Костя
Плужников, из Третьего сектора.  Он  был  бледен,  как  мел,  и  колени  -
подтянуты к  животу,  а  сквозь  скрюченность  пальцев  текла  красноватая
жидкость. И он тихо постанывал: Больно... Ребята... За что?..
     Вдруг вокруг стало  тесно  от  множества  возбужденных  военных.  Все
кричали,  толкались  -  докладывая  генералу  Сечко.  А  один  из  майоров
почему-то  непрерывно  сморкался.  И   какие-то   парни   в   комбинезонах
раскинулись на полу.
     Как я понял, налет был отбит и - довольно успешно.
     Я сказал:
     - Костя, Костя, не надо, не умирай...  Подожди,  будет  врач,  сейчас
тебя перевяжут... Я прошу тебя, Костя, немножечко потерпи...
     Но зрачки у него медленно заворачивались под веки.  И  разглаживалось
только что наморщиненное лицо.
     Генерал-лейтенант помахал мне рукой:
     -  Николай  Александрович!..  Где  вы  там,  не   задерживайтесь   по
пустякам... -  И  вдруг  крикнул  визгливым  фальцетом.  -  Вы  что  -  не
слышите?!..

     При налете погибли четверо террористов, и еще один, тяжело  раненный,
скончался  по  дороге  в   больницу.   Также   погибли   двое   работников
горисполкома. Из  военной  охраны  никто  не  пострадал.  Было  следствие.
Кажется, кого-то арестовали. Впрочем,  толком  я,  разумеется,  ничего  не
знал. К счастью, следствие меня практически не затронуло. Лишь  через  два
дня я обнаружил у себя в почтовом ящике сложенный вчетверо узкий  бумажный
листочек, на котором синим карандашом было  написано  одно  только  слово:
"Предатель". Листочек я скомкал и выбросил. Помнится, я тогда не испытывал
ничего, кроме вялого раздражения. Я  не  то,  чтобы  не  верил  в  угрозы,
исходящие откуда-то из путаницы конспиративных квартир - в  угрозы  я  как
раз верил - но, по-видимому, наступило определенное пресыщение. Опасностей
в моей жизни было слишком много, и сознание попросту уже не реагировало на
них. А к тому же именно в эти  дни  начались  события,  которые  заслонили
собою все остальное. Позже они были названы "Эвакуацией". Я  довольно-таки
хорошо помню это время.
     Кажется, это была середина недели,  четверг.  Я  каким-то  непонятным
образом оказался на  Невском  проспекте.  Помнится,  у  меня  обнаружилось
несколько свободных часов: я потерянно  плелся  вдоль  арок  Гостиного  по
направлению к Адмиралтейству. День был душный, парной - скучный  солнечный
день. Небо было затянуто зыбкой  облачной  дымкой.  Загорелись  склады  на
Обводном, но тогда я еще об этом не знал. Правда, запах горелого  ощущался
в воздухе достаточно сильно. И на стеклах витрин нарастала слоистая  пыль.
Всюду валялся затоптанный  мелкий  мусор,  бумажки.  Людей  было  мало.  Я
прямо-таки  поражался,  насколько  мало  людей.   Вероятно,   многие   уже
перебрались в новостройки. Потому что эпидемия  захватывала  прежде  всего
исторический центр. (Если только эпидемия и в самом деле существовала). Но
во всяком случае было ясно, что центр обречен.  И  поэтому  жители  старых
районов пытались выехать - всеми правдами и неправдами.
     Я прошел мимо здания Думы, двери которой  были  почему-то  заколочены
досками, пересек пустынный жаркий проспект, где  по  глади  асфальта  едва
тащился одинокий троллейбус, и уже приближался к громадине Главного штаба,
когда непосредственно над моей головой вдруг раздался тяжелый  томительный
взрыв. То есть, было даже не так. Сначала раздался вой, как от налетающего
снаряда, а потом уже - собственно взрыв -  по-моему,  на  уровне  третьего
этажа - вспухло облако, из которого посыпались обломки дерева и кирпича. В
такие секунды практически не соображаешь. Я и сам не понял, как оказался в
ближайшей парадной. Там уже находились несколько человек. А  один  из  них
неожиданно сказал мне:
     - Здравствуйте...
