юду хватает,  только не всем уда„тся их вовремя распознать. Один
датский конунг и  выстроил себе дом неподал„ку.  Хродгар,  вот как звали вождя.
Грендель по  ночам таскал у  него воинов и  .  пожирал.  Он  был  заклят против
оружия,  и  много добрых мужей погибло без славы,  пока г„т Б„овульф не  вырвал
Гренделю лапу,  отчего тот  и  издох.  Это было давно.  Я  слышал про Беовульфа
славные песни,  ведь я  жил там неподал„ку.  Именем Гренделя датчане до сих пор
пугают детей. 
     - Моим тоже,  я думаю, - проворчал Милонег, слышавший наш разговор. - Даже
странно,  что  раньше никто не  додумался прозвать меня Гренделем,  только этот
сизоволосый! 
     Ему  уже было отведено место на  нижнем ложе,  среди старших мужей,  и  он
повесил на  стену щит  с  позеленевшей бронзовой шишкой посередине.  Посеч„нная
вощ„ная кожа  хранила следы красной краски и  белого Соколиного Знамени,  почти
ст„ртого рубцами давних ударов.  Других рисунков я  не  могла распознать,  но в
одном месте у края казались следы как будто зубов.  Я долго смотрела на них,  и
опять веяло чем-то немыслимо древним,  тайным и  жутким.  Я  даже покосилась на
руки Гренделя-Милонега, не блеснут ли коготки к ночи... 
     - Отдарить бы надо за прозвище,-  сказал ему Плотица.-  Не то,  смотри, не
будет удачи. Грендель лишь усмехнулся: 
     - Моя удача не так привередлива, как думаешь ты, хромоногий старый барсук.

     Двумя днями позже Вольгаст и урмане спустили на воду корабли.  Они были бы
рады ещ„ погостить,  но  им  предстояло измерить два моря и  немилостивое озеро
Весь,  и каждое знаменито было неистовыми предзимними бурями. Лучше миновать их
поздорову, не мешкая. 
     Я сидела на берегу и смотрела,  как грузились суда, и ко мне подош„л Хаук.
Я  обернулась,  когда он кашлянул.  Ему было больно кашлять.  Мы долго смотрели
друг на друга и молчали.  Нет.  Я не кинусь ему на шею и не восплачу: останься!
или меня с собой забери! 
     - Винтэр Желан-доттир,-  сказал он наконец и опять кашлянул.  Винтэр,  это
было мо„ имя на северном языке.  Он продолжал:  - Мы весной поедем назад в нашу
страну. И я буду богаче теперешнего, если только меня не убьют за зиму финны. 
     Я  спокойно кивнула:  поняла,  мол.  И  сама удивилась -  ничто во  мне не
затрепетало в ответ. Развязав ремешок, я раскрыла у пояса кожаный кармашек, что
вышила и подарила мне Огой. Я протянула Хауку свирель: 
     - Сыграй что-нибудь. 
     - Так я и знал,  что ты со мной не поедешь!  - сказал он с горечью. Подн„с
ко рту свирель и увидел,  что я залатала трещину рыбьим клеем,  и губы дрогнули
улыбнуться.  Осторожно набрал воздуху в  грудь и  заиграл.  И  я  сразу закрыла
глаза, потому что песнь была про меня. 
     ...На лыжах, но с кузовом клюквы я шла домой по ночному зимнему лесу, мимо
громадных замет„нных елей,  и непроглядные тучи глотали луну и дрожащие зел„ные
зв„зды -  метель падала с  моря.  Я  выбралась на поляну,  и поз„мка забилась в
коленях,  сухо шурша.  Может быть,  я успею домой, пока не надвинулась сплошная
стена летящего снега,  не перемешала небо с земл„ю... Почему-то казалось важным
успеть. 
