это
было ему приятно.  Один  шофер  такси  привязал  хвост  енота  к  пробке
радиатора, и на другой же день у каждого трепался на капоте кусок  меха.
Скорняки делали искусственные  лисьи  хвосты,  и  ни  один  школьник  не
появлялся на машине без развевающегося хвостика.  А  таксист,  наверное,
развалившись за баранкой, с удовольствием  думал,  что  все  началось  с
него. Луи отращивал ноготь на мизинце пять месяцев и уже видел несколько
человек своих последователей. Это может пойти по стране - а началось все
с Луи.
     Он постучал по доске длинным выпуклым ногтем, но осторожно,  потому
что когда ноготь вырастает до такой  длины,  он  легко  ломается.  Эдгар
смотрел на ноготь. Свою же левую руку  он  прятал  внизу.  У  него  тоже
отрастал ноготь, но он был еще  не  очень  длинный,  и  Эдгар  не  хотел
показывать его Луи, пока не отрастет как следует. У  Эдгара  ногти  были
ломкие, этот приходилось покрывать бесцветным лаком, иначе он  бы  сразу
сломался. Он даже в постели раз сломался. Эдгар посмотрел на блондинку.
     - Хочешь заняться этой...щеткой?
     - Почему не попробовать? - сказал Луи.- Может, и проститутка.
     - Хорошая проститутка - тоже дело.- Взгляд Эдгара опять скользнул в
ту сторону. Женщина положила ногу на ногу.- Луи,- сказал он извиняющимся
голосом,- пока я не забыл - ты присмотри  за  тем,  как  грузят  ящик  с
пирогами. На прошлой неделе на нас была жалоба. Где-то по дороге уронили
ящик, и малиновый пирог весь перемешался с лимонным, а сверху  еще  изюм
насыпался. Пришлось выплачивать.
     - Только не в моем рейсе,- отрезал Луи.- Его ведь в Сан-Хуан везут?
На ихней колымаге с Мятежного угла и уронили.
     - Выплачивать нам  пришлось,-  сказал  Эдгар.-  Все  таки  проверь,
ладно?
     - В моем рейсе никаких пирогов не роняли,- угрожающе сказал Луи.
     - Я знаю. Знаю, что не у тебя. Но из конторы велели передать  тебе,
чтобы ты проследил.
     - Чего же они ко мне не обратились? - сказал Луи. Есть жалоба -  ну
так и вызвали бы меня, а не передавали через  кого-то.-  Он  раздувал  в
себе злость, как костер. Но злился он на женщину. Дешевка. Он  посмотрел
на большие настенные часы. Секундная стрелка в полметра  длиной  прыгала
по циферблату, а в выпуклом стекле Луи видел блондинку, которая  сидела,
закинув ногу  на  ногу.  В  кривом  стекле  было  плохо  видно,  но  ему
показалось, что она смотрит ему в затылок. Злость в нем приутихла.
     - Я присмотрю за  пирогами,-  пообещал  он.-  Скажи  им,  малины  в
лимонном не будет.  Я,  кажется,  подзаймусь  этой  щеткой.-  Он  увидел
восхищение в глазах Эдгара и медленно повернулся лицом к залу.
     Луи не ошибся. Она смотрела ему в затылок, а когда  он  повернулся,
продолжала смотреть в лицо. Во  взгляде  ее  не  было  интереса,  совсем
никакого. Но глаза красивые, подумал он.  Хороша,  черт!  Луи  прочел  в
журнале, что широко расставленные глаза говорят о  сексуальности,  и  от
блондинки тянуло ею, тянуло. На  таких  всегда  оглядываются  на  улице.