     - Здравствуйте, - машинально ответил я.
     Видимо, это был кто-то из коллег по работе. В  полумраке  парадной  я
его  не  разглядел.  Тем  более,  что  в  эту   секунду   опять   раздался
душераздирающий  гнусный  вой,  и  другой  снаряд  разорвался,   как   мне
показалось, прямо в парадной. Заволокло темным дымом. С грохотом обрушился
лестничный пролет. Меня отшвырнуло куда-то в неизвестность. Рот,  глаза  -
были залеплены сухой известкой. Ноги  мои  были  чем-то  придавлены.  Я  с
трудом, как из теста, вытащил их. Ничего не было видно. Где-то  непрерывно
стонали. На другом краю Земли плакала женщина: Сережа!.. Сережа!.. - голос
был безнадежный, срывающийся. Я вдруг вспомнил табличку, висящую на  доме:
"Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна"! Значит, это
- по-видимому, артобстрел. Правда, непонятно - кто и в кого стреляет.
     Кое-как, раскачиваясь, словно контуженный, я сел.  Голова  кружилась,
руки не находили опоры. Дым рассеивался, в парадной забрезжил свет. Кто-то
быстро и жестко сдавил мне безвольные плечи:
     - Осторожнее, у вас, по-моему, кровь на  лице...  Нет,  не  надо,  не
трогайте, кажется, ничего серьезного... Передвиньтесь, попробуйте -  сюда,
к стене... Сделайте пару глубоких вдохов, вам будет легче...
     Мне действительно становилось немного легче. Я  уже  начал  различать
какие-то   смутные    очертания.    Клинышек    острой    бородки    вдруг
сконцентрировался из  теней,  а  затем  проступили  -  рубашка,  пиджак  и
галстук. И костистая гибкая плеть помогающей мне руки.  Я  сообразил,  что
рукава у пиджака - оторваны. Потому что  согнулась  во  мраке  -  змеей  -
стеариновая желтизна.
     Я спросил:
     - Я долго был без сознания?
     - С полчаса или около этого, - ответил невидимый  мне  человек.  -  К
сожалению, мои часы куда-то исчезли. Но я думаю,  что  -  не  больше,  чем
полчаса. Завалило нас, между  прочим,  довольно  серьезно.  У  меня  такое
ощущение, что рухнуло  сразу  несколько  этажей.  Просто  чудо  -  что  не
раздавило в лепешку. Вероятно, спасла арматура: лестница встала горбом. Но
она, как мне кажется, тоже - едва удерживает. Хорошо еще, что  сохранилась
какая-то  щель.  Все  же  -  доступ  для  света,  для  воздуха,  вам   это
требуется... - Человек осторожно, но сильно повлек меня куда-то  назад.  -
Ну? Получше?  Вы  можете  передвигаться?..  Передвиньтесь,  мне  очень  не
нравится кровля над головой...
     Мы переползли через громадную кучу штукатурки,  насыпавшейся  сверху,
из нее, точно зубы,  высовывались  обломки  дерева  и  кирпича,  и  торчал
испачканный известью грубый тупой ботинок, лишь опершись, я понял, что это
- чья-то нога, и - упал, потому что рука у  меня  подломилась.  -  Ничего,
ничего... - бормотал помогающий мне  человек.  -  Этот  -  мертв.  Ничего,
ничего. Вы - привыкнете... - Напрягаясь, кряхтя от  усилий,  он  приподнял
меня и, как куклу из тряпок, перевалил на другую сторону -  оттащив  после
этого и вновь прислонив к стене. -  Ничего,  ничего.  Могло  быть  гораздо
хуже... - Я услышал протяжный замедленный мощный  вздох:  перекрытия  там,
где мы только что находились, осели. - Ну, вот видите, - задыхаясь, сказал
человек. - Все же я научился немного чувствовать землю... Камень,  дерево,
глина,  песок,  чернозем...  А  у  вас  этот  внутренний  голос   еще   не
прорезался?.. - Человек осторожно добавил. - Вы, кажется,  узнали  меня?..
