другая. Он понимал,  что
это всего-навсего косметика - он видел со своего места  и  подрисованную
бровь, и губную помаду,- но не от этого  быстро  и  горячо  побежала  по
жилам  кровь.  Норма  стала   другой.   У   нее   появилась   осознанная
женственность,  которой  не  было  раньше,  и  неукротимые  соки   опять
зашептали ему. Если - о чем он знал в глубине  души  -  Камиллы  ему  не
видать, то можно добиться  Нормы.  Ее  он  не  так  боялся,  как  богиню
Камиллу. Бессознательно он начал строить план, как  подстеречь  Норму  и
одолеть ее.  Новый  нарывчик  образовался  у  него  на  левой  щеке.  Не
удержавшись, он ковырнул его, и зацветшая плоть возмущенно  побагровела.
Прыщ украдкой взглянул на предприимчивый палец, спрятал его в  карман  и
там обтер. Он раскровянил щеку. Он вынул носовой  платок  и  приложил  к
лицу.
     Мистер Причард беспокоился, смогут ли они проехать и успеет ли он к
самолету. И еще его грызла мысль, мешавшая расслабиться и отдохнуть.  Он
попробовал отделаться от нее смехом. Он применил  все  привычные  методы
истребления неприятных мыслей, но они не помогли.
     Эрнест Хортон заявил, что план мистера Причарда - шантаж, и  Эрнест
даже высказал опасение, что Элиот Причард  украдет  его  идею  накладных
лацканов для темного костюма, если не принять мер. Сперва это  возмутило
мистера Причарда,- с его-то репутацией и положением? А потом он подумал:
"Да, у меня есть репутация и положи ние в моем кругу, но  здесь  у  меня
нет ничего. Я одинок. Этот человек думает, что я вор. Я не могу отослать
его к Чарли Джонсону, чтобы ему объяснили, насколько  он  заблуждается".
Это очень сильно волновало мистера Причарда. Эрнест пошел еще дальше. Он
высказал мысль, что мистер Причард - из  тех  людей,  которые  ходят  на
квартиры к блондинкам. Он никогда в жизни  этого  не  делал.  Необходимо
доказать Эрнесту Хортону, что он судит превратно. Но как это сделать?
     Рука мистера Причарда лежала на  спинке  сиденья,  а  Эрнест  сидел
позади него, один. Мотор автобуса, ехавшего на второй скорости,  работал
громко, и старый кузов  Дребезжал.  Существовал  только  один  способ  -
предложить что-то Эрнесту Хортону, что-то честное и открытое,  тогда  он
поймет, что мистер Причард не вор.
     Была одна смутная мысль. Он обернулся.
     - Меня заинтересовал ваш рассказ  о  том,  как  у  вас  в  компании
относятся к свежим идеям.
     Эрнеста это позабавило. Мужику чего-то  надо.  Он  заподозрил,  что
приятелю захотелось попасть на  вечеринку.  Такой  же  был  начальник  у
Эрнеста. Обожал ночные совещания, и всегда  они  кончались  в  публичном
доме, и всегда он удивлялся, как сюда попал.
     - У нас чудесно относятся,- сказал Эрнест.
     - В этой моей идее нет ничего особенного,- сказал мистер  Причард.-
Просто как-то пришло в голову. Можете ею воспользоваться, если хотите  и
если вам от нее будет польза.
     Эрнест молча ждал.
     - Возьмем запонки,-сказал мистер Причард.-Я,  скажем,  всегда  ношу
отложные манжеты: запонки, а когда вы вставили  запонки  -  чтобы  снять
рубашку, их надо вынуть. И если вы хотите поддернуть рукава, когда моете
руки, тоже надо  вынуть  запонки.  Их  легко  вставить,  пока  не  надел
рубашку, но тогда не просунешь руки.  А  когда  ты  в  рубашке,  запонки
вставить трудно. Понимаете мою мысль?