Стоит ей появиться - сразу все поворачиваются и смотрят.  Прямо  видишь,
как головы поворачиваются,  словно  на  ипподроме.  Что-то  в  ней  есть
особенное - и дело не в косметике,  не  в  походке,  хотя  и  они  много
значат. Что бы это ни было, но она несла в себе такой заряд. Луи  почуял
его, когда она только вошла с улицы и стояла против света,  так  что  он
даже не мог ее разглядеть. Сейчас она смотрела на Луи без улыбки, вообще
без всякого выражения, просто смотрела, а он это все равно чуял. Горло у
него перехватило, и шея над воротничком покраснела. Он знал,  что  через
секунду отведет глаза. Эдгар ждал, и Эдгар верил в Луи.
     Репутация Луи была несколько преувеличенной,  но  он  действительно
имел подход, действительно не терялся по части щеток. И  все  же  сейчас
ему было не по  себе.  Эта  щетка  его  осадила.  Хотелось  залепить  ей
пощечину. Грудь распирало. Если он не возьмется  за  дело  сейчас,  шанс
будет упущен. Он видел темные  лучики  на  радужных  оболочках,  круглый
подбородок. Он применил обнимающий взгляд. Он слегка  расширил  глаза  и
улыбнулся, как будто вдруг узнал ее. И двинулся прямо к ней.
     Он  тонко  придал  улыбке  легкую  почтительность.  Она  продолжала
смотреть ему в глаза, но уже не так холодно. Он остановился перед ней.
     - Кассир говорит, вы едете на юг на моем автобусе,  мадам,-  сказал
он. Он чуть не рассмеялся над этим "мадам", но обычно слово действовало.
Подействовало и на нее. Она чуть-чуть улыбнулась.
     - Я отнесу ваш чемодан,- продолжал Луи.- Отправляемся минуты  через
три.
     - Спасибо,- сказала женщина.- "Голос у нее грудной и чувственный",-
подумал Луи.
     - Позвольте взять ваш чемодан. Я его сейчас поставлю, и место будет
занято.
     - Он тяжелый,- сказала она.
     - Я тоже, кажется, не карлик,- возразил Луи. Он взял ее  чемодан  и
быстро пошел на посадочную платформу.  Он  влез  в  автобус  и  поставил
чемодан перед  сиденьем,  которое  было  прямо  за  его  креслом.  Можно
смотреть на нее в зеркальце и поговорить по дороге. Он вышел из автобуса
и увидел, что оголец с другим уборщиком грузят на крышу ящик с пирогами.
     - Поаккуратнее с этой штукой,- громко  сказал  Луи.  Вы,  паразиты,
уронили такой на прошлой неделе, а капают на меня.
     - Ничего я не ронял,- сказал мальчишка.
     - Ну да, не ронял,- сказал Луи.-  Не  нарывайся,  малый.-  Он  ушел
через стеклянные двери в зал ожидания.
     - Чего его разбирает? - спросил другой уборщик.
     - Да я его зашухарил,- сказал мальчишка.- Джордж нашел бумажник,  а
я видел, ну и побоялся притырить. С начинкой бумажник. Оба  взъелись  на
меня - что я видел. Луи с Джорджем эту сотню поделили бы, а  из-за  меня
она накрылась. Видя, что я видел, ну и, ясно, побоялись притырить.
     - Я бы от сотни не отказался,- сказал уборщик.
     - А кто бы отказался? -сказал мальчишка.
     - Взял бы я сотню да как загулял бы - на  сотню  знаешь  как  можно
погулять?
     И пошел ритуальный разговор.
     В зале возникла легкая суета. Пассажиры  автобуса,  отправлявшегося
на юг, уже собрались. У Эдгара в кассе было много работы  -  но  не  так
много, чтобы выпустить из виду блондинку. "Щетка",- шептал он. Это  было
новое слово. Теперь он будет им пользоваться. Он осмотрел ноготь мизинца
на левой руке. Не скоро вырастет такой хороший, как у Луи. Но зачем себя
обманывать? Все равно, таким ходоком, как Луи, он  не  будет.  Бабы  ему
всегда доставались второго разбора.