     Я  вышла на  открытое место,  откуда дн„м были бы уже видны наши дворы,  и
поняла,  что будет вс„ хорошо.  И  в это время там,  впереди,  столбом взвилось
высокое и страшное пламя, ветер н„с его, а внутри огня вздымались черным-ч„рные
знакомые ветви. Это пылала Злая Бер„за, это протягивал горящие руки Тот, кого я
всегда жду... 
     Судорога стиснула горло, я ощутила, как потекло по лицу. Я открыла глаза и
посмотрела на Хау-ка и Хаук отнял от губ свирель. Я почти прошептала: 
     - Зачем ты сказал, будто я прибегу, как только ты свистнешь? 
     Хаук отшатнулся, словно от пропевшего над ухом меча. Вскинул ко лбу сжатый
кулак и, по-моему, застонал. Значит, вс„-таки я не ошиблась, истинно поняла его
датскую молвь.  Воевода никогда не  сказал бы подобного про Голубу,  хотя она и
заслуживала...  Хаук молча протянул мне  подаренную ещ„ в  день тризны свирель,
синие глаза блестели, как два родника. Я сказала: 
     - Прощай, Хаук. Удачи тебе. Он повернулся и пош„л к кораблю. 
     - Вот этой зар„ванной я должен буду служить,-  донеслось бормотание рыжего
Твердяты.  Он даже не озаботился стереть досаду с лица,  когда я оглянулась.  Я
встала и отряхнула порты. 
     - Пошли-ка со мной,- сказала я отроку. Он хотел посмотреть, как отправятся
корабли, и спросил недовольно: 
     - Зачем ещ„? 
     - Затем, что я так велю,- отрезала я.- А не любо, никто силой не держит. 
     Он попл„лся за мной.  Он думал,  сейчас я буду что-то доказывать, и гадал,
пригодятся ли  кулаки.  Или  мужское умение не  оплошать перед кметем с  косой.
Поч„м  знать!  Я  молча  вела  к  мреющим корбам,  к  набухшим осенними дождями
трясинам.  Твердята вымочил ноги,  перелезая топкое место.  Я  слышала,  как он
ругался вполголоса. Я была босиком. Я до снега бегала босиком. 
     Я  остановилась на  самом  верху  гранитного  лба,  глядевшего  далеко  по
болотам. Твердята присел на валежину, стал отжимать сапоги. Я велела: 
     - Зажги кост„р. 
     Он наломал хворосту и высек огня. У себя дома он был вожаком, девки липли,
ребята отступали с дороги.  Он ждал испытаний, идя к нам в Нета-дун. Он готовил
себя  служить  и  снова  быть  малым  в  роду,   слушать  посвящ„нных  мужей  и
отца-воеводу... но прихоти девичьи выносить? 
     Я  сидела под  деревом,  обхватив руками колени.  Жадные язычки огня  были
почти незаметны в  слепящем солнечном свете.  Друзья Хаука и сам он,  наверное,
уже  сидели на  палубе,  и  палуба качалась под  ними,  и  ветер дул в  паруса.
Высматривал ли  Ха-ук меня на берегу?  Твердята укрепил меж камнями две толстые
палки,  повернул к  огню  сапоги.  Сейчас  склонит голову набок,  начн„т лениво
поглядывать на меня. "Я выкатила ему под ноги горящую головню: 
     - Наступи. 
     Он отшатнулся испуганно и недоуменно, вскинул глаза. 
     - Боишься, ососок,- сказала я, и губы одеревенели.- Смотри! 
     Вытащила черно-золотой, переливчатый сук и поставила на него ногу. 
     Боль ударила,  рогатым копь„м, снизу вверх, от ступни до затылка. Рушилась
в  пламени Злая  Бер„за,  метельная зимняя ночь  навек поглощала Того,  кого  я
всегда жду.  Рвался к  небу последний кост„р Славомира.  Не  станут нас  с  ним
закапывать вместе в  снег.  Дотла,  до  серой золы  выгорал во  мне  Хаук,  его
колдовская свирель, его синие, отчаянные глаза. Для меня не сбудется баснь. Они
никогда не сбываются,  потому-то их и рассказывают. Давно было мне уже пора это
понять... 
