чется
человеку,  и с ней не поспоришь.  Какому Богу молиться,  какие жертвы готовить,
чтобы дал видеться хотя немного почаще?.. 
     Вождь  Мстивой  внимательно осмотрел доставшееся мне  знамя  и  недовольно
нахмурился, и я испугалась, но он пожал плечами и промолчал. Даже ему не с руки
было перечить Богам. 
     Последний из  новых воинов побывал в  неметоне как  раз  перед купальскими
праздниками.  Я  не  знаю,  нарочно подгадывал вождь или  само так  получилось.
Должно быть, вс„ же подгадывал. 
     Купальская ночь  всегда короче других,  потому что  наутро Даждьбог правит
свадьбу с  девой Зар„й и не может уснуть,  думая о любимой.  Солнце толком и не
заходило,  лишь ненадолго пряталось за  вершинами леса,  выбери высокую горку и
глянь с не„,  как раз и увидишь пригожего юношу,  купающегося,  готовящего себя
для невесты.  Говорят,  что на юге, там, где стоят сильные города и жив„т много
народу, Даждьбогу каждый год дарят красную девушку - топят в реке. Люди думают,
что так верней сбудется небесная свадьба,  обильней удастся зрелое лето.  У них
там  засевали хлебом  большие поля.  Мы,  северные словене,  были  слишком малы
числом, да и жили вс„ больше лесом, не пахотой. 
     Стали бы  собирать невесту Даждьбогу,  разве что если бы среди лета ударил
мороз.  А в обычные годы делали так избирали самую милую, одевали в праздничные
одежды,  давали в  белые руки миску блинов и  ковшичек м„да и девка с поклонами
входила в  воду по грудь,  протягивала угощение солнышку,  непогасимо светящему
из-за кромки лесов... Потом возвращалась. 
     Дома  с  таким  подношением отправляли обычно  меня.  Я  никогда  не  была
красивей Других,  а  уж  милой меня и  дедушка не называл -  но зато не липла к
парням,  и все это знали.  В роду Третьяка купали, понятное дело, Голубу. Я уже
сказывала, как легко сбежал с не„ стыд неправого наговора. Едва не быстрей, чем
вода с пупырчатой кожи.  Была она вновь удивительно хороша,  а разодели е„... я
тайно вздохнула о  вышитых платьях,  слежавшихся в горнице на дне сундука.  Два
дня  перед тем  я  провела в  кузне -  под  стук молотка переделывала кольчугу,
подаренную наставником, кроила железную рубаху, до крови изодрала себе всю шею,
а ч„рных рук не выбелила даже баня.  Вот такой наряд я отвоевала, меч да боевую
броню. Неужели только затем, чтобы вздыхать о девичьем платье? 
     Я  сидела  меж  побратимов,  я  впервые смотрела со  стороны на  священную
купальскую пляску,  на летящие длинные рукава и расплет„нные косы...  и счастье
опять было далеко впереди, недосягаемое, как раньше. 
     Два  вождя,  Третьяк и  наш воевода,  скатили с  горушки солнечное колесо.
Скатили отменно,  не оступились,  не уронили. Пылающим свергли в воду с обрыва,
на  благоденствие и  достаток  деревне.  Тогда  под  завитыми  бер„зами  начали
возгораться костры, и парни с девчатами принялись об руку прыгать сквозь пламя:
Огонь Сварожич,  младшенький брат Перуна и  Солнца,  гадал им о  любви.  Голуба
переменила мокрое платье на новое,  чуть ли не краше,  и  вс„ похаживала вокруг
воеводы. Ждала, чтобы варяг крепко сжал е„ ладошку в своей и прон„с над костром
в крылатом прыжке. Он мог перепрыгнуть самый высокий кост„р, держа е„ на руках.

