ние и ощущала тепло, близкое
тепло любимого тела... 
     И слезы, катившиеся, катившиеся по щекам... 
     Срок моего заточения минул как  раз  в  день,  когда Вольгасту пришла пора
уезжать.  Мстивой  Ломаный отпустил с  ним  новогородцев,  кончавших прибыльный
торг.  Новогородцы добыли здесь вс„,  что думали взять у  корелов.  И  до устья
Мутной отсюда было в два раза ближе, чем от того острова, где мы повстречались.
Воевода шутил с  ними,  звал ещ„ приезжать.  Гости кланялись и  обещали.  Не то
впрямь полюбилось,  не то боялись ему возразить.  Только Оладья смотрел в спину
варягу,  и  глаза были как два ножа.  Не могу лучше сказать и не ведаю,  почему
кривые ножи. 
     Оладья носил воинский пояс.  Он  высоко сидел в  гриднице у  князя Вадима.
Была у  него славная мужская стать и  т„мные кудри,  уже отороченные серебром -
влюбчивым девкам на заглядение.  Оладья посматривал на меня.  Сперва с  простым
любопытством,  ведь не во всякой дружине девки хоробрствуют.  Потом,  улыбаясь,
начал пощипывать густые усы.  Он думал,  я  не следила,  как он смотрел в спину
вождю.  И он тоже не походил на Того,  кого я всегда жду.  Добрые Боги, ваявшие
его  лицо,  многовато оставили для подбородка и  скул и  чуть-чуть поскупились,
делая  лоб.  Всегда кажется,  что  человек с  подобным лицом мужествен,  но  не
слишком ум„н. 
     К  моему удивлению,  Нежата почти вс„ время ходил вместе с Оладьей.  Потом
мне  объяснили:  в  Новом  Граде  чуть  не  половина  насельников были  прежние
ладожане,  изошедшие вместе с князем Вадимом. Оладья когда-то знал отца Нежаты,
славного кметя,  был ему другом.  Теперь вот звал сына в  гости.  Сперва Нежата
косился на воеводу,  когда же купцы засобирались -  ударил челом.  Вправду, что
ли, надумал с ними поехать. Варягу, по-моему, не по душе пришлась эта затея, но
перечить парню не стал, перед„рнул плечами: 
     - Езжай... 
     И  скрылись п„стрые паруса,  и  скоро мы бросили толковать о них вечерами.
Только Велета знай рассказывала мне про Вольгаста. Что значит брат! 
     Л„гкие  раны  срастаются быстрей и  над„жней,  если  их  не  разнеживают в
повязках,  если трудят хоть понемногу,  как только переста„т точиться руда. Мне
ещ„ больно было сгибать левую руку,  когда я придумала навестить лесное озеро и
корягу-страшилище, поплавать без посторонних глаз в чистой ч„рной воде. 
     Я  медленно шла через лес,  тем же  самым лазом-тропинкой,  которым весной
возвращалась после  памятного поединка.  В  тот  день  лес  распевал радостно и
многошумно,  омытый т„плой грозой.  Теперь в небесах висела серая мгла,  и было
тихо.  Я  шла и думала о Том,  кого я всегда жду.  Последнее время я стала реже
думать о н„м.  Или так мне казалось. Должно быть, я огрубела, вконец обмозолила
не только руки -  самую душу. Куда подевались нежные крылья, н„сшие меня, как в
басни,  встречь ему через жемчужное море?  Ж„сткими стали их перья и  с  хищным
свистом резали воздух. Скоро, глядишь, ороговею, зарасту чешу„й, совсем змеищей
стану... 
     Я не была здесь,  у озера,  со времени Посвящения. Страшная коряга вс„ так
же  протягивала сожж„нные  пятерни,  но  незабудки вокруг  отцвели,  готовились
уронить семена. Отцвела и маленькая чер„муха, стоявшая через прогалину, как раз
напротив коряги.  Я сложила од„жки на ш„лковую мураву и вдруг подумала:  а не к
ней  ли,  к  чер„мухе,  так тянулось мо„ корявое чудище,  тянулось и  не  могло
перебраться через полянку,  прижаться насквозь обугленными костями к тоненькому
стволу  в  т„плой  серой  коре?..  И  всего-то  девять  шагов,  не  больше,  их
разделяло... 