     Я открыла глаза.  Твердята,  оказывается,  тоже наступил на головню и тоже
сидел крепко зажмурившись, закусив губы, и на побелевшие щ„ки текло из-под век.
Ему не за что было себя мучить. Ничего. Вскорости нажив„т. 
     - Плачешь,  -  сказала я,  и он встрепенулся.  У меня глаза были сухие.  Я
сказала ещ„:  -  Пойм„шь когда-нибудь,  отчего воину можно плакать, отчего нет.
Ступай себе домой, если хоти нет сопливой девке служить. 
     Твердята поплевал на широкие ольховые листья,  неверными пальцами прижал к
волдырям. Бережно натянул сапог, ещ„ не просохший... взял другой и спохватился:

     - А ты как? Я усмехнулась: 
     - Да как-нибудь. 
     - Негоже,  -  молвил Твердята. И вдруг протянул второй сапог мне: - Сделай
милость, Зима Желановна, прими! 
     - Не серчай,  дитятко,  на Милонега,  -  сказал мой наставник.- Он на вс„м
свете любит лишь одного человека: нашего Бренна... 
     Постепенно мы вызнали с Блудом, что Грендель когда-то ходил у князя Рюрика
в  кметях,  и  люди считали его  храбрецом,  каких поискать.  Всего-то  раз  он
поколебался в бою,  побер„г себя,  отступил,  бросив раненого побратима... Но с
той  поры уцелевшего мучило одно и  то  же  видение:  всякий раз,  когда смерть
зажигала красное  пламя  на  концах  вражьих  мечей,  метилось Гренделю,  будто
спешит,  спешит ему на  выручку когда-то  преданный побратим,  ид„т в  шеломе и
кольчуге, укрывшей голые р„бра, с копь„м в костлявой руке... 
     Оттого он  не  мог усидеть долго на  месте,  жил когда в  Ладоге,  когда у
Вольгаста,  смотря где злей было немирье, искал, чтобы государыня Смерть решила
от  муки,  вернула ясный рассудок.  О  прошлом годе  погнало его  аж  за  самое
Варяжское море,  на корабль то к одному,  то к другому вождю...  А дом знал вс„
равно там,  где  ставил стяг наш  воевода.  Только Мстивоя как  Обдует слушался
Милонег, только ради него был готов голыми руками ломать любого врага... 
     Однажды мы снова взялись вопрошать Хагена о распятом Вожде. 
     - Я расскажу лучше, я сам христианин, - сказал подошедший Грендель. Он был
в  добром расположении духа,  и мы дождались его повести:  -  Когда мы осаждали
монастыри, нам порой предлагали креститься и всем обещали подарки. Я девять раз
принимал  крещение  и,  бывало,  получал  нарядную одежду,  но  бывало,  что  и
рвань„!.. 
     А больше в ту осень ничего вес„лого не случилось.  Трижды к нам из-за стен
долетал по ночам дальний собачий вой,  заунывный и жуткий, как над мертвецом, и
наутро люди шептались,  что, мол, Гелерт и Арва тотчас поджали хвосты и юркнули
под лавку, и выманить не удалось... А сторожа на забрале не могли взять в толк,
отколь слышался вой. 
     Многие понимали, что это было скверное предвестие для вождя. Могучие воины
хмурились бессильно: даже их червл„нные кровью щиты не укроют его от напасти. А
Перун,  хранящий вождей,  уже скоро смежит глаза до весны. Сам воевода в„л себя
как  обычно.  Только однажды я  услыхала,  как он  негромко сказал возмущ„нному
чем-то Плотице: 
     - И не перечь мне, когда я говорю, что это не убыль. 
     Ответ  старого храбреца я  повторить не  решусь,  подобными словами только
гнать прочь костистую нечисть. Наверное, снова шла речь о его деревянной ноге и
о том, что прид„тся ей торчать в гриднице с хозяйского места. Помню, я стиснула
в  ладони дедушкино громовое колесо и  долго  звала  Перуна,  упрашивая помочь.