     - Есть такие, которые сцепляются,- сказал Эрнест,
     - Да, но на них нет спроса. Половинки всегда куда-то заваливаются и
теряются.
     Автобус остановился. Потом Хуан включил первую скорость и осторожно
двинулся дальше. Автобус тряхнуло, когда он проехал  яму,  тряхнуло  еще
раз, когда проехали задние колеса, и он медленно  пополз  дальше.  Дождь
громко барабанил по крыше. Дворник повизгивал на ветровом стекле.
     Мистер Причард еще больше откинулся на сиденье и сдвинул рукав так,
что показалась золотая запонка.
     -  Теперь  предположим,-  сказал  он,-  что  вместо   цепочки   или
перекладины здесь пружина. Когда стаскиваешь манжету через руку, пружина
растягивается; можно поддернуть манжеты, чтобы вымыть руки, а потом  все
встанет на место.- Он внимательно следил за лицом Эрнеста.
     Эрнест, прищурившись, думал.
     - Но как это будет выглядеть? Пружина-то нужна стальная, иначе  это
на раз.
     Мистер Причард с готовностью ответил:
     - Я это продумал. В дешевых можно золотить пружину или серебрить. А
в дорогих, скажем, чисто золотых или платиновых - в качественных  -  тут
вместо перекладины - трубка, и, когда манжета на запястье, пружина цели-
ком прячется в трубку.
     Эрнест задумчиво кивнул.
     - Да,- сказал он,- да. Очень неплохая мысль.
     - Она ваша,- сказал мистер Причард.- Ваша - пользуйтесь ею как  вам
угодно.
     Эрнест сказал:
     - Наша компания выпускает другие товары,  но  может  быть...  может
быть, я смогу их уговорить. Самый ходкий товар на свете  -  из  мужских,
конечно,- это бритвы и бритвенные  принадлежности,  ручки,  карандаши  и
ювелирные изделия. Человек,  который  за  год  пяти  строк  не  напишет,
запросто  покупает  шикарную  авторучку  за   пятнадцать   долларов.   А
ювелирные? Это может выгореть. Какие ваши условия, если им подойдет  эта
идея?
     - Никаких,- ответил мистер Причард.- Никаких условий.  Я  вам  дарю
ее. Хочу помочь молодому, подающему надежды человеку.- Настроение у него
опять исправилось. Но что, если выгорит это дело, которое  он  придумал?
Что если оно принесет миллион? Что если... Но он  сказал,  и  он  своему
слову хозяин. Его слово - закон. А уж захочет ли  Эрнест  выразить  свою
благодарность - это ему решать.- Мне совершенно ничего не  надо,повторил
он.
     - Ну, это очень мило с вашей стороны.-  Эрнест  достал  из  кармана
блокнот, что-то написал и вырвал листок.- Конечно, для начала надо будет
оформить права,- сказал он.- Если у вас найдется в  Голливуде  свободное
время, может быть, позвоните мне и поговорим по-деловому? У нас  с  вами
может получиться дело.- При этих словах его левое веко чуть  опустилось,
а потом он скосил глаза на миссис Причард.  Он  передал  листок  мистеру
Причарду и сказал:
     - Хемпстед три тысячи двести пятьдесят пять, "Герб Алоха", квартира
двенадцать Б.
     Мистер Причард слегка покраснел, достал бумажник  и  сунул  в  него
записку, спрятал записку поглубже, на самое дно. Вообще-то она была ни к
чему. Он мог выбросить ее при первом удобном случае, потому  что  память
имел отличную. Годы пройдут, прежде чем он забудет этот номер  телефона.
Машинка в голове щелкнула, испытанная его машинка. Три да два - пять,  и
еще раз. И Хемпстед. Хемп - конопля. Конопля - леи, лен - белый. У  него
были сотни таких приемов запоминания. Волосы как  лен,  блондинка.  Руки
чесались выкинуть бумажку. Бернис иногда лазила к  нему  в  бумажник  за
мелочью. Он сам ей разрешал. А сейчас он нутром чувствовал  опасность...