     Девичьей надежды не разглядел бы только слепой, но вождь к Голубе так и не
повернулся.  Я  рассудила:  вс„  потому,  что  возле костров было слишком много
бер„з.  Я даже подосадовала на Голубу.  Ей ведь ни о ком не было печали, лишь о
себе.  И  если подумать как  следует,  зачем бы  Мстивою Ломаному прыгать через
кост„р?  Любую поманит,  и  та  бегом побежит,  и  прежний жених счастливицу не
осудит... 
     Я  в  глубине души знала,  что он  никого не  станет манить.  Он  даже для
праздника не  сменил печальной рубахи.  Там на  плече заплатка была,  которую я
положила. Мне вс„ казалось, она получилась очень заметной. 
     Голубе прискучило наконец. Обидясь, надула пухлые губы - и только блеснули
на  шее  цветные п„стрые бусы:  убежала веселиться.  Не  впусте же  такую  ночь
коротать. 
     Ковши ходили по кругу,  опоражниваясь и вновь наполняясь. Вчерашние отроки
пьянели не  столь  от  вкусного хмельного питья,  сколь  от  одной-единственной
мысли:  сбылось!..  Для  многих то  наступил достигнутый верх жизни,  дальше не
возрастут,  только заматереют.  Я  смотрела немного со  стороны.  Я  до  смерти
тянуться буду к несбыточному. Я уже знала. 
     Из  прозрачных пот„мок изникали вес„лые девки,  брали за  руки побратимов,
тянули плясать,  целоваться возле костров. Таков купальский обычай: все парни с
девчонками друг другу невесты и женихи ночь напрол„т,  по самое утро. Но у кого
дойд„т дело до клятв у  воды,  под святыми ракитовыми кустами -  от клятвы нету
отхода, нынешним клятвам само Солнце свидетель. 
     Несколько раз  мне  на  глаза попадалась Велета.  К  сестре вождя ни  один
парень не смел подойти,  даже самый удатный.  Они сговаривались с  Яруном нынче
ночью  просить друг  друга  у  грозного воеводы.  Теперь Даждьбог,  верно,  уже
утирался после купания полотенцем,  что вышила ему дева Заря,  мой побратим вс„
ещ„  сидел  у  костра,  веселился долгожданным веселием среди мужей,  а  Велета
ходила терпеливо кругом.  Ярун видел е„,  кивал головой -  иду,  мол,  - но ему
снова протягивали круговой ковш,  и  он оставался.  Захочет встать,  и поневоле
прид„тся,  как старому деду,  опереться оземь рукой...  Ох,  не  одобрит вождь,
которого хмельным не видел никто! 
     Наконец  Велета  не  выдержала.  Покрылась пятнистым румянцем,  подошла  к
побратиму,  склонилась,  что-то сказала. Ярун поднял вихрастую голову, взглянул
на не„ и засмеялся: 
     - А ну тебя! Теперь у меня всякая на шее повиснет... Велета отшатнулась от
него, попятилась прочь... 
     Меня  взвило с  т„плой земли  словно бы  ветром.  Одним прыжком я  одолела
кост„р и за вышитый ворот подняла на ноги Яруна.  Право слово,  ни разу ещ„ мне
так не хотелось кого-нибудь придушить, вмять носиком в твердь и увидеть красную
кровь.  Верно,  разом вскричали во мне все девки на свете, все дуры доверчивые,
кого умолвили бросить для милого мать и отца -  и за первым кустом отдали ражим
дружкам, пособлявшим с побегом!.. 
     Ярун смотрел на меня мутными голубыми глазами: 
     - А ты почто? Никто не бер„т, так со мной поневеститься захотела? 
     Ему было весело,  он думал,  что шутит истинно по-мужски,  он даже надумал
обнять меня,  полез мокрыми губами в лицо. Я ударила его одновременно головой в
подбородок,  коленом в  живот и  ещ„ двумя кулаками.  Жаль -  близко стоял,  не
замахн„шься как следует.  Ярун взвыл от боли и неожиданности, ноги не удержали,
свалился чуть не в огонь. Пожалуй, я бы его подняла и крепко добавила. Но в это
время между нами как из земли встал воевода. 