     Был последний набег пассажиров на кондитерский лоток, на автоматы с
арахисом и жвачкой. Китаец купил "Тайм" и "Ньюсуик", аккуратно скатал их
вместе и опустил в карман черного габардинового пальто.  Старуха  нервно
перебирала журналы у  газетчиков,  не  собираясь  ничего  покупать.  Два
индуса в ослепительно белых чалмах, с лаковочерными  кудрявыми  бородами
стояли рядышком перед окном  кассы.  Пытаясь  объясниться,  они  бросали
вокруг огненные взгляды.
     Луи стоял у выхода на платформу и безотрывно смотрел на  блондинку.
От него не укрылось, что  каждый  мужчина  в  зале  занят  тем  же.  Все
наблюдали за ней исподтишка, чтобы никто не заметил.  Луи  повернулся  и
посмотрел через стеклянные двери: мальчишка и  другой  уборщик  укрепили
ящик с пирогами на крыше автобуса и покрыли брезентом.
     В зале ожидания вдруг потемнело. Должно быть, туча закрыла  солнце.
Потом снова  посветлело,  как  будто  плавно  вывели  реостат.  Зазвенел
большой колокольчик над стеклянными дверьми. Луи взглянул на ручные часы
и вышел на платформу к большому  автобусу.  Пассажиры  в  зале  ожидания
поднялись и зашаркали к дверям.
     Эдгар никак не мог понять,  куда  хотят  ехать  индусы.  "У,  башка
тряпичная,- сказал он про себя.- И чего их носит - выучились  бы  сперва
по-английски".
     Луи забрался на высокое кресло, отгороженное трубой из  нержавеющей
стали, и проверял билеты у входивших пассажиров. Китаец в черном  пальто
сразу направился к заднему сиденью,  снял  пальто  и  положил  "Тайм"  с
"Ньюсуиком" на колени. Старая дама, задыхаясь,  преодолела  ступеньку  и
села прямо позади Луи. Он сказал:
     - Извините, это место занято.
     -  Что  значит  занято?  -  ощетинилась  она.-   Здесь   места   не
нумерованные.
     - Это место занято,- повторил Луи.- Вы же видите -  чемодан  стоит?
-Он ненавидел старух. Он их боялся. От них пахло  чем-то  таким,  что  у
него поджилки дрожали. Они бешеные, и у них  нет  гордости.  Им  скандал
устроить - все равно что плюнуть. И всегда своего добиваются. Бабка  Луи
была тираном. И всегда  своего  добивалась,  потому  что  была  бешеная.
Боковым зрением он видел блондинку, дожидавшуюся на  подножке  автобуса,
когда пройдут индусы. Надо же так влипнуть. Он вдруг рассердился.
     - Мадам,- сказал он,- в автобусе распоряжаюсь я. Тут сколько угодно
хороших мест. Будьте любезны пересесть.
     Старуха выставила на него подбородок и нахмурилась.  Она  поелозила
задом, устраиваясь поудобнее.
     - Вы этой девице место заняли - вот кому вы заняли,- сказала  она.Я
вот подам на вас жалобу начальству.
     Луи взорвался.
     -  Сделайте  одолжение.  Выходите  и  подавайте  на  меня   жалобу.
Пассажиров у компании много, а хороших  шоферов  мало.-  Он  видел,  что
блондинка слушает, и ему это было приятно.
     Старуха почувствовала, что он сердится.
     - Я на вас пожалуюсь,- сказала она.
     - Жалуйтесь на здоровье. Вы можете сойти,- громко ответил Луи,-  но
на этом месте сидеть не будете. Оно предоставлено пассажирке  по  совету
врача.
     Это была лазейка, и старуха ею воспользовалась.
     - Почему вы сразу не сказали?- спросила она.- Что же я - понять  не
могу? Но я все равно пожалуюсь на вашу грубость.