Если честно признаться, то я никак не рассчитывал... Впрочем, может  быть,
это - есть знак потаенной судьбы?.. Вам дается  возможность  увидеть  иную
цивилизацию... Вы, наверное, слышите звон  Вечных  Колоколов?..  Здесь  не
нужен рассудок, здесь надо - просто довериться...  Камень-бог,  мать-сырая
земля... Или все-таки будете ждать превращения  в  "мумию"?..  Говорю  вам
опять: этот мир уже обречен...  Мы  должны  породниться  с  землей  -  как
основой всей сущности...
     Я  и  в  самом  деле  слышал  негромкий  подземный  гул.  Отдаленный,
неровный, как будто накатывающийся волнами. При известном воображении  его
можно было принять за тревогу колоколов. Но  одновременно  я  слышал,  как
всхлипывает неподалеку какая-то женщина. Тихо всхлипывает,  успокаивается,
кашляет в темноту. Вероятно, та  самая,  что  при  начале  обстрела  звала
Сережу. И еще я услышал противный скрежещущий долгий  звук,  словно  когти
голодного зверя царапали камень. Лезут крысы? Но  крысы  из  города  давно
ушли. Я подумал, что надо бы тщательно осмотреть все завалы. Вдруг удастся
найти и расширить какой-нибудь ход. Вряд ли можно рассчитывать на то,  что
нас откопают.  Если  город  обстреливается,  то  аварийщикам  не  до  нас.
Представляю, какая сейчас царит паника среди военных. Это что же -  мятеж,
революция,  переворот?  Или,  может  быть,  снова  -  образовался  "прорыв
истории"? Ретроспекция, кстати,  не  лучше,  чем  переворот.  До  сих  пор
неизвестны законы, по которым она развивается. Между прочим,  "прорывы"  -
все чаще и все сильней.  Куриц  как-то  сказал,  что  именно  история  нас
погубит. Вряд ли части "спецназа"  сумеют  ограничить  ее.  Это  значит  -
появятся сотни и тысячи новых "мумий".
     - Ну так что? - поинтересовался сидящий рядом со мной человек.
     - Перестаньте, профессор, - сказал я, с досадой  поморщившись.  -  Ну
какая, к чертям собачьим, цивилизация под землей? Странно слышать  от  вас
подобные рассуждения. Вы же - физик, ученый, образованный человек. И вдруг
- явно невежественная секта "подземников".  Это  правда,  что  вы,  живые,
лежите в гробах? Черт возьми, я и в  бога-то  никогда  не  верил!  Неужели
теперь я поверю в какую-то чушь?..
     - Как хотите. А я ухожу, - сказал профессор. - Чушь  -  не  чушь,  но
возлюбит нас - только земля. А вы в детстве не пробовали  -  жевать  сырую
землю? Этот - сладкий, этот - необыкновенный вкус! - Он легко и  бесшумно,
как черное привидение, выпрямился.  Впрочем,  ровно  настолько,  насколько
позволил свисающий свод. Я заметил, что ребра  камней  проступают  немного
отчетливей. То ли света прибавилось, то ли привыкли глаза.
     - Вы не слушайте этого старика, - неожиданно сказала  женщина.  Очень
громко сказала. Спокойно сказала. Как врач. - Он, по-моему, сумасшедший, я
давно за ним наблюдаю. Если  можете,  то  просто  не  отвечайте  ему.  Нас
спасут, к нам пробьются, вы слышите: уже пробиваются...