     Я увидала лишь его спину,  и мне мгновенно хватило,  чтобы опамятоваться и
остыть.  Ярун увидел его лицо и опущенные руки с сомкнутыми кулаками.  Ой, щур,
спаси меня,  щур, дедушка любимый, не выдай!.. Бедный парень тихо пополз прочь,
ладонями по горячим углям. Было видно, как слетал с него хмель. 
     - Не я, - простонал он. - Не я, вс„ пиво сболтнуло! Люблю е„!.. 
     Вождь приказал совсем тихо: 
     - Встань... 
     Если бы  Ярун был трусом,  он  бы  не отважился встать.  Пепельно-белый от
отчаяния и боли,  он начал медленно подниматься. Он поднимался на смерть и знал
это.  Мой гнев исчез без следа,  я  только что хотела сама его оттрепать,  он и
заслуживал тр„пки хорошей но  ведь не казни же!..  Я  шагнула впер„д:  не брошу
его... Другое дело, что и не спасу. Никто его не спас„т. 
     - Бренн,  -  позвал мой наставник. Вождь впервые не повернулся к слепому и
ничего не ответил. 
     Ярун наконец выпрямился и повторил с отчаянным мужеством: 
     - Люблю е„! 
     - Иди отсюда,  -  сказал Мстивой по-прежнему тихо,  но у меня чуть не иней
встал на спине. 
     Мой побратим шагнул мимо него,  туда,  где,  закрыв руками лицо,  на сырой
земле сидела Велета. Глухой, страшный голос настиг его: 
     - Я сказал, иди отсюда... 
     Ярун качнулся,  как стреноженный. Спотыкаясь, незряче пош„л куда-то сквозь
набрякшие росою  кусты.  С  соседней поляны по-прежнему долетали вес„лые шутки,
топот и смех. Они там не видели и не слышали ничего. 
     Ошеломл„нная горем Велета не воспротивилась,  когда я обняла е„, поставила
на ноги и  повела домой.  Озноб колотил е„ с макушки до пят.  Лучше бы плакала,
думала я,  слезами душа облегчается.  Эта мысль крутилась во  мне вс„ то время,
пока мы шли. Меня, видно, тоже пришибло немилостиво - ничего не являлось больше
на ум, знай бежало внутри, ловило собственный хвост. 
     ...A  если  пристально разобраться,  во  вс„м  виноват  был  воевода.  Ишь
вырастил тонкокожую -  слова спьяну не  молви.  Не  обижали е„,  вот  она и  не
выучилась прощать. 
     На  другой день ничего не случилось.  И  на следующий.  И  ещ„ через день.
Велета всхлипывала ночами,  но стоило мне шелохнуться -  тотчас затаивалась.  У
меня горела душа спорить с нею,  оправдывать побратима;  один раз я даже начала
какие-то  речи...  Велета не  оборвала меня,  просто смотрела с  такой  мукой в
глазах, что рот мой закрылся и больше уже открыться не мог. 
     По  вечерам она спокойно сходила в  гридницу есть.  Так рассудила,  должно
быть, - не дело сестре воеводы прилюдно скорбеть из-за какого-то глупого кметя.
Зато Славомира душила лютая ярость,  он  даже е„  не  очень скрывал.  Наверное,
думала я,  это вс„ оттого, что Ярун носил копь„ не за кем-нибудь, а за ним. Вот
он и  кипел.  Мужи в  большинстве сочувствовали Яруну.  А  вождь сидел такой же
невозмутимый, как и всегда. 
     Ярун не  обращал внимания ни на кого.  Больными глазами смотрел на Велету,
копил в  себе мужество,  порывался что-то  сказать.  Она  проходила,  как  мимо
порожнего места. 
     В те дни мы были с ней почти неразлучны. Как-то под вечер мы уплыли вдво„м
на лодке и  сели на берегу,  развели костерок от комаров и занялись рукоделием:
Велета  сновала  иглой,  расшивая новые  рукавицы,  а  я  поворачивала кленовую
чурочку, резала ложку взамен треснувшей. 