     Камыши  обступали  озеро  шуршащей  стеной,   стрекозы  так  и   носились.
Когда-нибудь озеро совсем зараст„т, покроется зыбучим ковром. Задохнутся донные
студенцы,  заведутся слепые ч„рные рыбы,  а нынешний добрый Водяной Дед озлится
во мраке или сбежит,  уступит бывшее озеро косматому Болотному Чуду.  И  вместо
глаза  лесного,  доверчиво устремл„нного в  небо,  станет на  этом  месте  глаз
м„ртвый - страшная чаруса... 
     Я  плавала между  камышовыми островками,  где  стояли средь гибких стеблей
пятнистые щуки,  подстерегающие добычу.  В  таких  озерках бывает крупная рыба.
Как-нибудь наловлю раков и  приду сюда с  удочкой.  Отыщу под  берегом глубокую
яму,  раздразню вкусной  приманкой черно-зел„ного сома  толщиной с  потопленное
бревно.  Поспорю с  ним,  кто кого.  Велета не  привередничала,  но рыбу любила
страсть, а прежде всего копч„ную, истекшую жиром в горячем ольховом дыму... 
     Я никуда не спешила, и рука, сперва болезненная и чужая, помалу размялась.
Надо будет мужественнее держаться,  когда меня ранят опять.  Не так уж мне было
больно,  если подумать.  Мы с Яруном однажды после метели нашли в лесу молодого
весина,  которому прижало ноги рухнувшим деревом,  зам„рзли ноги и  затвердели,
как  две  сосульки.  Он  уже  не  дышал  почти,  Молчан унюхал под  снегом.  Мы
испугались тогда,  но вс„ же хватило рассудка не отогревать у костра - положили
на  срезанные еловые лапы,  бегом примчали домой.  Мудрая мать  Яруна от  бабок
знала,  что  делать.  Закутала  пром„рзшие  ноги  толстыми  одеялами,  оставила
отходить теплом вернувшейся крови... 
     Вот кто тяжких мук натерпелся, куда мне. Зато не остался хромым, лишь кожа
с  пальцев сбежала.  А осенью мы гуляли на свадьбе:  пошла за охотника пригожая
девка... 
     Наплававшись вдосталь,  я  повернула к  знакомой прогалине в  камышах.  Но
когда я раздвинула кувшинки и подняла голову,  нащупывая ногой дно,  я увидела,
что подле моей одежды сидел на травке Некрас. 
     Сидел и смотрел на меня,  улыбаясь,  и мне не слишком понравилось,  как он
улыбался.  Вот  протянул руку,  приподнял вышитый край  лежавшей рубахи.  Начал
рассматривать... 
     Любопытные маленькие колюшки тыкались в  мою  голую кожу,  сразу взявшуюся
пупырышками. Некоторое время я молча смотрела на Некраса, стоя по шею в воде. У
него  были  русые волосы,  и  проглянувшее солнце горело в  них  цветом старого
золота.  Красивый малый и  привык знать свою красоту.  Сильный зверь,  нечаянно
побывавший в ловушке. И ни благодарности, ни благородства в т„мной душе. Только
желание добычи:  понравилось -  схватил,  поволок...  Как  Змей  Волос  невесту
Перуна. И наплевать, что скажут о н„м, он ведь не наш. 
     Мне стало холодно в т„плой воде,  я уже прикидывала, полезет ли он за мною
сюда.  Наверное, вс„-таки нет. Своей волею он нескоро в воду полезет... А од„жу
унес„т, тогда как? 
     Я даже раскрыла рот молвить - нелепие творишь, уходи! Не молвила. А то сам
не зрит, что нелепие. Такой не усовестится, проси не проси. Только смекн„т, что
я испугалась. 
