лям.
Например, я знал, что он обшарил исторические  архивы  города  и  составил
обширный свод, фигурирующий в секретной документации как  "Желтая  папка".
Доступа к этой папке у меня не  было.  Например,  я  знал,  что  он  также
тщательно обшарил спецхраны, изучая партийные архивы и  архивы  городского
отделения КГБ. Разрешение на это  пробил  ему  генерал  Сечко.  (Вероятно,
поэтому Куриц и согласился на сотрудничество). Я знал,  например,  что  он
собрал необычайно обширные сведения о динамике  населения  города,  о  его
социальном составе и о смертности - чуть ли не за  все  три  столетия.  То
есть, работа была проделана колоссальная. Разумеется, трудился он не один.
При Военной комендатуре существовало несколько групп, занимавшихся  чем-то
вроде научных исследований. Жалкие остатки нашей Комиссии. Я  не  понимал,
зачем эти группы нужны. Тем не менее они существовали. Официально Куриц не
входил  ни  в  одну  из   них,   но,   по-моему,   он   имел   возможность
беспрепятственно использовать полученную ими информацию. В этом ему  опять
же содействовал генерал Сечко. Странный  у  них  был,  противоестественный
альянс. Но, во всяком случае, он приносил вполне определенные  результаты.
Правда, я до последнего момента не знал - какие  именно.  Вероятно,  Куриц
мне все-таки не доверял. Или, может быть, он боялся, что меня арестуют и я
просто не вынесу интенсивных допросов. Скорее - второе.
     Да я особенно и не  интересовался  его  делами.  Потому  что  у  меня
хватало своих. Все последние дни я жил с ясным  предчувствием  катастрофы.
Ощущение было очень сильным. Я не мог  объяснить,  откуда  эта  катастрофа
последует, я не мог предсказать никаких ее конкретных деталей, но саднящая
острая внутренняя тоска убеждала меня,  что  она  разразится  буквально  в
ближайшее время. Вероятно, это было предчувствие смерти, которое возникает
у  неизлечимо  больных.  Мне,  наверное,  каким-то  образом   передавалось
состояние Зверя. Так или иначе, но оно не отпускало меня ни на  мгновение.
И сейчас, когда я смотрел на набирающую силы грозу, то с  ужасом  понимал,
что все уже, по-видимому, свершилось. Все свершилось, совместились Стрелки
Судьбы, мы переступили через границу, из-за которой нет возврата. Нам  уже
никто и ничем не поможет. Понимание этого  было  настолько  пронзительным,
что я не выдержал. В кухонном серванте я нашел припрятанную Лелей  бутылку
водки, торопясь, налил себе чуть ли не  полный  стакан  и,  не  отрываясь,
выпил противную  пахучую  жидкость.  А  потом,  возвратившись  в  комнату,
бросился в кресло и закрыл  глаза.  Я  надеялся,  что  если  что-нибудь  и
произойдет, то я этого не почувствую.
     Разбудила меня Леля. Она трясла меня за  плечи,  хлопала  ладонью  по
щеке, ерошила волосы и дрожащим умоляющим голосом повторяла:
     - Ну, давай, давай!.. Ну, просыпайся же, наконец!..
     Я с трудом выдирался из вязкого одурения. В комнате было уже  светло.
Видимо, гроза прошла. Наступил новый день. Чистое летнее солнце  врывалось
в окна, и в  лучах  его  переливались  тысячи  белесых  пылинок.  Жестяной
будильник  на  тумбочке  показывал  шесть  утра.  Сознание  у  меня  стало
проясняться.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Слава богу! - торопливо ответила Леля.  -  Я  уже  думала,  что  ты
никогда не очнешься. Куриц здесь появлялся? Нет?.. У тебя, по-моему,  была
- летаргия. Тормошу, тормошу тебя - будто  умер...  Надо  было,  наверное,
сразу - облить из ведра... Поднимайся, будем укладывать вещи... Мы  уходим
отсюда - немедленно, прямо сейчас...
     Она, как подбитая  птица,  металась  по  комнате,  хватала  различные
безделушки, ставила их на место, открыла дверцы шкафа и  выдвинула  нижние
ящики,  извлекла  откуда-то  клетчатую  дорожную  сумку  на  молниях  и  в
беспорядке начала бросать туда все, что попадалось ей под  руку.  Кажется,
она совсем потеряла голову, закусила губу и повторяла: Скорее... скорее...
- Верхняя пуговица на платье была оторвана.
     - Может быть, ты мне все-таки скажешь, что случилось?! - крикнул я.