     Я   издалека  увидела  шедшего  к   нам  воеводу...   За   воеводой  шагал
принаряженный Блуд,  а  за Блудом -  мой побратим.  Когда подошли,  я поднялась
перед вожд„м,  как подобало.  Велета осталась сидеть.  Даже не  подняла головы.
Только остановилась рука с тонкой иглой... 
     - Сестр„нка, - сказал вождь по-галатски и протянул руки к нашему костерку,
хотя было вовсе не холодно.-  Веришь ли,  тут честный гость бает,  будто есть у
меня золотое колечко... а у него - серебряная сваечка... 
     У меня во рту высохло и волосы,  кажется,  шевельнулись при виде подобного
сватовства!..  Ужас выдумать -  чтобы брат да названую сестру!..  Воевода и сам
прекрасно вс„ понимал.  Замолк,  не стал договаривать. Тут я смекнула, почему с
ними был Блуд.  Наверняка звали Славомира,  но Славомир отказался и  ещ„ всяких
ласковых слов добавил к отказу. 
     - Кому бы  вздумалось,  братец?  -  едва слышно выговорила Велета.-  Уж ты
вразуми меня, недомысленную... 
     Варяг ответил: 
     - Да ты его,  может, в гриднице видела мельком. Голубоглазый такой, Яруном
зовут. 
     На  бедного побратима жаль было смотреть,  так  он  за  эти дни осунулся и
почернел.  Неудивительно,  что разжалобил даже Мстивоя.  Велета сидела,  крепко
зажмурившись, лишь на ресницах дрожали жгучие слезы. 
     - Твоя воля, братец милый... 
     Ярун шагнул,  воскресая: унести на руках, зацеловать до смерти, всю рыбу в
море переловить для свадебного веселия... Воевода продолжал неумолимо: 
     - Сама что скажешь? Знаешь ведь, неволить не буду. 
     Велета наклонила голову ещ„ ниже и прошептала: 
     - Одну ласку видела я от тебя,  братец любимый. Ч„рной девкой буду тебе, у
порога спать лягу... только не отдавай... 
     Вождь повернулся к  Яруну и чуть разв„л руками,  мол,  сделал что мог,  не
обессудь.  Блуд в сердцах стукнул себя кулаком по бедру.  Он тоже хотел,  чтобы
они поладили. 
     Ярун,  раненный насмерть,  толкнул Блуда с дороги... Воевода преградил ему
путь,  вытянул руку.  Яруну туго  давалась чужая галатская молвь,  но  отчаяние
помогло. 
     - Рит герейс... велор... лубийяс, - простонал он, давясь тоскою и горем. -
Я люблю тебя! И хочу, чтобы ты любила!.. 
     Велета  ничего  не  ответила,   не  подняла  головы.   Тихая,   маленькая,
неподвижная.  Лицо вождя на миг напряглось,  но он промолчал. Он редко открывал
рот,  если мог обойтись.  Я слышала об одном хорошем старом народе: у них кивок
головой больше значил для чести мужей, чем самая ужасная клятва. 
     Ярун  застонал и  побр„л  прочь  по  берегу,  спотыкаясь.  Ловкий охотник,
умевший пройти по ж„рдочке над кипящим порогом. Вождь проводил его взглядом. 
     Потом они с Блудом ушли, а мы остались. 
     Следующие несколько дней Ярун ходил за воеводой как хвост. Он не пытался с
ним заговаривать -  молчал целыми сутками.  Просто цеплялся,  словно попавший в
болото.  Увязался с  вожд„м,  когда тот отправился на мхи потешиться с соколом,
погонять пернатую дичь. 