     Некрас смотрел на  меня,  склонив голову набок,  и  скалился,  забавляясь.
Ждал,  верно,  я буду краснеть и стыдиться, посулю выкуп за собственную одежду,
захочу прикрыть себя водяными листами...  Как бы  не  так.  Не видать ему моего
срама, не хвастаться. 
     Я  нашарила ногами дно  и  молча вышла на  берег.  После воды  тело обычно
кажется отяжелевшим,  но на сей раз я не заметила. Надумай Некрас взять меня за
колено,  я дралась бы свирепо,  рука там,  не рука. И насмерть, не как визжащая
девка.  Я  ладонями обт„рла с  себя  капли.  Подняла рубаху и  продела голову в
ворот. 
     - Кто  подарил  тебе  воинский пояс?  -  спросил Некрас,  улыбаясь.  Я  не
ответила, и он продолжал: - Чья ты? Кто обнимает тебя, укладываясь на ложе? 
     Я опять не ответила.  Натянула штаны,  застегнула на животе пояс. Меча при
мне не было,  но в ножнах висел боевой нож. Пускай теперь тронет меня. Я пошла,
не оглядываясь, назад по тропе. Некрас поднялся и пош„л следом. 
     - Я думал сперва, ты Нежаты. Лагодник он, Нежата. 
     Велик ли  труд посадить крапивное семя?  Я  впервые подумала,  а  точно ли
укачивало Нежату,  может, вправду бездельничал, ленился грести. Нет, это Некрас
хотел разозлить меня,  пороча товарища,  хотел,  чтобы я взялась-таки отвечать.
Лентяя воевода од„рнул бы.  Между прочим, поглядела бы я на Некраса, будь здесь
воевода. 
     А он продолжал, усмехаясь: 
     - Славомир, должно быть? 
     Я молчала,  не ускоряя шагов,  хотя побежать так и тянуло.  Нет, бежать от
него что от пса злого,  тотчас укусит.  Как обрадовалась бы я теперь Славомиру.
Ох и оттрепал бы Некраса, любо подумать... 
     - А может, я пригожусь? Ты со мной возилась тогда, неужто не полюбился? 
     ...Как же я, дура-девка, едва не сочла его за Того, кого я всегда жду. Как
гадала,  захочет ли улыбнуться!.. Лесную тропу затуманило перед глазами. Я шла,
не оглядываясь. 
     Я  ничего не  сказала ему  даже тогда,  когда кончился лес  и  стала видна
крепость.  Нет уж!  Я просто не буду знать его.  Как воевода.  Уж воевода-то не
боялся. Ни Оладью, глядящего в спину, ни Морского Хозяина, сердитого за отнятое
приношение... ни даже своих запретов, а хуже этих запретов я выдумать ничего не
могла. 
     - Пойти,  что ли,  с  вами в  поход?  -  сказал вдруг Некрас.-  Ум„н у вас
воевода. Славно с таким! 
     Тем же вечером я  увидела его подле Голубы,  заглянувшей к нам в Нета-дун.
Красавица Третьяковна фыркнула,  когда он к ней подош„л,-  кто, мол, ещ„ таков?
Чуть позже они стояли рядком,  Некрас что-то ей говорил и  улыбался,  Голуба же
отворачивалась,  но  больше для  виду и,  как  мне показалось,  вс„ краем глаза
высматривала - видит ли вождь. Решила, наверное, подразнить: не полюбил, может,
хоть приревнует... 
     Скоро Голуба и девки наново вздумали затеять танок.  Прежде, дома, я часто
ходила покрасоваться,  бывало -  вела.  Наш  род уважали,  да  и  сама я,  дочь
старшая, славилась не последней... Ныне - куда податься кметю с косой? К девкам
пойти,  ревновать вышитые порты?  Погонят,  станут щипать. Не драться же. А меж
своими,  дружинными,  встать -  опять  сраму не  обер„шься,  когда начнут шутки
шутить,  избирать ласковых любушек...  Совсем нейти?  Скучно. Да и Велета будет
вздыхать, решит - вс„ из-за не„. 