Вождь честен дружиной,  дружина честна вожд„м.  Как  уйду?  Древнего Вождя тоже
бросили, когда отвернулась удача... 
     Мы  спускали корабль на воду ещ„ несколько раз.  Рюрик закрыл новогородцам
прямой выход  в  море.  Упрямые Вадимовы гости пробирались волоками,  тащили по
просекам добро и лодьи в другие реки из Мутной.  И именно ныне,  когда холодное
Нево лютовало то и  дело:  может быть,  не так пристально стерегли его воеводы,
сидевшие по  городкам?  За  других не скажу,  но мимо нас птица незамеченная не
пролетала. Наш корабль дважды догонял груж„ные пузатые лодьи, и оба раза, когда
те  уже хватали луки для боя,  мы  подворачивали парус,  смиряя прыть судна,  и
загоняли новогородцев назад в ту самую реку,  из которой они было выбежали.  Да
напоследок ещ„  проходили на  расстоянии громкого окрика,  и  воевода не  сулил
милости,  буде вновь попадутся. Его знали неплохо и торопились убраться. Кмети,
давно не рывшиеся под чужой палубой, ворчали, но больше для виду. Велика слава,
если от одного твоего паруса кидаются наут„к и не дерзают выникнуть снова! 
     А  иногда,  проходя вдали  берега,  мы  внимали глухому,  могучему гулу  с
морского дна...  Нам, жившим морем, здешний Хозяин был вроде своего Домового, и
обычно кто-нибудь спрашивал: 
     - К худу, батюшка, или к добру? 
     Ответ Морского Хозяина звучал в плеске волн, в криках носившихся птиц. Все
умели их толковать и разгадывали вперебой. Воевода не вопрошал ни о ч„м. 
     Как-то  утром мы  выскочили из-за мыса прямо на торговую лодью.  Мы шли на
в„слах,  сняв мачту, и пали на них, как сокол Рарог с небес. Люд на встреченном
корабле собрался смекалистый.  Не выпустили ни стрелы.  С лету взогнали корабль
на прибрежный песочек.  Выскочили в мелкую воду и убежали в лес. Они знали, что
мы  не  станем преследовать.  Наша лодья сидела не  так  глубоко и  подошла без
труда. Молодые воины полезли смотреть, что нам досталось, и только тогда из-под
палубы кинулись три пригожие девки. Невольницы, которых везли продавать. Ребята
живо  поймали их  за  русые  косы,  привели назад  плачущих с  перепугу,  воины
разглядывали.  Теперь станут жить у нас в Нета-дуне, портомойничать, подметать,
готовить еду.  И  обнимать кметей,  которые их изберут.  А там наденут крашеные
наряды,  бусы примерят.  Родят деток,  совсем свободными назовутся, как. Правда
велела.  Да. В чужой воле - хозяйской, родительской, мужниной - жизнь, может, и
сытая, но я никогда не буду рабыней. Прежде убьют. Не умею лучше сказать. 
     Мы  завели смол„ные ужища,  кмети сели по двое на весло и  стащили с  мели
добытый корабль.  Подняли парус,  и  он послушно побежал за нами домой.  Может,
вождь  продаст  его  ещ„  каким-нибудь  торговым гостям  а  может,  свои  купцы
заведутся,  хоть сыновья Третьяка,  такие и  за морем не оплошают,  сыщут,  что
показать... 
     Небо в тот день было особенно т„мным и низким,  ветер кусался. Потом пош„л
снег.  Крупные тяж„лые хлопья падали в  серые  волны,  гусиным пухом  выстилали
дальние берега. 
     - Скоро ваш Самхейн, - припомнил Плотица, вытряхивая снег из бороды. 
     - Скоро, - сказал вождь. 