     - Сделайте одолжение,- устало сказал Луи.- Мне не привыкать.
     Старуха пересела на следующее место. "Сейчас навострит уши и  будет
меня ловить,- подумал Луи.- А-а, пускай. У нас  пассажиров  больше,  чем
водителей".  Блондинка  была   уже   рядом,   протягивала   билет.   Луи
непроизвольно сказал:
     - Вы только до Мятежного?
     - Да, у меня там пересадка.- Она улыбнулась, услышав  разочарование
в его голосе.
     - Вот ваше место,- сказал он. Он видел в зеркальце, как  она  села,
закинула ногу на ногу, одернула юбку и поставила сумочку рядом с  собой.
Потом выпрямилась и поправила воротник жакета.
     Она знала, что Луи наблюдает за каждым  ее  движением.  С  ней  так
бывало всегда. Она знала, что отличается от других женщин, но не  совсем
понимала - чем. С одной стороны, было приятно - что тебе всегда уступают
лучшее место, не дают заплатить за обед, поддерживают  под  руку,  когда
переходишь улицу. Руки мужчин все время тянулись к ней. И в этом же было
постоянное  неудобство.  Приходилось  урезонивать,  или  улещивать,  или
оскорблять, или просто драться, чтобы отстали.  Все  мужчины  домогались
одного и того же, и деться от этого было некуда.  Она  воспринимала  это
как неизбежность и была права.
     Когда она была совсем  молоденькой,  ее  это  мучило.  Было  гадко,
давило ощущение вины. Но повзрослев, она притерпелась и выработала  свои
методы. Иногда она уступала, иногда принимала в подарок деньги или вещи.
Подходы же почти все ей были известны. Она точно могла предугадать  все,
что сделает или скажет Луи в  следующие  полчаса.  Иногда  это  помогало
избежать осложнений. Мужчины постарше хотели ей помочь, устроить учиться
или устроить на сцену. Из молодых некоторые хотели на ней  жениться  или
опекать ее. И лишь немногие, очень немногие, честно и прямо желали с ней
спать, о чем и заявляли.
     С ними было проще всего, потому что она могла сказать да или нет  и
на этом поставить точку. Больше всего она ненавидела в своем даре -  или
своем недостатке -  грызню,  вечно  разгоравшуюся  вокруг  нее.  Мужчины
яростно сцеплялись в ее присутствии. Грызлись, как терьеры;  поэтому  ей
иногда хотелось нравиться женщинам - но она не нравилась.  Она  была  не
глупа. И знала, почему не нравится, но ничего не могла поделать. Мечтала
же она - о красивом доме в красивом городке, о двух детях и о  том,  как
она будет стоять на лестнице. Она будет красиво одета и будет  встречать
гостей к обеду. Будет муж - конечно; но он  как  то  ускользал  из  этой
картины, потому что рекламы в женских журналах, из которых  и  вырастала
мечта, никогда не включали мужчину. Только миловидная женщина в красивом
платье спускается по лестнице, только гости в столовой, только  свечи  и
обеденный  стол  темного  дерева,  и  чистенькие   дети   целуют   маму,
отправляясь спать. Вот чего ей хотелось. И она  понимала  яснее  ясного,
что этого как раз у нее не будет.
     В ней накопилось много грусти. Она думала о других женщинах.  Может
быть, они в постели не такие, как она? Наблюдая жизнь, она  видела,  что
на  большинство  женщин  мужчины  так  не   реагируют,   как   на   нее.
Чувственность  не  взыгрывала  в  ней  с   обременительной   силой   или
постоянством, а как у Других женщин - она не знала. С  ней  они  никогда
этого не обсуждали. Они ее не любили. Однажды молодой врач,  к  которому
она  обратилась  в  надежде  как  нибудь  умерить   свои   периодические
страдания, начал к ней приставать, и когда она его  окоротила,  заметил:
"Вокруг вас воздух этим заражен. Не знаю, как это у вас  получается,  но
это факт. Есть такие женщины,- сказал он.- Слава богу, их немного, иначе
бы мужчина спятил".