     Я устроилась подле мужей, но не совсем с ними, чуть в стороне. И видеть не
видела,  если  косились.  Я  решила,  что  нипоч„м  не  позволю  испортить себе
праздника,  не замечу смешков и  подначек,  ведь если не оборачиваться,  всегда
отстают, не раньше, так позже. 
     Нарядные славницы ходили туда-сюда в редколесье,  друг за другом змеей под
медленную протяжную песню, важные, чинные, лишь щ„ки жарко горели. Не поднимали
опущенных глаз и в стороны не моргали,  а слова в таношной песне были чуть-чуть
иные,  не те,  что знали у нас.  Старые люди присматривали,  согласно кивая,  и
среди них старейшина с воеводой.  Вела же танок,  конечно,  Голуба,  и е„ голос
было слыхать среди всех остальных.  П„страя змея послушно вилась следом за  нею
хитрым  узором,   кругами  и  петлями  меж  дерев,   и  хоть  бы  раз  свернула
проти-восолонь. Я понимала толк и могла оценить искусство Голубы. А плелось это
кружево не лагоды ради,  не на веселие парням-зубоскалам,  покамест державшимся
скромно поодаль. Не для них красные девки ходили долгую песню - на погляд троим
могучим Сварожичам:  Солнцу-Даждьбогу,  Огню и самому Перуну,  хозяину свирепой
грозы.  Когда-то в старину, очень давно, когда мать нынешних Богов была моложе,
на земле тоже верховодили женщины,  почти так,  как теперь в весских домах. Вот
отчего память рода чаще хранят вс„ же старухи,  вот отчего,  если просят мира и
урожая,  женская пляска  куда  получше мужской.  Людской праздник начн„тся чуть
погодя. Станут плясать уже все вместе, девки и парни. Выберут, кто кому мил, об
руку разойдутся по лесу... Молодая любовь Богам от века по нраву. 
     Чужие ребята съезжались на  кожаных лодках,  пешком приходили за  три  дня
пути.  Случалось,  спорили с нашими и друг с дружкой,  даже сшибались,  не умея
смирить  молодой ярости,  так  легко  пенящей кровь.  Правду  сказать,  нечасто
сшибались.  Нынче,  однако,  досталось уже  разнимать Некраса с  юным  корелом,
приехавшим на длинноногом лосе.  Кто из них начал, я сама не видала. Блуд потом
говорил,  что  вроде корел,  сказавший -  сперва обсохни как следует,  потом на
девок будешь глядеть...  Наши  воины метали друг  другу худшие речи,  сравнивая
мужей Любой,  даже  я,  сумел бы  отделаться шуткой,  уберегая гневную силу для
более достойного дела. Те, кого я звала побратимами, ведали, что впереди жизнь,
не один сегодняшний день.  А  вот Некрас ответил мгновенным и  жестоким ударом,
сбил парня с  ног.  Это уже я  сама видела и поняла:  он не врал,  называя себя
воином.  Он умел драться.  Ахнули девки -  иные от страху,  иные и от восторга!
Кмети немедленно разлучили задир,  принялись вполголоса вразумлять. Белоголовый
корел рвался из рук и рычал, как п„с на цепи, захл„бываясь болью и неотомщ„нной
обидой.   Некрас  лишь  смотрел  на   соперника  волчьими  шальными  глазами  и
приглашающе улыбался,  пропуская мимо  ушей,  что  ему  говорили.  Тем  дело  и
кончилось. 
     Вождь Мстивой сидел у  толстой сосны,  по-галатски поджав скрещ„нные ноги.
Голуба вс„  поворачивала послушный танок  туда-сюда,  стараясь пройти поближе к
нему.  В  конце концов это заметили уже все,  кроме самого воеводы,  а у Голубы
слезы начали вскипать на глазах. Злое дело любовь! 
     Когда  распалась  девичья  пляска,   к   едва  не   плакавшей  Третьяковне
вразвалочку,  уверенно подош„л Некрас.  Наклонился с  улыбкой,  что-то  сказал.