Однако унизительное чувство, когда тебя обозвали вором.
     Он сказал жене:
     - Как ты себя чувствуешь, девочка?
     - Хорошо,- сказала она.-  Кажется,  я  переборола.  Просто  сказала
себе: "Я не позволю ей начаться.  Не  позволю  ей  портить  отпуск  моим
милым".
     - Вот и хорошо,- сказал мистер Причард.
     - А скажи, милый,- продолжала она,- как к вам,  мужчинам,  приходят
такие идеи?
   - Да просто приходят - и все,- ответил он.- А эта - из-за новой рубашки  с маленькими
петлями. Я  на днях в ней застрял, чуть не пришлось звать на помощь.
     Она улыбнулась.
     - По-моему, ты ужасно милый,- сказала она. Он положил  руку  ей  на
колено и сжал ей ногу. Она игриво хлопнула его по руке, и он отпустил.
     Норма повернула голову так, что ее губы были  против  уха  Камиллы.
Зная, что Прыщ подслушивает, она старалась говорить как можно тише.  Она
ощущала его взгляд, и в каком-то смысле он ее радовал. Никогда  в  жизни
она не чувствовала себя так уверенно, как сейчас.
     -  Вобще-то  у  меня  нет  семьи,  ну,  того,  что  можно   назвать
семьей,сказала Норма. Она все вываливала  Камилле.  Она  рассказывала  и
объясняла ей всю свою жизнь. Ей хотелось, чтобы Камилла знала о ней  все
- и какой она была до нынешнего утра, и какая она теперь,- чтобы Камилла
стала ее семьей, чтобы привязалась к  ней  эта  прекрасная  и  уверенная
женщина.
     - Когда ты одна на свете,  ты  такие  штуки  выкидываешь,-  сказала
она.- Я людям врала. Перед собой притворялась. Делала вид, как будто это
на самом деле...  ну  -  что  я  придумала.  Знаете,  что  я  делала?  Я
воображала, как будто один знаменитый артист... ну,- мой муж.
     Это  вырвалось.  Норма  не  собиралась  заходить  так  далеко.  Она
покраснела. Этого не надо было говорить. Этим она  как  будто  предавала
мистера Гейбла. Но, призадумавшись,  она  нашла,  что  дело  обстоит  не
совсем так. Мистер Гейбл не вызывал такого чувства, как раньше.  Чувство
перешло  на  Камиллу.  Это  поразило  Норму.  Она  усомнилась  в   своем
постоянстве.
     - Оттого, что у тебя нет  семьи  и  нет  друзей,-  объяснила  она.-
Наверно, ты их просто придумываешь, если у тебя их нет. Но  теперь-то  -
ну, если мы снимем квартиру, мне ничего не придется придумывать.
     Камилла отвернулась, чтобы не видеть этой наготы в глазах Нормы, их
совершенной беззащитности. "Милые мои! - подумала Камилла.-  Куда  же  я
угодила? Не хватало мне ребеночка. Впуталась за здорово живешь. Как  это
вышло-то? Теперь я должна буду над ней колдовать и  жить  се  жизнью,  и
скоро мне это осточертеет, но уже увязну так, что не выкарабкаюсь.  Если
Лорейн вытурила своего рекламщика и мы можем съехаться, куда я ее  дену?
С чего все началось? Какого черта я полезла?"
     Она повернулась к Норме.
     - Детка,- начала она решительно.- Я не говорила, что мы  снимем.  Я
сказала: посмотрим, как пойдут дела. Ты обо мне много  чего  не  знаешь.
Во-первых, я помолвлена, и мой жених- он считает, что  мы  скоро  сможем
пожениться. Так что, понимаешь,- если он захочет сейчас, как мы с  тобой
поселимся?