     И едва различимой рукой она указала на щель.  Звук  скребущих  когтей
действительно быстро усиливался. И вдруг стало понятно, что  это  работает
бур. Приближался он к нам буквально с каждой секундой,  -  заглушая  собою
гудение колоколов. Пласт запекшегося кирпича дрогнул, треснул и вывалился.
Из пролома посыпались - крошка, удары кирки. Пересек темноту ослепительный
высверк фонарика. А за ним сквозь изломанность дранки просунулась голова -
защищенная чем-то вроде мотоциклетного шлема.
     И спросили, присматриваясь:
     - Есть кто живой?..
     - Мы - живые, - спокойно ответила женщина. - Нас здесь трое осталось,
четвертый - погиб...
     - Лично я наблюдаю двоих, - отметил спасатель. И, втянувшись  обратно
в пролом, деловито  сказал.  -  Живы  -  двое.  Габура,  давай  веревки...
Подстрахуем, им тут придется ползти...
     Я напрягся,  почувствовав  что-то  неладное.  И  при  свете  фонарика
впервые увидел завал:  глыбы,  доски,  железо  в  прогнувшейся  кровле.  И
спокойную бледную женщину, выпрямленную,  как  кол.  Перед  ней  почему-то
лежала на камне раскрытая книга. А глаза ее были расширены - в пол-лица.
     - Да, - сказала она. - Да. Нас только двое.
     И тогда я бессильно  и  тупо  осел  на  кирпичную  пыль.  Потому  что
профессора в лестничном закутке действительно не было...
     Дома  меня  ожидал  неприятный   сюрприз.   Когда   я,   измочаленный
пребыванием  под  завалом,  с  невообразимо   разбухшей,   разламывающейся
головой, с ощущением, что  меня  как  будто  пропустили  через  мясорубку,
еле-еле поднялся по грязной лестнице  и  после  обычных  предосторожностей
отпер дверь, то в  прихожую  немедленно  выскочили  Близнецы  и,  прищурив
глаза,  синхронно  прижав  указательные  пальцы   к   губам,   чрезвычайно
таинственно и предостерегающе прошипели: Ш... ш... ш...  -  Выглядели  они
далеко не лучшим образом: оба - в пятнах, похожих на розовые  лишаи,  и  в
расчесах  на  серых  бескровных  с  набрякшими   венами   лицах.   Видимо,
сказывалось отсутствие  нормальной  еды.  Вообще  -  обстановка,  болотные
испарения.
     - Что случилось? - нерадостно спросил я. Меньше  всего  мне  хотелось
сейчас в чем-нибудь разбираться.
     Близнецы от усердия надули щеки - чтоб объяснить.  Но  объяснить  они
ничего не успели. Потому  что  жена  затолкала  их  обратно  в  комнату  и
прикрыла дверь. А затем показала мне подбородком в сторону кухни.
     - Тебя там ждут, - сказала она. - Извини, но я просто не  знала,  что
делать...
     В кухне раздавалось какое-то странное хрюканье. Я прошел  туда,  и  у
меня подкосились колени. За столом, уставленным  всеми  нашими  припасами,
раскорячившись, словно глубоководный  краб,  пожирая  холодную  вермишель,
приготовленную мне на вечер, наклоняясь и чавкая, сидел Леня Куриц.
     Он приветственно помахал мне вилкой с  наколотым  куском  колбасы  и,
прожевывая, дико таращась, промычал  из  горла  что-то  нечленораздельное.
Щеки его чернели небритостью, был заклеен исцарапанный лоб, и рубашка была
изжеванная, по-моему, сшитая из занавески. А на хлебнице рядом с горбушкои
батона лежал пистолет - вместо  масла  в  масленке  желтели  две  запасные
обоймы.
     - Ты с ума сошел, - растерянно сказал я. - Здесь же  _с_м_о_т_р_я_т_.
Тебе тут нельзя показываться...