     Тогда Леля на секунду замерла и, вдруг заломив пальцы, очень  громко,
как-то отчаянно хрустнула сразу всеми костяшками.
     - Я пропала, - сказала она.
     Дело, как я понял, заключалось в следующем. Сразу же после  выстрелов
на площади, когда еще царили растерянность и некоторая паника,  человек  в
полувоенном френче, председательствовавший на совещании,  очень  твердо  и
решительно взял  власть  в  свои  руки.  Его  полномочия  были  немедленно
подтверждены Москвой. И одновременно  вдруг  откуда-то  появилось  великое
множество точно таких  же  людей:  в  полувоенной  одежде,  в  сапогах,  с
оттопыренными галифе, которые быстро заняли все кабинеты и в ту же секунду
начали какую-то жуткую лихорадочную деятельность. Большинство  сотрудников
горисполкома было немедленно арестовано. Также было  арестовано  несколько
военных из комендатуры. Генерала Харлампиева отстранили  от  ведения  дел.
Зато в актовом зале повесили громадный  портрет  товарища  Сталина.  Окна,
выходящие на улицу, плотно зашторили. В  коридорах  застыли  военные  -  с
петличками вместо погон. А во внутреннем дворике завели моторы грузовиков.
Самой Леле, можно сказать, повезло, ее вызвали  в  кабинет,  где  когда-то
располагался отдел учета,  и  какой-то  вежливый,  но  деревянный  молодой
человек, весь страдающий тиком, словно от нервной болезни,  продержал  ее,
наверное,  два  часа,  выясняя  подробности  лелиной  биографии.  Где  она
родилась, где жила, и не пребывала ли она  на  оккупированной  территории.
Все это было очень муторно. Одно и то же приходилось  повторять  по  многу
раз. И  молодой  человек  даже  как  бы  радовался,  когда  обнаруживались
неточности. Но в конце  концов  он  торжественно  объявил,  что  лично  он
товарищу Морошиной полностью  доверяет,  лично  он  убежден,  что  товарищ
Морошина предана делу партии, и поэтому  он  поручает  товарищу  Морошиной
задание особой важности. - Вам будет  оказано  исключительное  доверие,  -
сказал молодой человек. После этого он вызвал охранника, и Лелю  проводили
в подвал.
     О том, что было дальше Леля рассказывать не стала. Она лишь повторяла
сквозь слезы: Их били, их все время били... Они не хотели  сознаваться,  и
их били опять... А я должна была записывать то, что они говорят... А потом
их снова бросали на пол и били... А некоторые так  и  не  сознались  ни  в
чем... - Насколько я понимал, она попала в "конвейер", то  есть,  в  серию
непрерывных  допросов,  когда  обрабатывается  большое  количество  людей.
Где-то я читал о подобных методах. В общем, это было ужасно. Леля не могла
сказать, сколько времени она там провела.  Вероятно,  всю  ночь.  Ощущение
времени потерялось. Уже под утро объявили небольшой перерыв, она выбралась
в коридор, где располагались подсобные помещения,  и  вдруг  увидела,  что
дверь, ведущая из коридора на  улицу,  не  заперта.  Иногда  бывает  такое
удивительное везение. Она вышла  через  эту  дверь  и  свернула  в  первый
попавшийся переулок, а  затем  свернула  в  еще  один  переулок,  а  потом
побежала - и бежала, пока  у  нее  хватало  сил.  Сюда,  на  Петроградскую
сторону, она добралась пешком, потому что транспорт  в  городе  совсем  не
работает, в этом городе уже ничего не работает,  а  откуда-то  с  Невского
проспекта доносится пушечная стрельба.
     - Надо уходить, - заключила Леля. - Меня, наверное, уже спохватились.
Мой адрес есть в  отделе  кадров.  НКВД  может  быть  здесь  с  минуты  на
минуту...
     Она заразила меня своей  паникой.  Я  вдруг  тоже  начал  метаться  и
хватать различные вещи. Сумка быстро наполнилась  до  краев.  Но  уйти  из
квартиры мы все-таки не успели, потому что едва мы  затянули  перекошенную
металлическую молнию, и едва  я  успел  зашнуровать  кеды  на  ногах,  как
внезапно, собственной персоной, пожаловал Леня Куриц.
     Собственно,  сначала  появился  не  он.  Сначала   раздался   четкий,
осторожный условный стук в дверь: три удара - пауза -  еще  три  удара,  а
когда я, вероятно побледнев  от  напряжения,  боязливо  открыл  ее,  то  в
квартиру через узкую щель не вошел, а как бы просочился невысокий и  очень
гибкий юноша - аккуратно одетый, с черным кожаным саквояжем.