     Камилла увидела в глазах у  Нормы  отчаяние,  похожее  на  ужас;  у
девушки запали щеки и рот,  бессильно  повисли  руки  и  плечи.  Камилла
сказала себе: "Можно снять комнату  в  ближайшем  городе  и  спрятаться,
потеряться. Можно сбежать от нее. Можно...  Господи,  как  же  я  в  это
впуталась? До чего я устала. Мне бы сейчас в горячую ванну".  Вслух  она
сказала:
     - Не огорчайся, детка.  Может,  он  еще  не  надумал.  Может...  да
послушай, детка, может, все устроится. Может быть. Правда.
     Норма крепко сжала губы и отвела глаза. Голова  ее  вздрагивала  от
толчков автобуса. Камилле не хотелось на нее смотреть.  Но  потом  Норма
овладела собой. Она спокойно сказала:
     - Вы, наверно, меня стыдитесь, я вас не виню. Я  могу  быть  только
официанткой, но если вы меня научите, я  тоже  попробую  стать  сестрой.
Буду учиться по ночам, а днем работать  официанткой.  Но  я  выучусь,  и
тогда вам не надо будет меня стыдиться. Ведь это будет  не  так  трудно,
если вы поможете.
     Муторная  волна  прокатилась  по  желудку  Камиллы.  "Господи  боже
милостивый! Вот это попалась. Что я ей скажу? Врать дальше? Или  все  же
растолковать ей, каким способом я зарабатываю? Еще хуже будет? А  может,
это так ее оскорбит, что она и не захочет меня  в  подруги.  Может,  это
самое лучшее. Нет, пожалуй, лучше всего потерять ее в толпе".
     Норма говорила:
     -  Мне  бы  тоже  хотелось  иметь  специальность,  как   говорится,
достойную, вроде вашей.
     Камилла с отчаянием сказала:
     - Слушай, детка, я жутко устала. Так устала, что думать не могу.  Я
уже еду несколько суток. Сил нет думать ни о чем.  Давай  пока  оставим.
Посмотрим, как там пойдут дела.
     - Извините,- сказала Норма.-  Я  разволновалась  и  совсем  забыла.
Больше не буду говорить. Посмотрим, как пойдут дела. Да?
     - Да, посмотрим.
     Автобус резко затормозил. Они уже подъезжали к холмам,  но  зеленые
их волны едва виднелись в  дожде.  Хуан,  привстав,  оглядел  дорогу.  В
полотне была яма, яма, полная воды,  неизвестно  какая  глубокая.  Может
быть, автобус уйдет в нее с крышей. Хуан  взглянул  на  Деву.  "Рискнуть
мне?"-спросил он неслышно. Передние колеса  замерли  на  краю  лужи.  Он
усмехнулся, дал задний ход и отвел автобус метров на семь.
     Ван Брант сказал:
     - Хотите попробовать с разгона? Застрянете.
     Губы Хуана зашевелились беззвучно. "Дружочек ты  мой,  если  бы  ты
только знал,- прошептал он.- Если бы все вы знали".  Он  включил  первую
скорость и поехал к яме. Вода  расступилась  и  разлетелась  с  плеском.
Задние колеса въехали в лужу.  Автобус  заскользил,  забуксовал.  Задние
колеса вертелись, мотор ревел, и, подкидывая  кузов,  вертящиеся  колеса
медленно продвигали автобус вперед и вывезли  на  другую  сторону.  Хуан
перевел на вторую скорость и пополз дальше.
     - Наверно, там был гравий,- сказал он через плечо Ван Бранту.
     - Ничего, посмотрим, как вы в гору поедете,-  зловеще  ответил  Ван
Брант.
     - А знаете, для человека, который хочет доехать,  вы  что-то  очень
ищете помех,- сказал Хуан.