     Она пробовала одеваться построже, но это мало помогало. На  обычной
работе  она  не  удерживалась.  Она  научилась  печатать,  но  когда  ее
нанимали, в конторе все летело кувырком. А теперь у нее  была  кормушка.
Платили  хорошо,  сложностей  особых  не  было.   Она   раздевалась   на
холостяцких банкетах. Антрепризой занималось обыкновенное агентство. Она
не понимала, что  за  смысл  в  этих  банкетах  и  что  за  удовольствие
мужчинам, но мужчины приходили, а она получала пятьдесят долларов за то,
что снимала одежду, и это было лучше,  чем  если  бы  одежду  сдирали  в
кабинете. Она даже посчитала о нимфомании - хоть и немного,  но  поняла,
что ею не страдает. И чуть ли не  жалела  об  этом.  Иногда  она  думала
просто поступить в публичный дом, скопить там денег и уехать на покой  в
деревню - или же выйти за пожилого, с которым можно сладить. Это было бы
самое простое. Молодые люди, которые ей  нравились,  почему-то  начинали
злобствовать. Они всегда подозревали ее  в  обмане.  Либо  дулись,  либо
пробовали бить, либо в ярости прогоняли ее.
     Она пыталась удержать их, но все кончалось только так. А  старик  с
деньгами - это выход. Она бы хорошо к нему относилась. И деньги и  время
свое он тратил бы не впустую. У нее были только две подруги,  и  обе  из
публичного дома. Как видно,  только  такие  могли  не  завидовать  и  не
осуждать ее. Но одна уехала из страны. Куда  -  неизвестно.  Отправилась
куда-то с армией. А другая жила с рекламщиком, и подруга ей  была  ни  к
чему.
     Другая - это Лорейн.  Они  вместе  снимали  квартиру.  Лорейн  была
равнодушна к мужчинам, но и женщинами не интересовалась. А потом  Лорейн
связалась со своим  рекламщиком  и  попросила  ее  выехать.  Лорейн  все
объяснила напрямик, когда сказала ей, что приходить не надо.
     Лорейн была в публичном доме, а этот рекламщик в нее  влюбился.  Но
тут Лорейн заболела гонореей и раньше, чем сама почувствовала,  заразила
рекламщика. Он был из впечатлительных, ошалел, потерял место и приполз к
Лорейн плакаться. Она все-таки считала себя виноватой,  поэтому  пустила
его и кормила, пока их лечили. Это было до новых лекарств,  так  что  им
доставалось.
     А  потом  рекламщик  стал  налегать  на  снотворные  таблетки.  Она
заставала его дома без сознания, а так он ходил обалделый, без  таблеток
склочничал и ел их все больше и больше. Два раза его увозили откачивать.
     Лорейн была хорошая, на самом деле, и ей приходилось  туго,  потому
что зарабатывать в доме не могла, покуда не вылечилась.  Она  не  хотела
заражать никого из знакомых, но надо  было  есть,  платить  врачу  и  за
квартиру. Пришлось зарабатывать на улицах Глендейла, а  чувствовала  она
себя плохо. А тут - одно к одному - рекламщик стал ревновать и не пускал
ее на  улицу,  хотя  сам  сидел  без  работы.  Хорошо  бы  все  это  уже
рассосалось, и они с Лорейн могли бы опять жить вместе. Они были дружной
парой. И жилось им весело, славно, по-тихому весело.
     В Чикаго  шел  съезд  за  съездом,  и  она  хорошо  подработала  на
банкетах. В Лос-Анджелес возвращалась на автобусах из экономии. Хотелось
хоть немного пожить тихо. От Лорейн давно не было вестей. Последний  раз
она предупредила, что рекламщик читает  ее  письма,  поэтому  писать  не
надо.