     - Леонид Иосифович?.. - мягко осведомился он.
     Он был как будто с лубочной ненатуральной картинки:  светловолосый  и
голубоглазый. И  -  с  девичьими  нежными  чертами  лица.  Этакий  русский
пастушок. Этакий отрок,  которому  является  святое  видение.  Впечатление
портила лишь свежая царапина  на  щеке.  Как-то  она  не  гармонировала  с
образом.
     - Так могу я видеть Леонида Иосифовича?..
     Я объяснил ему, что Курица сейчас нет, и когда он  будет,  никому  не
известно. Неизвестно, будет ли он вообще. Кроме  того,  я  в  двух  словах
обрисовал ситуацию и сообщил ему, что мы как раз собираемся уходить.
     Голубоглазый юноша выслушал меня и немного подумал.
     - Хорошо. Тогда я его подожду, - сказал он.
     После чего быстро и тщательно запер дверь и, не выходя  из  прихожей,
присел на  корточки  -  разомкнул  свой  пузатый,  как  у  провинциального
доктора,   саквояж,   заученными   движениями   вытащил    оттуда    нечто
электротехническое: какую-то круглую жестяную коробку  с  двумя  клеммами,
моток желтых блестящих  новеньких  проводов  и  еще  что-то  несообразное,
пластмассовой ручкой своей напоминающее динамо-машину. Были  там  какие-то
винтики в низкой банке,  какие-то  мелкие  гаечки,  какие-то  замысловатые
изогнутые контакты. Пастушок очень ловко собирал все это в  единое  целое:
подгоняя, подкручивая и не обращая на нас никакого внимания. Мы  для  него
как бы не существовали.
     Я сказал несколько раздраженно:
     - Вы меня не поняли... э... э... э...  товарищ...  Мы  сейчас  уходим
отсюда. И  советуем  вам  сделать  то  же  самое.  Квартира  засвечена,  и
оставаться здесь просто опасно...
     - Я боюсь, что это вы меня не поняли, - очень вежливо возразил юноша.
- Мы никуда не уходим. Мы все остаемся здесь и ждем Леонида Иосифовича.
     При этом он даже не поднял  на  меня  глаз  -  осторожно  привинчивая
контакт к жестяной коробке. Я посмотрел на Лелю. Она пожала плечами.
     В конце концов, нас это не касалось.
     Я вернулся в комнату  и  с  некоторым  напряжением  оторвал  от  пола
угловатую дорожную сумку.  Сумка  была,  наверное,  килограммов  двадцать.
Леля, в свою очередь, взяла сетку с продуктами.
     - Надо бы написать записку, - сказала она.
     Я ответил:
     - Только, пожалуйста, никакой конкретики.
     - Ну, разумеется...
     И она быстро черкнула  несколько  фраз  на  клочке  газеты.  А  затем
положила его посередине  комнаты  и  придавила  цветком.  Вверх  ногами  я
разобрал лишь одно слово: "увидимся". Я надеялся,  что  нам  удастся  уйти
спокойно.
     Но надежды мои, к сожалению, не оправдались.  Потому  что,  когда  мы
вновь появились  в  прихожей,  то  голубоглазый  юноша,  по-видимому,  уже
привинтивший контакт, удивленно раздвинул красивые стрельчатые брови:
     - Вы куда-то собрались? - поинтересовался он. - Совершенно  напрасно.
Я же вам объяснил: мы ждем Леонида Иосифовича.
     Его удивление было явно наигранным. Этот юноша все  больше  и  больше
раздражал меня.
     Я переступил через блестящий моток проводов:
     - Вы его, может быть, и ждете - это ваше личное дело. А мы его  ждать
не будем. У нас нет времени... Отойдите, пожалуйста. Прошу вас...
     Тогда голубоглазый юноша выпрямился.
     - Подождать все-таки придется, - вежливо сказал он.
     Правда, вежливость была - такой же наигранной. Я вдруг вспомнил,  что
во внутреннем кармане у меня лежит пистолет, и довольно-таки неловко полез
за пазуху.
     - Не надо, - предупредил юноша.
     Тем не менее, я нащупал теплую рукоятку.
     Дальше произошло что-то непонятное.
     Кажется, я уже вытаскивал пистолет. Кажется, я  даже  уже  наполовину
его вытащил. Но в это мгновение юноша сделал быстрое движение левой рукой.