     Дорога пошла в гору, и  здесь  вода  на  ней  не  застаивалась.  По
кюветам она бежала вровень  с  верхом.  Ведущие  колеса  пробуксовывали,
растирали грязь в колеях. Хуан вдруг понял, что он сделает, если автобус
сядет. Раньше он не понимал.  Он  думал  добраться  до  Лос-Анджелеса  и
устроиться там шофером на грузовик, но он сделает по-другому. В  кармане
у него было пятьдесят долларов. Он всегда держал их при себе  на  случай
поломок, и этого ему хватит. Он уйдет, но недалеко. Где-нибудь спрячется
и переждет дождь. Может быть, даже поспит. А поесть - он  захватит  один
пирог. Потом, когда отдохнет, он выйдет на шоссе и  проголосует,  просто
подождет  на  заправочной  станции,  пока  его  подберут.  На   попутных
доберется до Сан-Диего, а там, через  границу,-  в  Тихуану.  Там  будет
хорошо, и, может быть, дня два-три он  просто  поваляется  на  пляже.  С
границей просто. На втой стороне он скажет, что он американец. На той  -
будет мексиканцем. Потом, когда отдохнет,  он  уедет  из  города,  может
быть, на попутной, а может быть, просто уйдет пешком через горы, и вдоль
по речкам - может быть, до самого Санто-Томаса, а там подождет  почтовой
машины. В СантоТомасе накупит вина, заплатит почтарю и - по  полуострову
на юг, через Сан-Кинтин, мимо бухты Бальсиас. Пожалуй, недели две  уйдет
на то, чтобы добраться по камням и через кактусовую пустыню до  Ла-Паса.
Надо, чтобы остались еще кое-какие деньги. В Ла-Пасе сядет на пароход до
Гуаймаса или Масатлана на той стороне залива, а может, и до Акапулько, и
в любом из них он найдет туристов. В Акапулько - больше, чем в  Гуаймасе
и Масатлане. А где туристы барахтаются без испанского посреди незнакомой
страны, там Хуан не пропадет. Подрабатывая помаленьку, он  доберется  до
Мехико,  а  там  туристов  пруд  пруди.  И  экскурсии  можно  водить,  и
по-всякому зарабатывать. А много ему не надо.
     Он усмехнулся про себя. Чего ради он так долго за это держался?  Он
вольная птица. Может делать что захочет. Пускай его поищут. Пожалуй, еще
прочтет про себя заметку  в  лос-анджелесских  газетах.  Решат,  что  он
погиб, и будут искать тело.  Алиса  поначалу  поднимет  содом.  И  будет
чувствовать себя важным человеком. В Мексике многие умеют готовить бобы.
Может, сойдется  в  Мехико  с  какой-нибудь  американкой,  из  тех,  что
скрываются там от  налогов.  В  приличном  костюме  вид  у  него  вполне
представительный,  Хуан  это  знал.  Какого  шута  он  давным-давно   не
вернулся?
     Он уже чуял запах Мексики. Он не мог понять, почему не сделал этого
раньше. А пассажиры? Пускай сами о себе побеспокоятся. Не так уж  далеко
они заехали. До того привыкают взваливать свои трудности на других,  что
разучились о  себе  заботиться.  Им  это  будет  полезно.  Хуан  о  себе
позаботиться может - и займется этим. Что за дурацкую жизнь  он  вел,  о
чем хлопотал - как перевезти пироги  из  города  в  город?  Ну,  с  этим
покончено.
     Он  заговорщицки  взглянул   на   Гвадалупану.   "Нет,   я   сдержу
слово,сказал он неслышно.- Довезу их, если ты  хочешь.  Но  очень  может
быть, что я все равно уйду".
     Память обрушила на него картины  обожженных  солнцем  холмов  Южной
Калифорнии, и зной Соноры, и утренний холодок Мексиканского плоскогорья,
с запахом сосновых шишек в домах, с запахом маисовых лепешек.  И  сладко
навалилась тоска  по  родине.  Со  вкусом  свежих  апельсинов,  с  огнем
красного перца. Да что он делает в этой стране? Она ему Чужая.