     Сделав страшное усилие, Куриц проглотил ту массу, которая скопилась у
него во рту, и, причмокнув от наслаждения, понюхал колбасную прелость.
     - Не волнуйся, - все так же нечленораздельно ответил он. - Слежки  не
было, я тысячу раз проверялся. А в твою парадную я вообще  не  заходил.  Я
прошел чердаками с Садовой и спустился по лестнице.
     И он впился зубами в несчастный кусок колбасы.
     В общем, здесь все было  предельно  ясно.  Куриц  быстро  подмел  всю
оставшуюся вермишель и, дрожа, словно хищник, накинулся на чай с сухарями.
Сахара он себе положил ложек пять или шесть.  И  прихлебывал  -  щурясь  и
цыкая от удовольствия. Я пока очень путано рассказывал ему - то, что знал.
Про налет, и про  явки,  и  про  Лелю  Морошину.  Про  записку  со  словом
"предатель",  которую  я  получил.  Но  он   слушал   меня   до   обидного
невнимательно. Лишь единожды, оторвавшись от кружки, невнятно переспросил:
     - Значит, обе квартиры? И на Сенной, и в Конюшенном?.. Ну - Морошина!
Этого  ей  не  простят...  А  ведь  я  собирался  как  раз  на  Конюшенный
переулок...
     И опять захрустел сухарями, точно хомяк. Как болезнь, ощущалась в нем
застарелая напряженность. Он, казалось, все время был собран и был начеку.
И прислушивался и поглядывал в  сторону  пистолета.  Вероятно,  готовый  в
любую секунду - схватить его и стрелять. Говорил  он  короткими,  рваными,
злыми,  горячими  фразами.  Будто  семечки,   выплевывая   их   изо   рта.
Разобраться, в чем дело, мне было довольно трудно. Или я от контузии  пока
еще плохо соображал. В дополнение ко всему, он непрерывно ругался -  через
каждое слово вставляя: Трам-тарарам!.. - Я  давно  уже  не  слышал  такого
отборного мата. Интересно, что раньше Куриц не ругался -  совсем.  Тем  не
менее,  что-то  начало  слегка  проясняться.  А  когда   прояснилось,   то
прямо-таки ошеломило меня:
     - Погоди! Значит, в Карантин тебя сдали свои же?!.. Ты -  из  группы,
которая бежала на днях?!..
     - Ну их, трам-тарарам!.. - сказал  Леня  Куриц.  -  Страх,  подполье,
террор, самомнение, власть... Деньги, женщины, трам-тарарам, перегрызлись,
как падлы!.. Слышал, может быть, про такую контору: "Гермес"?.. - Он допил
третью чашку и поставил ее - со стуком. - В общем, если не  против,  то  я
поживу у тебя пару дней... Извини, но  мне  просто  необходимо  где-нибудь
отсидеться... В крайнем  случае,  как-нибудь  перекантуюсь  на  чердаке...
Правда, именно чердаки сейчас усиленно проверяют... - И пощелкал  немытыми
длинными пальцами.
     - Давай, давай!..
     Я сходил и принес ему ксерокс исторического  документа.  Я  не  знаю,
зачем он был нужен, но Куриц -  вцепился  в  него.  Щупал,  вчитывался  и,
кажется, даже обнюхивал. Повернулся к окну и посмотрел бумагу на свет. Что
он думал там обнаружить - ведь это был ксерокс?
     - Так-так-так... - суетясь, приговаривал он. - Это - ясно,  и  это  -
мне тоже понятно... "Зверь", "проклятие", в общем, пока - мишура...  Между
прочим, тебе было б лучше - убраться из города... Чтоб - не быть на  виду,
ты же - "предатель"  для  них...  Или  тихо  сменить  местожительство,  по
крайней мере...  Так-так-так,  значит,  "Угорь"  и,  значит,  "со  скудних
времен"...  "Лупоглазех,  пузатех,  во  пятнох,  сы  задней  плавницей"...