     Галатский Самхейн наступал в  первый  день  нашего  месяца грудня.  Галаты
делили год пополам,  на зиму и  лето,  и  в  Самхейн распахивались ворота зимы,
выпуская  холод  и  смерть  на  долгих  полгода,  до  праздника весенних огней.
Скверный день, этот Самхейн, а того хуже ночь перед ним. Велета рассказывала на
ухо -  громко рассказывать боялась,  - что в этой ночи падали все препоны между
мирами и время рвалось,  как полотно, открывая лик вечности, и зловещие древние
силы выламывались из  узды,  наложенной когда-то  Богами...  Почти как у  нас в
Корочун,  только наш праздник был светел,  он солнышко к  весне поворачивал,  а
Самхейн ничего  доброго не  сулил.  Да.  Про  чужую  веру  наслушаешься всякого
страха, сам из дому не пойд„шь. Лучше уж держаться опричь! 
     Вместе с датским, драконоголовым, у нас стало теперь три боевых корабля, и
они сменяли друг друга в  дозоре,  так что из тр„х воинов двое сидели у  очага,
пока третий плавал.  В  промежутках походов мы  чинили щиты.  Объясняли отрокам
ратную науку и  Правду воинскую -  не  бить в  спину,  не нападать ночью или на
спящего,  не обманывать после того,  как уже поднят щит боевой шишкой к себе...
Только вождь ходил во все походы подряд.  Пересаживался с  корабля на корабль и
заглядывал домой  на  полдня,  проведать сестру.  Привязчивый Гелерт  кидался с
визгом навстречу, вставал на задние лапы... 
     Походники сказывали - однажды близ устья Мутной им встретился на лодье сам
князь.  Я жадно спрашивала, жалея, что не досталось взглянуть. Баяли, князь был
сед,  но  глаза имел  соколиные,  не  плоше Блудовых,  а  сам  глядел крепким и
быстрым,  и к исходу зимы ожидал рождения сына.  В другой раз,  опять без меня,
мелькнули за мокрым каменным островом полосатые паруса и  зубастая раскрашенная
голова,  и храбрые свей из города Бирки принялись вооружаться для боя, но вождь
велел поднять мирный знак и пропустил,  лишь спросил, что слышно хорошего... от
похода к  походу море  становилось пустыннее,  выпадавший снег уже  не  таял по
берегам,  и  на всякий случай под палубой прятали лыжи.  К тому времени,  когда
опять  настал  наш  чер„д,  уже  дважды дозорные возвращались,  не  встретив ни
корабля,  и до Самхейна оставалось всего несколько дней. Или ночей, как считали
время галаты. Это будет последний поход. 
     Рыжий Твердята прин„с на корабль мой щит и копь„,  т„плое одеяло, кошель с
кольчугой и шлемом.  Я знала заранее, что в кошеле припрятан гостинчик: медовые
пряники,  горсть  кал„ных орехов.  Я  выговаривала Твердяте,  но  отрок  только
моргал.  Он  был выше меня на полголовы.  Он очень ревниво взялся служить мне с
того  дня,  после  которого мы  долго  ходили хромыми.  Будет мне  беспокойство
весной, когда Соколиное Знамя вновь начн„т осенять молодых. 
     - Удачи тебе,-  сказал он и покраснел, и мне стало тоскливо. Нас провожало
много народу,  все воины,  только вчера втащившие на берег корабль,  и  отроки,
которых вождь в боевые походы не брал никогда. Стоял меж ними Некрас. Я видела,
он подходил к воеводе и без устали повторял: возьми, пригожусь. 
     Он,  наверное,  в  самом деле пригодился бы.  Но  варяг так  и  не  кивнул
головой. 
     Мы поставили мачту и приготовили парус, и воевода вышел из ворот городка и
стал спускаться к воде,  натягивая на уши шапку,  - морской ветер выжимал слезы
из глаз. Перебитые ноги вождя наверняка ныли в такую погоду, хоть он ни за что,
понятно, не скажет... 
     И  едва только я  об  этом подумала,  как он  поскользнулся на обледенелой
тропе и с размаху сел наземь, подвернув левую ногу. 
     Плотица,  уже державший правило рукой в меховой рукавице,  так и застонал:
нет хуже приметы!..  Никто вспомнить не  мог,  чтобы вождь спотыкался,  да  ещ„
перед походом.  Хорошие вожди не спотыкаются.  И  в  особенности на левую ногу.
Грендель вскочил со  скамьи,  как  вепрь с  л„жки,  Некрас и  Твердята кинулись
разом,  но варяг поднялся сам.  Не спеша отряхнулся и обв„л нас глазами,  и мне
помстилась усмешка в светлых глазах. 
     - Смотри под  ноги,  пока совсем задницу не  отшиб,  болячка тебе!  Не  на
травке небось! - окликнул Плотица, а Грендель вновь сел и уставился на свой щит
так,  как  будто хотел его  укусить.  Губы его  шевелились безмолвно,  я  почти
увидела тень 
     подле него на скамье... Воины с облегчением засмеялись. 
     - Не на травке,-  согласился варяг.  Мой наставник,  к  которому я подошла
попрощаться, безошибочно поймал его за руку и тихо сказал: 
     - Вернись прежде Самхейна, Бренн. 
     - Вернусь,- пообещал воевода. 
     Скоро стало похоже, что широкое Нево впрямь обезлюдело до новой весны. Оно
сумрачно колыхалось под  низкими кромешными тучами,  день  угасал,  едва  успев
разгореться.  Скоро на ч„рных волнах закачаются белые льдины, и море зам„рзнет.
Бухточки и  небольшие протоки уже схватывало ледком.  Скоро сделаем у  крепости
прорубь,  и  отроки будут выпрыгивать из  не„ и  с  задорными воплями бегать по
кругу, суша порты на себе... 
     Я сидела под мачтой и думала:  уйду из дружины. Здесь нет и не будет Того,
кого я  всегда жду.  Вот примет Соколиное Знамя мой Твердята,  тогда и уйду.  Я
смотрела за борт сквозь прозрачные стылые гребни,  и было жалко себя.  Мне ведь
понадобилось всего одно лето, чтобы Морской Хозяин совсем принял меня, перестал
казнить  дурнотой.  Я  возмогла  даже  есть  на  зыблемой палубе  и  больше  не
отворачивалась,  когда доставали из трюма копч„ную рыбу и  хлеб.  Я  бросала за
борт вед„рко, добывая воду запить, делая вид, что хочу окатить сидевших вблизи,
парни  с  хохотом закрывались руками.  Жирная рыба  была  вкусна и  помогала не
м„рзнуть. Уйду из дружины. 
     Первым увидел корабль,  конечно же,  Блуд.  Я совсем забыла сказать, после
гибели Славомира моего побратима ни  разу  не  требовалось до  срока сменять на
весле,  он радовался о  вернувшейся мочи,  трудил себя,  как все,  и  больше не
тянулся  с  беспокойством рукой  к  животу,  как  раньше  бывало,  и  вождь  не
приказывал поберечься.  С  мачты свешивался над„жный канат с  крепкой дощечкой,
ввязанной в  петлю на конце,  нарочно для Блуда,  и часто новогородца поднимали
наверх - оглядывать море. И вот однажды он закричал, указывая на север: 
     - Парус!  Полосатый парус! А дело было утром того дня, когда мы собирались
вернуться домой. 
     - Опять свей, наверное, - буркнул Плотица. Вождь ответил спокойно: 
     - Или датчане. 
     Плотица внимательно взглянул на него, потом поскр„б в бороде: 
     - Хотел бы я знать, что они тут делают в такое-то время. 
     Торговые гости  из  Северных Стран  в  самом деле  обычно проходили южнее,
направляясь либо в реку Сувяр,  либо в Мутную. А викинги, грабившие по берегам,
об эту пору уже убирались домой. Воевода поплотнее запахнул плащ: 
     - Поглядим...