     Завеса лет  отлетела,  и,  наложившуюся  на  грязный  проселок,  он
увидел, услышал, почуял Мексику, гомон рынка, скрипучий крик  попугая  в
саду, ругань свиней на улице, цветы, и рыбу, и скромных смуглых  девочек
в синих шалях. Как странно, что он на столько  лет  об  этом  забыл.  Он
томился по югу. Он не мог понять, что  за  диковинная  западня  его  тут
поймала. Вдруг его охватило нетерпение  -  уйти  сейчас  же.  Почему  не
нажать на тормоз, не открыть дверь, не  уйти  в  дождь?  Он  видел,  как
высовываются вслед ему их глупые лица, и слышал их возмущенные голоса.
     Он снова взглянул на Деву. "Я сдержу слово,- шепнул он.- Я  проеду,
если смогу". Он почувствовал,  как  колеса  проскальзывают  в  грязи,  и
ухмыльнулся Деве Гвадалупы.
     Теперь река прибилась к самым холмам, вместе  с  каймой  берегового
ивняка. А дорога вильнула в сторону, прочь от реки. Дождь редел,  и  они
видели с дороги светложелтые водовороты в широком потоке и раздерганные,
завивающиеся пряди грязной пены. Впереди  дорога  лезла  на  косогор,  а
наверху был желтый обрыв, почти утес, и дорога шла  под  ним.  На  самом
верху обрыва громадными  блеклыми  буквами  было  выведено  одно  слово:
ПОКАЙТЕСЬ. Наверно, с большим трудом и риском для жизни  писал  его  там
какой-то блажной человек черной краской, а теперь она почти стерлась.
     В  стене  песчаника  были  пещеры,  открытые  дождем  и  ветром   и
прокопанные зверями. Пещеры зияли в желтом обрыве, как черные глазницы.
     Изгороди здесь были еще крепкие,  и  в  суходольных  травах  стояли
рыжие коровы, потемневшие от дождя, некоторые уже с весенними  телятами.
Рыжие коровы медленно поворачивали  головы  и  смотрели  на  трудившийся
автобус, а одна дурная коровища со страху ударилась  бежать,  лягаясь  и
брыкаясь, словно хотела отпугнуть автобус.
     Грунт на дороге стал другим. На гравии ход  был  устойчивее.  Кузов
кидало и встряхивало  на  ухабах,  но  колеса  не  проскальзывали.  Хуан
подозрительно посмотрел на Деву. Дурачит она его?  Провезет  и  заставит
самого принимать решение? Это будет некрасивая шутка. Без знака с  небес
Хуан не знал, что ему делать. Дорога дала  большой  крюк  вокруг  старой
фермы, а потом полезла к обрыву всерьез.
     Хуан снова ехал на первой  скорости,  и  хвостик  пара  иэ  сливной
трубки завивался над капотом. Конец подъема был прямо  перед  обрывом  с
темными пещерами. Хуан с сердцем нажал на газ. Колеса кидали  гравий.  В
одном месте кювет был завален, и вода  со  смытой  почвой  разлилась  по
дороге. Хуан гнал машину в этой темной полосе. Передние колеса переехали
ее, а задние забуксовали в жирной грязи. Автобус занесло, а  колеса  все
буксовали, и зад машины тяжело опустился в кювет.
     На  лице  Хуана  была  свирепая  усмешка.  Он  газовал,  и   колеса
зарывались все глубже и глубже. Он  дал  задний  ход  и  прибавил  газу,
колеса вертелись, рыли себе  ямы,  уходили  в  ямы,  и  автобус  сел  на
дифференциал. Хуан сбросил газ. В зеркальце он увидел, как Прыщ  смотрел
на него с изумлением.
     Хуан забыл, что Прыщ-то поймет. Рот у Прыща был открыт.  Не  похоже
на Хуана. На топком месте так не газуют. Хуан  увидел  вопрос  в  глазах
Прыща. Почему он так сделал? Не такой же он бестолковый. Он  встретил  в
зеркальце взгляд Прыща и не придумал ничего лучше,  чем  подмигнуть  ему
украдкой. Однако на лице Прыща выразилось облегчение.