"Пробудиша, и ркоша, и мнози развяша его"... "И стонаша, и свет загорашася
нечеловеций"... - Он пристукнул по тексту. - А где же вторая  часть?  -  И
уставился на меня, словно следователь на обвиняемого.
     - Какая вторая часть? - удивился я. -  Я  принес  тебе  то,  что  мне
выдали по заказу...
     - Вот же, вот же! - Куриц потыкал в подколотый  бланк.  -  Вот!  Тебе
здесь отметили, что это - первая половина!.. А вторая находится в ЦГАОР  и
нужен другой заказ... Что же ты, до сих пор не умеешь читать  библиотечные
шифры?..  -  Он  был  искренне,  до  глубины  души  возмущен.  -  Чем  ты,
трам-тарарам, занимался в своем институте?!..
     В это время, как бешеный, зазвонил телефон. Разрываясь от нетерпения.
Я поперхнулся. Потому что телефон не работал уже несколько дней. И  сейчас
же возникла встревоженная жена из комнаты.
     Я махнул ей рукой, чтоб хотя бы не лезла  она.  И  прикрыв  дверь  на
кухню, сорвал раскаленную трубку.
     -  Николай  Александрович?  -  бодро  сказал  генерал  Сечко.   -   Я
приветствую вас, Николай Александрович... Говорят, вы сегодня  попали  под
артобстрел?.. Все в порядке? Надеюсь, серьезно  не  пострадали?..  Николай
Александрович, а у меня к вам - опять вопрос... Дело  в  том,  что  у  вас
находится ваш приятель... Вы, наверное, с ним беседуете, пьете чай?.. Ради
бога, пожалуйста, не торопитесь... Но когда вы закончите все ваши  дела  -
пусть он выйдет - спокойно, один - на улицу... И, конечно,  чтоб  не  было
никакой _м_а_я_т_ы_... Я прошу  вас,  скажите  ему:  не  надо...  Вы  -  в
квартире, там все-таки - двое детей...
     Вслед за этим в наушнике наступило  молчание.  Не  было  слышно  даже
обычных телефонных гудков. Мой аппарат, по-видимому, вновь отключили.
     Я вернулся на кухню и очень медленно сел. Я  не  знал,  как  об  этом
сказать Лене Курицу. Но, наверное, у меня все было написано на лице -  так
как Куриц устало и понимающе ухмыльнулся.
     - Ну? - сказал он. - По-видимому, это за мной? Я,  признаться,  когда
позвонили, то так и подумал.  -  Он  лениво  поднялся  и  сунул  в  карман
пистолет. - Вероятно, они попросили, чтоб  я  покинул  квартиру?  Да,  как
водится, наша госбезопасность на высоте... Не расстраивайся чересчур,  это
следовало предвидеть...
     - Я попробую что-нибудь сделать, - неуверенно сказал я. - Я, в  конце
концов, остаюсь еще членом Комиссии...
     Но в ответ Леня Куриц - лишь подмигнул.
     - Не валяй дурака! Что ты можешь?  И  кто  тебя  будет  слушать?..  -
Звякнув толстой цепочкой, он отпер замок. И  в  дверях,  чуть  запнувшись,
по-видимому, на прощание обернулся. - Вообще, у меня  такое  предчувствие,
что мы увидимся в ближайшие дни. Правда, трудно сказать:  хорошо  это  или
плохо... - И он снова - в какой-то решимости - подмигнул.
     И вошедший в пазы язычок замка оглушительно щелкнул...

     Первый "чемодан" ударил  на  углу  Садовой  и  улицы  Мясникова,  он,
по-видимому, угодил в стык,  под  выступы  тротуара:  вспучился  громадный
асфальтово-земляной разрыв, будто жесткой  метелкой  выскребло  остекление
противоположного  дома,  ярко-красный  обтертый  "жигуль",   притулившийся
неподалеку от