Голуба вскинула глаза с  горестным недоумением.  Потом оглянулась ещ„  раз -  и
решилась,  позволила взять себя за руку. Некрас умело помчал е„ под свист дудок
и  пение пузатых гудков,  и  уже  вместе они  столько раз прошли мимо вождя,  и
Голуба  смеялась  так  звонко  и   весело,   что  я  смекнула:   вс„  это  тоже
предназначалось ему.  Скоро  ли  наконец смилуется и  прикрикнет,  велит смирно
сидеть рядом с собой, пообещает уши надрать за Некраса или за кого там ещ„?.. И
если бы какая не в меру смелая девка вдруг подошла к воеводе,  я мыслю,  Голуба
тотчас бы вцепилась в русые кудри, ринула не хуже, чем Некрас корела... 
     Вот снова остановились поблизости, и Некрас неожиданно обратился к варягу:

     - Взял бы ты, что ли, меня в поход, воевода. Скучно тут, на берегу. 
     Упыхавшаяся Голуба не  доставала ему  до  плеча -  клонила голову красавцу
парню на  грудь.  И  только глаза е„  выдавали,  да  и  в  тех  горя  было едва
вполовину. Утешил Некрас. Я вспомнила ч„рное озеро и покривилась. 
     - Тебя? - сказал воевода медленно. - Ты не мой человек... 
     Вес„лый Некрас и не подумал смутиться: 
     - Я  служил вождям,  которые мне нравились...  а ты мне по нраву,  Мстивой
Ломаный. 
     Вождь спокойно ответил: 
     - Зато ты мне не очень. 
     Он так и не посмотрел на Голубу. 
     Ночью мы  с  Блудом стерегли стражу -  ходили вдво„м туда-сюда по забралу,
зорко  блюли  доверенную нам  крепость.  Я  очень  любила  сторожить по  ночам.
Наверное,  из-за покоя, что смотрел наземь с небес и проливался в меня, беседуя
о сокровенном.  Горели бесчисленные огни, опрокинутые в т„мно-синюю бездну, и в
каждом жила  душа,  отгулявшая свой век  на  земле.  Что  таилось меж  ними,  в
бесплотной таинственной темноте?  Тоже души,  наверное, только такие, о которых
никто больше не помнил.  Когда-то у нас верили, что м„ртвые без живых слабеют и
в конце концов опять умирают,  уходят в иной мир дальше прежнего. Небо медленно
поворачивалось,  в  лесу кричал филин,  потом провыл волк,  отозвалась волчица,
щенки подхватили. Я улыбалась и думала о Том, кого я всегда жду, и мне никто не
мешал. 
     Воевода проснулся,  как обычно, раньше других, ещ„ до зари. Чермная рубаха
мрела  в  синем  утреннем свете.  Он  вывел из  конюшни Мараха и  отправился за
ворота.  Белый  пар  летел  из  ноздрей жеребца.  Марах фыркал и  встряхивался,
извивал атласную шею,  брал седока за колено. Мы провожали их взглядами, покуда
не скрылись.  Из-под деревьев, суля пригожий ден„к, тянулись седые пряди тумана
- солнце ещ„ не думало восходить, но в воздухе разливалось смутное предчувствие
света, и туман едва заметно мерцал, вползая наверх по шершавым влажным стволам.
Вот в такое время и совершаются на земле чудеса. 
     Мы  не  торопясь обошли  забрало  ещ„  несколько раз,  нам  было  тепло  в
овчинных,  туго перепоясанных безрукавках.  Зв„зды меркли,  зато дал„кие облака
проступали у края небес, пепельно-бледные, ненастоящие. 