     Там,  в  болоте,  тянулись извилистые протоки,  падавшие в  реку Сувяр.  В
ч„рной  воде  лежали  кувшинки и  белые  лилии;  с  наступлением лета  я  часто
наведывалась к ним на лодке,  подаренной Славомиром.  Возила Велету, пугала е„,
показывая пустые кабаньи л„жки  по  берегам.  Последнее время  я  плавала здесь
одна,  Велете  запретил  брат.  И  вот  почему.  Старейшина Третьяк  приходил в
крепость жаловаться на лютого вепря,  портившего огороды.  У вепря,  сказывали,
был  приметный шрам  на  плече;  смелые сыновья Третьяка хотели добыть зверя да
сами  еле  спаслись.  Пошли по  щетину и  собственных бород едва  не  лишились.
Третьяк  говорил,  вепрь  наверняка был  не  простой.  Обычным охотникам не  по
могуте. Разве воинам, которых пристальней берегут могучие Боги... 
     Когда он уш„л,  Плотица хмыкнул в усы:  ишь хитрец.  Не желает своих детей
бросать на клыки.  Хочет,  мы чтоб!..  Мстивой смеяться не стал и  велел парням
запастись кабаньими копьями с перекладинками на втулках. 
     Все  знают,  зачем  потребна  та  перекладинка.  Вепрь,  ощутивший остри„,
способен рваться впер„д,  вс„ глубже всаживая копь„ себе в тело, чтобы вс„-таки
достать охотника и запороть кривыми клыками.  Иные воины перед смертью тоже так
поступают, и об этом последнем ударе потом долго рассказывают. 
     Воевода не собирался нарочно искать кабана,  но не зря был с ним Ярун, а с
Яруном -  верная лайка.  Варяг не успел не то что пустить сокола в небо -  даже
высмотреть дичь. Куцый загавкал и исчез в камышах, и почти сразу там затрещало,
зачавкало... и ринулось бурое чудище, горбатой спиной мало не до груди стоящему
человеку!  Я потом его видела и нашла, что это был вождь всех вепрей на три дня
пути кругом.  Он и напал не абы на кого, выбрал достойного противника - другого
вождя. А тот, н„сший кречета, мог только выхватить нож. 
     В крепости много потом говорили об этой охоте,  о том, как воевода чуть не
погиб.  Помню,  я спросила наставника,  мол,  а как же запреты?.. И слепой сакс
ответил со  вздохом:  нарушивший гейсы гибнет всегда.  Но в  нынешние скаредные
времена вс„ чаще бывает, что гибнет не преступивший ни одного. 
     ...Быстроногий Нежата кинулся на помощь вождю, но запутался в цепкой траве
и упал.  Варяг кинул сокола вверх,  и тот с недовольным криком взлетел на хилую
сосенку.  Против вепря  -  что  против боевой колесницы,  и  плохо  пришлось бы
Мстивою,  если бы не Ярун. Всякий воин рад умереть, заслоняя вождя. Сумасшедшим
прыжком мой  побратим встал перед зверем и  взял его  на  копь„...  Перекладина
исчезла в шерсти,  Яруна подняло в воздух и понесло над болотом.  Могучий зверь
не замедлил бега и не отвернул. Когда за древко схватился Мстивой, Ярун сначала
струсил:  сломается!.. Мгновением позже кабан сн„с с ног и вождя и повл„к сразу
обоих,  но  медленнее.  Тут  наконец поспели Нежата  и  остальные,  вонзили меж
р„брами сразу пять копий.  Мало-помалу вепрь стал спотыкаться,  потом изумл„нно
остановился, залился кровью из пасти и наконец рухнул, переставая дышать. 
     До  позднего вечера моему побратиму завидовали все кмети,  а  сам он  то и
дело звал меня в сторону и домогался: ну как, сказывали Ведете? И что она?.. 
     Она поблагодарила его, словно чужого: 
     - Спасибо,  добрый молодец. А Славомир выслушал, как было дело, и плюнул в
сердцах: 
     - Невелика честь моему брату,  если его воины падают на  ровном месте,  да
вовремя! А самого лазливые щенки сберегают... 