По-моему, именно левой. Впрочем, поклясться я не могу. Режущая острая боль
разодрала  мне  солнечное  сплетение.  Я  перегнулся.   Дыхание   у   меня
остановилось.
     - Вот так, - сказал юноша.
     Вероятно, я на какое-то время потерял сознание. Потому  что  когда  я
снова начал соображать, то увидел, что сижу в прихожей, в  углу,  обхватив
живот и скрючившись так, что лоб мой почти касался коленей. Пистолета  при
мне, конечно, не  было.  Также  при  мне  не  было  и  сумки.  Она  лежала
неподалеку,  на  боку,  смятая,  чуть  ли  не  вывернутая   наизнанку,   и
голубоглазый юноша длинными музыкальными пальцами с интересом перебирал ее
содержимое.
     - Ну как ты? - спросила Леля, промакивая мне лоб платком. Шепнула.  -
Может быть, в самом деле - подождем немного?
     От нее исходило успокаивающее тепло. Я  осторожно  вздохнул.  Боль  в
животе слегка отпускала. Юноша тем временем закончил перебирать наши  вещи
и, брезгливо вытерев пальцы о пол, снова  начал  монтировать  на  жестяной
коробке какое-то приспособление - увлеченно пригнувшись, расставив жесткие
локти. Кажется, эта работа поглощала его целиком.  Я  прикинул  расстояние
между нами и одновременно искоса оглядел прихожую: нет  ли  поблизости  от
меня чего-нибудь тяжелого, но голубоглазый юноша как  будто  прочитал  мои
мысли - поднял голову и очень внятно сказал:
     - Вы ведь не профессионал, Николай Александрович? Вы не профессионал?
Тогда не надо. Извините, но я голыми руками положу пять-шесть человек.  Вы
мне даже с пистолетом не очень опасны. А уж без пистолета будет  -  полный
конфуз. Поверьте мне: не стоит и пробовать...
     Говорил он неторопливо и снисходительно, будто с ребенком, и, еще  не
закончив фразы, опять согнулся над своей  конструкцией,  ловко  вворачивая
хромированную детальку. Видимо, он не  принимал  меня  всерьез.  Это  было
унизительно.
     - Оставь его, - тихо сказала Леля.
     Тем не менее,  я,  наверное,  попытался  бы  что-нибудь  предпринять:
наверное, кинулся бы, наверное, попробовал бы чем-нибудь ударить. Я  знал,
что это бесполезно, но я бы обязательно попробовал. Однако, именно в  этот
момент  в  дверь  отчетливо  постучали,  и  нетерпеливый  командный  голос
потребовал:
     - Гражданка Морошина! Откройте!
     А после секундной томительной паузы посыпались тяжелые удары.
     - Это - за мной, - побледнев, сказала Леля.
     К счастью, дверь была очень  крепкая,  настоящая  дубовая  дверь:  из
толстенных, вероятно, четырехдюймовых досок, к тому же, видимо в  связи  с
последними событиями, она для безопасности была  обита  тремя  поперечными
железными полосами. То есть, какое-то время мы могли продержаться.  Правда
- недолго.
     - Верните мне пистолет, - попросил я юношу.
     Но он отрицательно качнул головой:
     - Пока не стоит...
     А затем энергичными движениями руки показал нам  с  Лелей,  чтобы  мы
отходили по коридору. Сам он, присев на корточки и в  такой  позе  пятясь,
совершенно спокойно разматывал провода. А допятившись до кухни, поставил в
углу ее свою динамо-машину и в два счета подсоединил  зачищенные  концы  к
желтым торчащим расщепленным клеммам.
     - Все в порядке, -  удовлетворенно  сказал  он.  -  Перекрытия  здесь
прочные, обрушиться не должны. А как только они войдут, мы их накроем.
     Может быть, я ошибался, но мне казалось, что он даже доволен тем, как
складывается ситуация. Лицо его повеселело, на губах появилась  сдержанная
улыбка. Впрочем, он тут же отскочил,  прижавшись  к  стене  -  потому  что
половинка черного хода с мучительным  скрипом  отворилась  и  в  проеме  -
задыхаясь, держась за сердце - возник всклокоченный Куриц.
     - Ага! Я все-таки вас застал, - с трудом выговорил он. -  Фу!..  А  я
боялся, что вы  меня  не  дождетесь...  Фу...  И  Василек  здесь.  Привет,
Василек!.. Фу... Чуть-чуть отдышусь. А кто это там колотится?..
     Я не поверил своим  глазам,  но  Василек  действительно  расплылся  в
улыбке. Причем, самой искренней.
