - Вот и я так считаю - в отличие от всех остальных. Как и  вы,  я  не
знаю, что именно здесь происходит.  Впрочем,  этого,  наверное,  не  знает
никто. Но пытаться спасти - это значит затягивать мучительную агонию...
     Он щелчком сбил пушинку  с  мундира  и  замолчал.  Он  был  -  серый,
уставший, больной, постаревший, бессильный. Не сотрудник  госбезопасности,
а - пожилой человек, измочаленный жизнью, работой и прочими тяготами.
     Я спросил:
     - Извините, а что думает президент?
     Генерал-лейтенант  почему-то   нехорошо   оживился.   И   с   тяжелой
насмешливостью посмотрел на меня.
     - Президент? Президент, как всегда, озабочен лишь благом народа. -  А
поскольку увидел, что до меня не доходит подтекст, то добавил все с той же
тяжелой разящей насмешливостью, от которой у меня мурашки пошли по  спине.
- Город, знаете ли, какой-то очень уж беспокойный. Есть в нем, знаете  ли,
какой-то этакий дух... Город трех революций,  ну  и  -  тому  подобное.  А
детали, я думаю, вам объяснять ни  к  чему...  В  общем,  принимаются  все
необходимые меры...
     Генерал-лейтенант Сечко опять замолчал и уставился на  заколотившуюся
телефонную трубку, но когда я машинально  потянулся,  чтоб  снять  ее,  он
сипящим командным голосом каркнул:
     - Не трогать!
     И ладонь моя, вздрогнув, застыла на полпути.  Жало  смерти  коснулось
меня в этом голосе.
     На секунду.
     - Не трогать! - повторил генерал Сечко.
     Я сейчас же услышал беспорядочные  тупые  выстрелы.  Надвигались  они
стремительно, как волна.  И  вдруг  мощный  фугасный  удар  поколебал  все
здание. Заскрипела, качаясь, пластмассовая люстра на потолке. Разорвалось,
по-видимому, где-то неподалеку. Быстро, точно беснуясь, засепетил пулемет.
Расплескались истошные  крики  во  внутреннем  дворике.  И  вторично,  как
сумасшедший, задребезжал телефон. И опять генерал-лейтенант Сечко приказал
мне:
     - Не трогать!..
     Он уже оказался у двери,  распластанный  по  стене,  стоя  так,  чтоб
остаться укрытым, если в комнату кто-то  ворвется,  и  в  руке  его,  тоже
прижатой, чернел пистолет.
     Он цедил сквозь мышиные зубы:
     - Не понимаю... Почему раньше срока? Это - боевики... Подготовка едва
началась. Значит - дезинформация... - И вдруг колко, пронзительно,  больно
воткнул в меня иглы зрачков. - "Время икс"! На кого вы работаете,  Николай
Александрович?..
     Жуть внезапной догадки, как молния, поразила меня:
     - То есть, все-таки автомат на стройплощадке прослушивается?
     - Ну а вы как хотели бы? - сказал генерал Сечко. Передернул затвор  и
ослабил  натянутость  галстука.  -  Ладно.  К  черту.   Забудьте.   Пустой
разговор... Я вам верю. Вас  просто  используют  втемную.  -  Он  прильнул
жестким ухом к облупленному косяку. - Но - везет! Взрыв слыхали? Это  -  у
меня в кабинете... Задержись я  еще  хотя  бы  на  пятнадцать  минут...  -
Неожиданно он просиял страшноватой счастливой улыбкой. - Как  ни  странно,
но очень хочется жить... - И  внезапно  рванул  на  себя  ручку  двери.  -
Выходим!..
     В коридоре была оглушающая пустота.  Окна,  стены,  линолеум,  стекла
табличек. Пахло дымом, и страхом, и, кажется, чем-то  еще.  И  катился  по
лестницам - вверх или вниз - бурный топот.
     А у входа в столовую комочком  лежал  человек.  Я  узнал  его: