То в басни.  А наяву дела надо всякие делать.  Под
утро,  когда рог Славомира погнал нас из постелей,  я не сразу сообразила,  где
это я  и почему вокруг столько парней,  с руганью и зевками натягивающих порты.
Угли, мерцавшие в очаге, давали света только найти дверь, и я вылетела вон чуть
не прежде,  чем отроки меня разглядели.  Языкатые, они не дадут мне проходу, но
утро есть утро, я сжала зубы и не пошла близко к костру. Я вновь готова была за
себя постоять. 
     Я видела,  как вышел из дому Блуд; знать, я его вчера ковырнула, обычно на
утреннюю потеху  Блуд  смотрел свысока.  Следом появился Хаген,  любивший спать
допоздна,  и с ним сам воевода.  Мы всегда заставали вождя уже во дворе.  Они с
Хагеном встали в  сторонке,  и  я не слыхала,  о ч„м у них была речь,  но вождь
вдруг  стремительно оглядел двор,  увидел меня  и  вновь  повернулся к  слепцу,
продолжая безропотно слушать,  а мне,  как давеча ночью, захотелось спрятаться,
скатиться куда-нибудь в  щ„лку малой горошинкой...  Хаген ему  выговаривал,  и,
кажется, я даже знала, за что. Я подумала: зря он это затеял. Не выйдет добра. 
     Но потом была кал„ная прорубь и  тв„рдый морской л„д под быстрыми пятками,
и ярая радость, перетекающая от тела к душе. Котора леченая - поберегу, сказала
я  побратиму,  и  мы  схватились бороться.  Он первый заметил глазевшего Блуда,
подмигнул мне и незаметно поддался.  Славный Ярун!.. Впрочем, он-то как раз мог
себе это позволить,  он не я, ему, парню, всегда простят неудачу... Он громко и
весело завопил о пощаде, барахтаясь с вывернутой рукой. Блуд перестал скалиться
и отош„л. 
     Назад,  к крепости,  я бежала совсем уже радостно.  Даждьбог,  восходивший
почти по-вешнему рано, победно летел навстречу из-за береговых круч. Косища моя
была сколота вокруг головы и спрятана в шапку,.  отрок и отрок,  не знавши - не
догадаешься.  Солнечный  луч  разит  страшилища ночи,  молодость убавляет  весу
заботам. Я вправду верила, что будет вс„ хорошо... 
     В  тот  день мне был поднес„н подарок.  Вечером,  когда мы  убирали столы,
сторожевые отроки привели во двор могучего лося,  впряж„нного в сани. А рядом с
санками шли два мои брата: старший Мал, нареч„нный по дедушке, и средний Желан.
Братья жались к  сохатому и  друг к  другу,  им  было не по себе.  Ещ„ бы!..  Я
помнила,  как  сама первый раз  входила в  эти  ворота,  косясь то  на  кметей,
казавшихся бесчисленными,  то  на  оскаленные черепа  наверху.  Братья чуть  не
шарахнулись,  когда я  побежала к  ним  через двор,  но  сразу узнали и  обняли
вдво„м,  хлопая  по  спине.  Потом  достали материн гостинчик блудному детищу -
вязаные копытца.  Я  прижала к  лицу п„струю шерсть,  вдохнула домашний запах -
слезы закапали. 
     Воевода вышел  неторопливо.  Он  коротко,  спокойно кивнул,  отвечая низко
склонившимся братьям.  Он не подош„л гладить красных лисиц и бочоночки, даже на
холоде пахнувшие м„дом.  На то у него Нежата и Славомир.  Вождей редко донимает
корысть, я имею в виду - настоящих вождей. Им достается главное: честь. 
     Лось тоже узнал меня и ласкался,  дышал т„плыми ноздрями в лицо. Я утирала
глаза,  а  самой хотелось прыгать,  бессмысленно хохотать,  кататься по  снегу.
Прежние  обиды  на  братьев казались досадным воспоминанием,  малым  облачком в
хороший солнечный день.  Какие обиды?  Свои ведь,  во всех одна кровь.  Явись с
ними дядька, я и его бы, кажется, расцеловала. Не говоря уж о матери и Белене. 
     - Бел„на твоя месяц как мужняя, - побл„скивая глазами, сообщил мне Желан. 
     Так я и знала! Удивительно только, что сестрица моя, оставшись на выданье,
сколько-то  медлила.   Разве  затем,  чтобы  поневеститься  на  посиделках,  на
празднике перелома зимы... 
     - За кем же? - спросила я почти равнодушно. 
     - За Собольком,  -  ответил Желан.  Он тоже был рад увидеть меня. Я поняла
это,  когда он добавил:  -  Званко всем говорил,  бер„т по тебе,  на тебя, мол,
девка похожа. 
     Эх!  Рассказывать,  так без утайки:  на  самом донце души жалко тренькнула
струнка. А может быть?.. Может, зря вс„, может, лучше бы мне доить пегих коров,
ходить  с  полными в„драми берегом лесных  оз„р,  у  которых жил  Соболек?..  Я
вспомнила, как он метал нож в Злую Бер„зу. Нет. Взял Белену, и хорошо. 
     Братья поведали -  мужнюю,  е„ сделалось не узнать. Поверишь, что умерла и
вновь родилась иным человеком,  послушным,  ласковым,  добрым...  Не  зря  мать
говорила,  я, старшая, кругом виновата. А басен сколь про младших сестриц, не в
очередь изведавших счастье... 
     Лишь поздно вечером, когда и у братьев, и у Яруна глаза уже смыкались сами
собой, решилась я наконец спросить про Молчана. 
     - Да вот к тебе хотели свести,  - ответил Мал. - Не дался, совсем задичал.
Воет, в лес бегает. Сказывают, с волчицей слюбился. 
     Ярун потом говорил, на меня жаль было смотреть, так я взметалась. Пыталась
дать  братьям  варежки или  шапку,  чтобы  Молчан  сумел  меня  разыскать.  Еле
отговорили.  Тогда кинулась собирать какое-то  угощение псу,  но  и  с  этим не
вышло. Мне ли было не знать - ни у кого не возьм„т он еды, лишь у меня... 
     Красивые меха,  привез„нные братьями,  по  строгому сч„ту клали в  кожаные
мешки со швами внутри.  Славомир сам затягивал каждый крепкой вер„вочкой. Потом
брал  деревянные  колобашки,  просверленные насквозь,  с  соколиными  знаменами
князя, выжженными на боках. Продевал концы вер„вок, ещ„ раз завязывал, втягивал
узел вовнутрь и запирал деревянными пробками. Теперь вс„, теперь мягкую рухлядь
никто не тронет до Ладоги, до самых княжеских ключниц. 
     Мне было любопытно,  я подходила смотреть.  Славомир -  не воевода,  он не
прогонит.  Он даже дал подержать пустотелую колобашку и объяснил,  почему никто
не вынет мехов, не разрезав завязок или мешка. 
     - Можно и по-другому, - рассказывал он, улыбаясь над кучей пушистых, кисло
пахнущих шкурок.-  Другие люди льют воск и прикладывают перстни с рисунком. Наш
обычай мудрей, ведь перстень можно подделать. 
     Я  вс„  думала,  от  кого  замыкали мешки,  кто  здесь  мог  позариться на
собранное для  князя,-  в  наших  лесах взять песца из  ловушки,  разнаменовать
бортное  дерево  было  почти  неслыханным  делом...   А  Славомир  пересчитывал
искристых бобров и  говорил не спеша,  и  посмеивался в  густые усы,  и даже я,
тугодумная,  в  конце концов поняла:  он  был  очень рад  мне,  стоявшей рядом,
смотревшей ему в руки.  Да.  Надобно честно молвить, я струсила. Постоишь возле
такого ещ„ разочек-другой,  он и  велит,  чтобы я  в  мужских портах не ходила,
прялку в  руки брала вместо меча и кольчугу на тело белое чтобы не примеряла...
для того я против всех ратилась в одиночку? 
     Заглянувший Ярун позвал чистить рыбу к  обеду.  Я  выскочила во двор,  как
спаслась.  Даже перевела дух. Славомир проводил меня взглядом, я почувствовала,
но  не оглянулась.  Недоставало ещ„ мне нового страха.  Присватается и  воеводу
сватом привед„т,  что делать тогда?  К Вадиму в Новый Град на лыжах бежать, как
Блуд  оттуда  к  нам  прибежал?  Больно дорого досталась мне  воля,  чтобы  так
запросто е„ отдавать. 
     Когда  молодая  волчица впервые бер„т  себе  волка,  из  целого  гона  она
оставляет не обязательно самого рослого,  самого сильного и  даже самого ярого.
Оставляет того,  о  ком тихо шепн„т безошибочное чуть„:  с  ним,  единственным,
логово до  самой смерти будет уютным и  волчата родятся,  что  колобки.  Где же
бродил он, зеленоглазый мой одинец, какую добычу искал в сумеречном лесу, о ч„м
плакался зв„здам?  С  Молчаном сош„лся под  „лками,  спрашивал обо мне?  Или не
спрашивал -  сразу в глотки вцепились?..  Молчан был как я: в лес жить не ш„л и
собак  чуждался,  собаки  боялись  его,  волки  не  принимали.  А  вот  волчица
переступила вражду, не погнала... Я вживе увидела подсмотренное разок на охоте.
Серую  невесту,  лукаво  припадавшую в  снегу  на  передние ноги,  чтобы  вдруг
шл„пнуть  по  носу  лапой  рослого  жениха,  запорошить ему  смеющуюся морду  и
отскочить,  взвиться выше  кустов в  вес„лом,  л„гком прыжке...  Я  была совсем
близко,  но волки не чуяли,  а может, и чуяли, на них об эту пору дерево падай,
ухом не поведут.  Большуха дядькина шубу просила,  и  у обоих зверей мех был на
заглядение,  утонет ладонь,  пока нащупаешь тело...  я так и ушла со стрелою на
тетиве, ушла навстречу попр„кам и укоризне. Я просто представила, как две шкуры
тянулись бы друг к другу с распялок.  А теперь думала -  может,  на моего волка
охотник набр„л жестокосердней меня?.. 
     Уехали братья,  и  я,  как  водится,  первое время вздыхала:  вчера только
виделись...  позавчера... вот уж семь дней назад... Потом накатили другие дела,
другие заботы.  Начали заглаживать в сердце и встречу с родн„й,  и другие ямки,
поглубже.  Человек,  как упругое дерево, выпрямляется, если, конечно, не согнут
дальше предела. Понемногу я перестала сжиматься при виде вождя, он же, искренне
молвить,  меня  что  позабыл.  А  что  ему  меня вспоминать.  Велета краснела и
отводила глаза,  встречаясь со мной.  Теперь-то я знаю, она робела позвать меня
обратно к себе,  боялась - вдруг не пойду. Мне, дуре, вправду порой хотелось ей
показать, не думай, мол, не скучно и без тебя, только вот кузовок бы забрать...

     Стояли, быть может, последние злые морозы, когда нам, отрокам, было велено
натаскать старой  соломы  и  уложить  перед  крепостью в  поле.  Сказывала я  о
границе,   прол„гшей  когда-то   между   мирами   умерших  и   живых?   Нелегко
путешествовать через не„ туда и обратно, мало кому уда„тся, разве что ненависти
и любви.  Ненависть убивает живых и поднимает в дорогу м„ртвые кости,  но любви
подвластны гораздо большие силы,  на  то  она  и  любовь.  Мертвые не  покидают
любимых одних на земле.  Если бы смерть увела меня от Того,  кого я всегда жду,
моя душа тоже не полетела бы поспешно в ирий,  предпочла бы мерзнуть и мокнуть,
но не отступилась,  век шла бы след в след, советовала, хранила... и плакала от
неслышного счастья,  если бы он.  раз в  году нарочно теплил кост„р,  обогревал
меня, жмущуюся за правым плечом... 
     Дома мы устраивали этот огонь вскоре после Ко-рочуна, но в урочный день мы
с  побратимом сидели в  лесу,  слушали суровые песни метели,  и  было нам не до
костров.  Окажись я на месте дедушкиной души,  я бы не осерчала.  Уж кто-кто, а
дедушка знал, что я его помнила. 
     Кост„р зажгли вечером,  когда луна  выплыла из-за  леса и  облила его  тем
зеленоватым сиянием,  что  снилось мне по  ночам.  Воевода Мстивой добыл живого
огня и выпустил его в солому,  став на колени,  как перед погребальным костром.
Пламя с шорохом взвилось выше голов.  Мы все стояли без шапок, и воины шевелили
губами,  молча глядя в огонь.  Им,  сражавшимся, было кого поминать. Только тот
истинный воин, кому есть о ком поминать, есть за кого мстить. Я закрыла глаза и
сразу почувствовала,  что  у  огня стояло гораздо больше людей,  чем можно было
увидеть.  Из  пот„мок,  из  вьющихся искр,  из самого огня возникали вс„ новые.
Высокая,  прекрасная обликом женщина подошла к воеводе,  два маленьких мальчика
выбежали следом за  ней.  Потом показались старуха со  стариком,  мать  вождя и
отец, не назвавший датчанам лесного убежища рода. Других, подходивших к Ведете,
Хагену,  Славомиру,  я  видела смутно,  о них мне мало рассказывали.  Я была по
другую  сторону  пламени и,  не  открывая глаз,  видела,  как  вздрагивали лица
воинов,  медные от жара.  Никто из них давно уже не вздрагивал при виде вражьих
мечей. 
     Дедушкина душа т„плой птахой припала к моему сердцу,  белые перья шуршали,
как падавшие угольки.  Обнять бы е„,  удержать в ладонях,  погладить... нельзя:
слишком грубы и  тяжелы руки живых.  Я  стояла не шевелясь,  лишь губы шептали,
поколение за поколением называя умерших,  и  умершие меня обступали.  Живые без
м„ртвых голы и  одиноки,  м„ртвым без живых пусто и холодно в небесном краю,  в
просторной гулкой земле... 
     Когда угасли все искры и  не стало более ничего,  кроме лунного света,  мы
побрели  домой,   по-прежнему  молча,   вс„  ещ„  чувствуя  рядом  с  собой  не
торопившихся улетать.  Даже  язвительный  Блуд  опустил  непокрытую  голову,  и
темнота заливала его следы на снегу. 
     Я  не знаю,  как мы с  Велетой оказались друг возле друга.  Велета подняла
глаза,  я  перехватила е„  взгляд...  горем луковым были  все  наши обиды.  Она
подошла совсем близко, я взяла е„ руку без рукавички, укрыла в своей. Больше мы
не расстанемся.  Велета тоненько всхлипнула и прижалась боком, плечом, головой.
Так мы с ней прошли через двор, а после по всходу. 
     Наши м„ртвые были с нами всю ночь до рассвета. Мы поставили им угощение, и
каждый положил ложку: мы, отроки, - свои деревянные, старшие воины - серебряные
и точ„нные из рыбьей кости,  что возят на торг северные корелы.  М„ртвые съедят
сладкую кашу и в благодарность расскажут судьбу: тот, чья земная жизнь близка к
концу,  найд„т  свою  ложку  перевернувшейся.  Понятное дело,  ночью  мы  спали
урывками,  а  утром немедля кинулись в  гридницу.  Наши с  побратимом ложки как
будто никто и не трогал;  Ярун обнаружил в своей две присохшие крупинки и долго
гадал, что бы это значило. 
     Ложка Блуда была  накрыта горшком.  Блуд посерел лицом,  но  не  дрогнул и
поднял горшок.  Из-под него с писком кинулась мышь, ложка брякнула об пол. Блуд
поднял е„ и усмехнулся: 
     - Кот похозяйничал. Вс„ мышек полавливал, а на заедку кашу полизывал... 
     Сытый кот вправду мылся в  углу,  но усмешка у  Блуда вышла кривая...  Ещ„
одной ложки недосчитались: хозяин, Нежата, еле сыскал е„, палкой выкатил из-под
лавки. Он сказал, ложка лежала чашечкой кверху, и тут же зло пнул кота. 
     Славомир с братом клали ложки у себя наверху. Судьба вождя ходит отдельно,
не для наших простых глаз.  Велета подбежала к ним спрашивать,  и оба ответили,
мол,  вс„ хорошо. На их месте я тоже соврала бы, даже если бы в точности знала,
что дедушке уже недолго ждать меня за чертой. 
     Пушистые кудри  Велеты легко  сохли после мытья,  но  банный дух  она  еле
переносила -  голова кругом бежала,  сердце выпрыгивало.  Я наоборот: хоть кого
могла пересидеть в самом жару, зато косищу сушить - мука и скука. 
     В этот раз Банник ничем нас не обидел. Не обварил, не напугал. Мы оставили
ему доброго пару,  свежий веничек и лохань чистой воды.  Я свела Велету наверх,
уложила,  блаженную и разомлевшую, и пошла в дружинную избу чесать волосы перед
огн„м.  Села,  вытянула босые  ноги  к  теплу очага,  вынула беленький костяной
гребешок, простой, короткозубый и крепкий. 
     Он один жил у меня долго, другие, красивые, все скоро ломались. 
     Наверное,  здесь никогда раньше не было, чтобы девка ходила не в услужение
и не в гости, чтобы садилась, как у себя дома, и расплетала косу сушить. Я была
дома.  Во всяком случае, не топтала порога, ожидая, пока пригласят. И видеть не
видела мужей и ребят,  сразу начавших подмигивать и шутить.  Им,  славным, мимо
девки что  мимо гороха -  пройти да  не  цапнуть!..  Я  давно это  поняла и  не
обращала внимания.  Я смотрела в огонь.  Про меня забудут ещ„ прежде,  чем коса
высохнет до половины. 
     Я чесала волосы и думала,  что вместо моей руки здесь могла быть другая. В
два раза шире и в три раза сильней. Только она не стала бы д„ргать гребень, как
это  делала я.  Да  и  космы упрямые под нею сами легли бы  волосок к  волоску,
шелковиночка к  шелковиночке.  В  утро замужества косу срезают чуть-чуть пониже
затылка,  особенно если девчонка сбежала с ладой из дому, - нести отцу-матери в
доказательство,  в освящение нового родства.  Ой,  как же захолодит мой затылок
острое лезвие в  любимой руке...  А  может,  коса моя приглянется Тому,  кого я
всегда жду, он оставит е„ и будет сам плести-расплетать, пускать пальцы в русую
гущину... вс„ равно е„ некуда нести срезанную, стянутую у корешка... 
     Было  мне  печально и  сладко.  Я  в  самом  деле  крепко задумалась и  не
заметила, как поднялся Блуд и шагнул вдоль лавки ко мне. 
     - Пойд„м!  - сказал он намеренно громко.- Давно что-то я красивых девок не
целовал! 
     Я рассказывала,  как мы с ним схлестнулись. Он не простил меня, язвил то и
дело,  но в  доме,  при людях,  при очажном огне не ждут пакости и от врага,  Я
вскинула голову,  потому что он  собрался взять меня за  плечо.  Я  помню,  как
трепыхнулись во  мне изумление и  обида.  Нет,  не страх.  Бояться его,  ещ„ не
хватало. Просто Блуд застал меня над добрыми мыслями, когда душа размягчается и
опускает щит наземь и  злые слова,  от которых бы отмахнуться,  втыкаются,  что
ножи в бок без кольчуги. 
     Посмей он тронуть меня,  я  бы не пощадила.  Но заступа явилась нежданная,
непрошенная:  Славомир подош„л сзади и взял Блуда за шиворот и за штаны. Он был
сил„н! Поднял взрослого парня, словно щенка, напрудившего лужу на мытом полу...
и  под начавшийся хохот швырнул из  избы вон.  Блуд руками взмахнуть не  успел.
Дверь за ним бухнула. Во влазне упало что-то, покатилось со стуком... 
     Надобно молвить,  хохот мужчин очень мне не  понравился.  Не из-за Блуда -
жалеть его я и не думала, хотя, конечно, что-то свербило. Я просто решила: а ну
Славомир сейчас встанет передо мною и  повторит те же слова?..  Так ли ринул бы
молодца,  досадившего иной девке, не мне?.. И нет на него укорота, кроме вождя,
а вождь ему брат. 
     Вот когда я,  дурища, как следует поняла, что вовек не стану здесь равной,
никого не заставлю забыть о  естестве.  Вс„ это давно должно было случиться.  И
будет теперь повторяться,  пока я в конце концов с кем-нибудь не пойду.  А чего
ещ„ ждать?  В этом воинском доме не будет с меня даже самого малого проку, одна
алчба  и  раздор.  Может быть,  потому воевода и  не  хотел меня  принимать.  И
правильно делал.  Вот родилась бы  я  дочерью Хагена или Плотицы...  да  и  то,
Плотица не вождь... 
     Славомир шагнул мимо меня, едва посмотрев. Он усмехался, однако, по-моему,
больше затем,  чтоб спрятать досаду.  Может,  и  в  самом деле не стоило так уж
казнить речистого Блуда. Однако вылитого не поднимешь. Да варяг и не собирался.

     Я  провела гребнем ещ„  раз  или  два,  но  руку  что-то  держало,  волосы
путались.  Лавка была  ж„сткой,  очаг немилосердно дымил.  Я  дождалась,  чтобы
глядело поменьше народу, смотала косищу, тихонько встала и вышла. 
     Во  влазне старая Арва  недоуменно обнюхивала на  полу  пятно  размазанной
крови...  Я  подумала,  как это новогородца метнуло лицом по тв„рдым доскам,  и
внутри что-то  по„жилось.  Уязвимая девка,  я  никак  не  могла  бросить обычай
примеривать чужие шишки к  себе.  Арва  подошла к  внешней двери,  оглянулась и
нерешительно вильнула  хвостом.  Я  собиралась  поболтать  немного  с  Велетой,
досушить косу и  лечь.  Но  было очень похоже,  что в  горнице мне будет так же
тошно,  как  и  внизу.  Я  убрала ногу со  всхода.  Нашла на  гвозде просторный
войлочный плащ,  подарок наставника. Бросила на плечи, взяла псицу за ошейник и
выглянула наружу, в сырые оттепельные сумерки. 
     Через двор к дому бр„л один из двоих сторожей. Длиннополая шуба, подмокшая
снизу,  хлюпала  по  скользкому снегу.  Я  спросила его,  не  видел  ли  Блуда.
Оказалось, Блуд только что уш„л за ворота босой и на нетв„рдых ногах. Отрок ш„л
об  этом сказать,  так что,  наверное,  вс„ устроилось бы  без меня,  но судьба
судила иначе, и я до сих пор за это ей благодарна. 
     Арва по-галатски значило Быстрая.  Может, когда-то она в самом деле бегала
быстро,  но ныне в  кривых старческих лапах совсем не было прыти.  Следы вели к
берегу.  Я  представила ч„рную прорубь и медленно лопавшиеся пузыри и закричала
на  Арву,  понукая бежать хотя немножко быстрей.  Блуд выбрал для спуска крутую
обледенелую тропку.  Стоило нам  шагнуть,  и  тупые  когти  не  удержали,  сука
взвизгнула и поехала вниз, потянув с собою меня. 
     Новогородец  сидел  под  обрывом,  привалясь  к