     Обидчик сестры мог ждать от него только расправы,  я  это видела ясно.  Но
Славомир почему-то  совсем меня не  страшил.  Страшил вождь.  Вождь посматривал
когда на Велету,  когда на Яруна.  И молчал. Словно ещ„ раз что-то обдумывал. И
мне очень не нравилось, как он молчал. 
     Поздно вечером в  лесу вблизи крепости разложили жаркий кост„р и  в  углях
целиком испекли добытого вепря.  В нашем роду это был бы пир на несколько дней,
но для дружины -  больше забавы.  Славомир мне рассказывал,  доброму галатскому
воину  не  в  диковину было  убрать целого откормленного порос„нка.  Притом что
животы у всех были впалые. Кто трудил себя, как они, у тех тоже вс„ шло в силу,
а не в дородство. 
     Велета пировать не  пошла.  Последние дни она не  ела почти ничего,  через
силу глотала какие-то крохи,  совсем так,  как некогда Блуд.  Я уж боялась,  не
заболела  ли  она  той  же  болезнью,  хотела  приступиться  с  расспросом,  но
передумала.  До еды ли ей, в таких-то печалях. Она легла на лавку в нашей с ней
горнице,  свернулась  клубочком,  накинула  на  ноги  одеяло.  Я  не  стала  е„
уговаривать,  за  руку  тащить  на  веселье.  И  правильно сделала,  как  потом
оказалось.  Я  подумывала даже остаться подле не„,  но  Велета не захотела меня
утеснять. Лишь попросила светца не гасить, когда пойду. 
     Я  припоздала и  явилась к  костру,  когда  уже  вынесли кашу  и  квашеную
капусту, и время приспело делить на всех кабана. 
     Наша  дружина  во  многом  жила  галатским обычаем.  Так  вот,  у  галатов
считалось:  делить кабана по  всей  правде возможет лишь  самый достойный.  Кто
вызовется -  тому сразу сыщут соперника и начнут безжалостное поношение. А ведь
застолья сводили у  блюда самых разных людей,  случалось -  незамиримых врагов.
Славомир мне  рассказывал всякие страсти о  головах,  что катились под ноги ещ„
стоявшим телам, о проклятиях, застивших солнце девятому поколению... Счастье, -
любой подобный рассказ начинали одни и те же слова: это было очень давно. 
     У  нас задир не терпели,  я уже поминала,  как вождь подбирал себе кметей.
Каждый с  каждым мог встать спиною к  спине и укрыть ближника за щитом,  каждый
каждому поступался смертью и жизнью, им - ссориться?.. Вот и дел„ж кабана давно
превратился в забаву, в игру, где сравнивались мужи. 
     Мой побратим выскочил на  середину,  в  багровые блики ещ„ горевших углей.
Выдернул из ножен остро отточенный нож: 
     - Я первый ударил копь„м. Кто оспорит мо„ право делить? 
     Язвительные уста немедля открылись.  Яруну вспомнили вс„:  и как он,  едва
выбравшись из  проруби однажды опять в  не„  поскользнулся,  и  как  он  взялся
когда-то стрелять из лука и не осмотрел тетивы,  и лук,  разогнувшись,  чуть не
выбил ему зубы. Ярун отвечал вдохновенно, вертясь туда и сюда, одного за другим
усаживал острословов на  место.  Кого не  мог  сам  -  друзья тут  же  радостно
помогали. 
     Поднялся Блуд: 
     - Отойди прочь, белобрысый! Я видел, как ты был побежд„н девкой, с которой
взялся бороться. Ты просил о пощаде, крича, словно младенец! 
     Мой побратим наш„лся немедленно: 
     - А я видел, как тебя подняли за штаны и бросили в дверь, там и до сих пор
висят твои сопли. Ты ничем не лучше меня. Сядь! 
     Блуд сел. Воины хохотали: давно уже им не случалось так веселиться. Мне до
смерти хотелось встрять,  сказ