     Блуд толкнул меня локтем. Вождь ехал опушкой леса назад; долгогривый Марах
плыл  серебряным лебедем,  раздвигая густое белое  молоко.  Не  было  слышно ни
топота, ни звяканья сбруи; на миг показалось - всадник и конь примерещились нам
в  прозрачных нитях тумана и вот-вот готовы были растаять,  пропасть,  унестись
двумя  жемчужными облачками вместе  с  зар„й...  Хоть  верьте,  хоть  нет!  Мне
причудилась белая тень впереди вождя на седле.  Уж не та ли тень,  что выходила
из поминального пламени под морозной зимней луной?.. 
     Неясный крик  спугнул волшебство.  Вершник услышал крик чуть раньше нас  и
осадил жеребца, и земля брызнула из-под сильных копыт. Прямо к варягу бежала из
лесу девушка,  бежала, кажется, из последней могуты, отчаянно взмахивая руками.
Марах прижал уши,  но вождь толкнул его пятками, поворачивая навстречу. Девушка
упала,  не добежав,  и  тут только по платью,  по встр„панным золотым волосам я
признала Голубу.  Мы  с  Блудом переглянулись.  Мой  побратим тоже  ходил вчера
взглянуть на танок. Кот-котище тут был и м„д пил, а и стола не закрыл... 
     Вождь  спрыгнул с  седла,  подош„л к  ней.  Голуба с  плачем приподнялась,
хватаясь за его сапоги.  Ой,  девка! Надумала подразнить, а теперь к нему же за
помощью притекла?  Что сотворит жестокий варяг? Сам прибь„т? К батюшке строгому
за ухо отвед„т?.. 
     Он наклонился,  поставил е„ на ноги и обнял.  Начал гладить мокрую голову,
хлипко  дрожавшие  плечи...  Бедная  Голуба  доверчиво жалась  к  нему  -  дит„
неразумное, горько обиженное... 
     Вот он поднял е„ на косившегося Мараха. И по-прежнему неторопливо, но и не
прячась,  поехал мимо крепости,  через горушку к деревне.  Голуба затихла возле
него, под плащом... Прижалась щекой к широкой груди, к проношенной красно-бурой
рубахе,  увидела близко  ту  полинялую вышивку,  что  так  манила е„  зимою  на
посиделках... 
     Да.  Я редко сразу смекала, что было у него на уме. В этот раз догадалась.
Только на его месте я  девку вс„ же бы отстегала.  Крапивушкой по нежному заду.
Чтоб три дня сидеть не могла!


     , 
     Позже  нам  передали,  как  он  подъехал ко  двору  Третьяка.  Невозмутимо
поздоровался с  хозяином и хозяйкой.  Спешился и бережно спустил наземь Голубу,
зацелованную до  синяков...  И  без  лишних  слов  разомкнул дорогой серебряный
обруч,  подарок гостей  новогородских.  Надел  его  Голубе на  левую  руку,  на
порванный,  измаранный травяной зелью рукав...  соседушки востроглазые вс„  как
есть разглядели.  Девка,  видно,  успела к  тому времени согреться подле него и
малость оправиться -  прошла-таки в избу мимо матери и отца,  не подломившись в
коленках... Через несколько дней будет вновь смеяться с подружками и, по-моему,
сама поверит,  что обнимал е„ в самом деле варяг. Серебряное запястье было ей в
два раза , велико. Она привязывала его вер„вочкой, чтобы не потерять.. 
     Вс„ то утро вождь просидел на крыльце дружинной избы. Он любил там сидеть,
приглядывая за  возившимися парнями.  Малыши-детские,  как  обычно,  тотчас его
облепили. Самые маленькие принялись теребить старую Арву, вышедшую погреться на
солнышке у хозяйских колен.  Двое пробовали бороться, а один притащил ножичек и
обрубок липовой деревяшки:  хотел вырезать лошадку,  что-то не получалось.  Вс„
как всегда, но Мстивой поглядывал на ворота. 
     Некрас явился к полудню,  ко времени,  когда затевалась еда. Верно, сладко
спалось ему в лесу на мягкой траве...  Воевода отдал ножик и чурочку,  отряхнул
стружки с колен. 
     - Некрас,-  сказал  он,  не  поднимаясь.  Тот  оглянулся,  сильный  зве