     - Здравствуйте, Леонид Иосифович, - сказал он. -  Это  к  нам  тут  в
гости - слегка набиваются. Но вы не волнуйтесь, мы их сейчас успокоим.
     Он кивнул на уходящие в глубину коридора желтые провода.
     - Принес? - спросил Куриц.
     - Принес, - сказал Василек.
     - Ну тогда сматывай эту механику и - двинули.
     И пока несколько озадаченный Василек, отсоединив контакты,  вытягивал
динамитный заряд из прихожей, Куриц обернулся к нам и неожиданно подмигнул
- усмехаясь, точно от хорошего настроения.
     Все его лицо оделось тугими морщинами.
     - Ну? Пошли покатаемся? - предложил он.

     Путаницу мелких улиц, прилегающих к Каменноостровскому проспекту,  мы
преодолели сравнительно благополучно, однако при выезде  на  сам  проспект
произошел весьма характерный инцидент. Мы приближались к нему по одному из
тех бесчисленных переулочков,  которые  во  множестве  пересекают  его,  и
находились уже недалеко от перекрестка, когда  машина  внезапно  замедлила
ход - притормозила, качнулась и завиляла, как будто ехала не по  асфальту,
а по рыхлому песку. Вероятно, мостовая под ней начала проваливаться.
     - Берегись! - крикнул Куриц.
     Громадное серое здание, опоясанное эркерами, с вывеской  "Аптека"  по
фасаду, вдруг заколебалось и стало подниматься вверх -  выпирая  боками  и
распадаясь на ряд составляющих элементов.
     Впрочем, как оно распадалось, я, разумеется, не  видел.  Я  в  то  же
мгновение резко пригнул Лелю к сиденью и  всем  телом  навалился  на  нее,
чтобы закрыть. Конечно, это  вряд  ли  бы  помогло.  Движение  было  чисто
инстинктивное. Я ожидал, что сейчас грохнут по машине спекшиеся кирпичи и,
пробив слой металла, вывернут внутрь  металлические  лохмотья.  Но  ничего
подобного не случилось. Вместо этого  машина  накренилась,  почти  чиркнув
дверцами по асфальту, потом еще  раз  накренилась,  теперь  уже  в  другую
сторону, как-то прыгнула, крутанулась на месте и,  ударившись  колесами  о
покрытие, набирая  скорость,  пошла  вдоль  Каменноостровского  проспекта.
Раздался грохот. Земля - дрогнула. В заднее стекло я увидел кудрявую  тучу
пыли, из которой торчали две перекрещивающиеся балки.
     Мы, кажется, проскочили.
     - Ну ты даешь! - сказал Куриц, растирая пальцами  ушиб  на  скуле.  -
Все-таки с водителем нам повезло. Классный  водитель.  Между  прочим,  это
именно Василек организовал нападение на  горисполком.  Правда,  не  совсем
удачно. Генералов ликвидировать не удалось. Вообще ничего не удалось. Шрам
у него оттуда. А до этого Василек создал организацию,  которая  называлась
"Гермес". Ты, наверное, слышал о такой организации? То есть, он -  человек
активный. Нам просто повезло, что он сейчас вместе с  нами.  А  не  против
нас, например. Это было бы тяжелее. Василек! Сколько человек  вы  тогда...
уговорили?
     В зеркальце заднего вида было заметно, как Василек улыбается: белизна
зубов и нежные алые губы.
     - Разве это были люди? - мягко сказал он. - Это было  -  так,  дерьмо
кошачье... Все наши беды оттого, что слишком много людей.
     Наступила пауза.
     Асфальт неожиданно кончился. Потянулся затоптанный тряский  булыжник.
Старенький "Москвич" задребезжал так, что,  казалось,  сейчас  развалится.
Скорость пришлось сбросить. Но, вероятно, это было и к лучшему, потому что
на площади Революции сгрудилась возбужденная толпа. Улюлюкали, свистели  и
махали красными флагами. На балконе разлапистого дворца стоял человек - по
всей видимости, выкрикивая что-то неслышное за общим гулом. Повернулся - и
блеснуло на солнце пенсне. Мы остановились. Плоская  обрезанная  на  конце
махина дыбилась над Невой. Торчали перила, и по ним карабкались  отдельные
смельчаки. Мост был разведен.
     - Сворачивай на Дворцовую, - велел Куриц.
     Сейчас  же  в  заднюю  дверцу,  с  той  стороны,  где  сидела   Леля,
просунулась  лохматая  голова  и,  втянув  расширенным