     Последние пассажиры выходили из дверей и садились в автобус.
     Луи закинул ногу на ногу. Он немножко робел перед этой женщиной.
     - Так вы - в Лос-Анджелес,- сказал он,- вы там живете?
     - Время от времени.
     - Люблю присматриваться  к  людям,-  сказал  он.Перед  нами  знаете
сколько проходило?
     Мотор автобуса тихо дышал. Старуха  свирепо  смотрела  на  Луи.  Он
видел ее в зеркальце. Наверно, напишет жалобу начальству.
     "Ну и черт с ним, с  начальством",-  сказал  себе  Луи.  Работу  он
всегда найдет. Да и не больно там обращают внимание на письма старух. Он
окинул взглядом салон.  Индусы  как  будто  держались  за  руки.  Китаец
раскрыл на коленях "Тайм" и "Ньюсуик" и сравнивал сообщения. Его  голова
поворачивалась от журнала к журналу, между  бровей  пролегла  удивленная
складка. Диспетчер махнул рукой.
     Луи запер рычагом  дверь.  Он  включил  заднюю  скорость  и,  подав
автобус назад из бетонного углубления, повернул  аккуратно,  по  широкой
дуге, так  что  переднее  крыло  прошло  в  каком-нибудь  сантиметре  от
северной стенки. Потом выкрутил руль обратно и так же,  на  тихом  ходу,
провел автобус впритирку к другой стене въезда. На пересечении въезда  с
улицей Луи остановился и посмотрел, свободна ли она. Потом сделал  левый
поворот, на противоположную сторону улицы. Луи был хороший шофер и ездил
безупречно. По главной улице Сан-Исидро  автобус  выехал  на  окраину  и
дальше - на свободное шоссе.
     Небо и солнце были умытыми, чистыми. Краски  стали  сочнее.  Кюветы
наполнились водой, и там, где они  были  засорены,  вода  выливалась  на
шоссе. Автобус  врезался  в  такую  лужу  с  громким  всплеском,  и  Луи
почувствовал, как потянуло руль. Трава свалялась  от  ливня,  но  сейчас
горячее солнце накачивало сочные стебли силой, и она уже  подымалась  на
пригорках.
     Луи опять поглядел в зеркальце на блондинку.  Она  смотрела  ему  в
затылок. Но что-то заставило ее взглянуть в зеркальце - в глаза Луи,-  и
глаза  ее  с  темными  лучами,  ее  прямой   красивый   нос,   квадратно
нарисованный рот фотографически отпечатались в памяти Луи. Глядя  ему  в
глаза, она улыбнулась так, как будто ей хорошо.
     Луи почувствовал, как сжимается горло и воздух распирает грудь.  Он
подумал, что, наверно, тронулся. Луи знал, что он застенчив,  но  обычно
мог  убедить  себя  в  обратном,  а   сейчас   испытывал   все   мучения
шестнадцатилетнего. Его взгляд перебегал с дороги на зеркальце,  туда  и
обратно. Щеки у него горели. "Что за черт? - сказал он себе.- Что  ли  я
совсем того из-за девки?" Он присмотрелся к ней внимательнее, подыскивая
какую-нибудь спасительную мысль, и тут увидел у нее под  ушами  глубокие
следы хирургических щипцов. Это  его  несколько  успокоило.  Небось,  не
такая была бы уверенная, если бы знала, что он видел  шрамы.  Шестьдесят
семь километров. Надо уложиться. Если он хочет заболтать  девку,  нельзя
терять ни минуты. Но когда он попытался заговорить, голос сел.
     Она наклонилась к нему поближе.
     - Я не расслышала,- сказала она.
     Луи кашлянул.
     - Я говорю, красиво как после дождя.
     - Да, красиво.
     Он решил начать своим обычным ходом. В зеркальце он видел, что  она